Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун (сборник)
Шрифт:
Сай Жэнь. Убегающая
1
В этом году в первый день нового года я участвовала в праздничном марафоне. До сих пор не могу объяснить, что меня на это подвигло. Бросала вызов самой себе? Закаляла волю? Укрепляла здоровье? Однако, по-моему, все эти «правильные» доводы абсурдны. Пока я бежала, то не принимала во внимание ни скорость, ни саму идею состязательности. Бежала ли я, чтобы получить комплект спортивной одежды от «Найк»? Я рассмеялась. В тот день я, тридцатидевятилетняя взрослая женщина, выделялась на фоне остальных участниц – я была самой старшей из них. Молодые коллеги проявляли нездоровое воодушевление, хлопали в ладоши и хором раз за разом выкрикивали: «Учитель Сай! Да-вай! Да-вай!» Из-за этого на меня устремлялось множество незнакомых взглядов. Внезапно я поняла, что я впервые бегаю на публике после окончания университета, да еще и днем. После того как дали старт из стартового пистолета, я утонула в людской толпе, совсем не так, как во все прошлые разы, поскольку не было покрова ночи, и темнота, которая раньше всегда дышала мне в спину, так и не окутала тело. Когда мои распахнутые глаза видели лишь темноту, сердце раскрывалось, а потом загорался свет, и перед глазами, покачиваясь, появлялись огромные тени. В той бешеной скачке, в которой тело окончательно пропадало, я была лошадью; ночь закрывала меня своими длинными волосами, мои копыта летели вперед, а время скользило назад, и там я видела поезд, проносившийся мимо деревенек и заводов; я видела детство, расставание, переезд, слезы глубокой ночью и череду размытых лиц… Но в тот день мое тело оставалось таким же тяжелым и становилось все тяжелее; солнечный свет казался слишком ярким, шум окружающего мира, словно бурный поток, устремился к барабанным перепонкам, началась сильная одышка, меня направляли четкие правила, преследовала скорость, все мое существо было здесь и сейчас, моя воля сконцентрировалась в одной точке – опередить остальных. Это был очень неприятный опыт, тяжесть в теле не покидала меня ни на секунду. Через час и тридцать пять минут я добралась до финиша [33] ; по правилам, бег здесь заканчивался. Пав духом, я моментально приняла решение, что больше не стану соревноваться с другими людьми в беге.
33
При участии в данном марафоне разрешается регистрироваться на забег в половину дистанции марафона и даже на четверть.
Этот опыт был странным и неприятным, и поэтому я трезво оценила привычку бегать, которая сопровождала меня много лет. Нет, правильнее сказать – убегать, поскольку речь идет о разных формах бегства: дух, воля, полеты фантазии, сны, страдания, замешательство, самоконтроль и даже завершение духовного самовосстановления. Это нечто тайное. Я отродясь не выходила на пробежку, чтобы тренировать тело или закалять волю. Хотя, с другой стороны, благодаря бегу мое тело обрело крепость; стоя перед зеркалом, я измерила рост и вес: сто пятьдесят пять сантиметров и сорок девять килограммов. У меня сильная «ходовая» благодаря высокой груди, плоскому животу, крепким ягодицам и мощным ляжкам. Выпуклые икры буквально пропитаны силой, каждая пора словно бы дышит, бдительные, словно маленькие дикие зверьки, от них веет особым упорством, как будто они в любой момент готовы принять вызов судьбы. Не сравнить с сорока двумя килограммами десять лет назад, тогда я была тонкой, сплошь торчащие кости и колючий характер, незапятнанный остов и обжигающая натура. Тогда я была хрупкой и пылкой. Думаю, те семь килограммов, что я прибавила за десять лет, это не жир и не мышцы, а жизненная тяжесть, накопленная по мере обретения опыта, включающая в себя кальций и железо души, благодаря чему кровь стала солонее. Но когда я бегу по темным дорожкам, то без конца полирую далекие, почти забытые в глубине прожитых лет моменты. Мне нужно без конца выслеживать себя, отлавливать, заново разворачиваться лицом к прошлому, к горестям и радостям, мне нужно удостовериться, что я не поменялась, осталась той же, кем и была.
Первым, что я приобрела благодаря бегу, стало умение регулировать дыхание, включая сбалансированность и контроль. А в конце, когда я уже бегала по инерции быстро, я обрела покой, а покой всегда низкотемпературен. Ах, это обширное пространство охладившейся души! Я обуздывала глупую словоохотливость, косность и помешательство. Внешне я была невозмутимой, улыбчивой, и всегда производила впечатление робкой девушки, у которой нет собственного голоса. Но на самом деле я была человеком неспокойным, нервным, суетливым, неспособным прогнать тревожные мысли, колеблющимся и вдобавок грубиянкой. Что самое ужасное, я, похоже, только измывалась над собой. Помню тот момент, когда я впервые не находила себе места, убивалась и чувствовала себя беспомощной. Случилось это однажды вечером, осенью 1991 года, когда мой старший двоюродный брат Сюаньцзы погиб в аварии. Я до сих пор не написала о нем ни строчки, пробовала, но передо мной тут же всплывало его лицо – молодое, смеющееся, от которого не укрыться и при виде которого рвется сердце. Ему было двадцать. В тот день вся наша семья примчалась на место происшествия, и даже сейчас та сцена стоит передо мной. Столько лет прошло, а трагедия по-прежнему ошеломляет. Раздался пронзительный крик моей тети; я тут же переключилась с картинки передо мной, а потом и вовсе закрыла глаза, из которых ручьем лились слезы. Брат на мотоцикле столкнулся с автомобилем, двигавшимся во встречном направлении, тело откинуло на два чжана [34] . Человек не в состоянии нарисовать эту картину, как не в состоянии написать что-то на прощание.
34
Чжан – китайская мера длины, равная 3,33 м.
Каждый год во время половодья по Янцзы приносило трупы – раздувшиеся, зловонные и тошнотворные. Мы выросли на берегу и привыкли к подобным смертям. Эти трупы, не имевшие к нам никакого отношения, всегда вызывали у нас, детей, своеобразную радость. О, вот тетенька, браслет с руки так и не смыло, а вон ребенок со связанными руками, а вот парень и девушка, у которых ноги и руки привязаны друг к другу… Мы галдели, спорили, строили догадки, кто из-за чего умер, а я… я никогда не чувствовала сожаления из-за этих оборванных жизней. Только когда умер брат, я впервые поняла, что такое смерть. Так близко, так реально, так больно. Как будто бы кто-то тайком вынул что-то из тела, словно весна лишилась зелени, а роза – аромата. Я теряла контроль. «Да кто вообще позволил ему купить мотоцикл?»; «Почему в тот день он захотел непременно куда-то поехать?»; «Тот, кто его сбил, должен заплатить жизнью за жизнь…» Не понимаю, как можно измениться настолько, чтобы перестать прислушиваться к голосу разума. Под градом этих вопросов бедная тетя, всхлипывая, лишь обнимала меня. Затем я словно бы впала в транс: не рыдала, а онемела, язык стал сухим, ничего сказать не получалось. Внезапно я лишилась сна, всю ночь лежала с открытыми глазами, а еще все лицо усыпало прыщами. Тело горело, и я просто не могла больше так бесцельно торчать в четырех стенах. Через несколько лет я поехала на юг, в Гуандун, поезд мчался глубокой ночью, у локомотива горели фары, и казалось, словно он воспламенился и от боли несся вперед. При виде этой картины я тут же вспомнила обо всех тех поздних вечерах, холодных весенних вечерах, наводненных лунным светом. Сначала я бежала вдоль кромки поля до железной дороги, потом вдоль рельсов, а в ушах свистел ветер, шелестевший листьями камфорных деревьев. Я заворачивала в местную начальную школу, начинала без отдыха наматывать круги по пустынному стадиону, пока не выбивалась из сил настолько, что падала на землю. Во время этого механического бега в голове без конца звучала оглушительная траурная музыка, которая заполняла зал для прощания с покойным; оркестр играл на духовых инструментах, и от этой музыки веяло смертью, будто она призывала душу умершего, и ужаса было больше, чем скорби. Брата вынесли из морга, а потом очень быстро занесли в зал, мы поспешно засвидетельствовали свое почтение; потом была кремация, и я видела, как из двух громадных труб крематория в воздух поднимаются столбы черного дыма, а вокруг подозрительно пышно зеленеют деревья. Брат умер, я оказалась совершенно к этому не готова. Но больше всего я оказалась не готова к тому, что в нашем мире существует одиночество и расставание навеки, и я – посреди всего этого, и никуда не скрыться. Мне тогда было семнадцать. Я своими глазами видела весь процесс от гибели человека до погребения, меня вынудили принять то, что человек, словно по мановению волшебной палочки, вдруг ни с того ни с сего исчезает.
С той поры меня сопровождает бег. Путешествие в одиночку к собственной душе. Время исчезало, физическая оболочка растворялась, спустя много лет нечто подобное я испытывала, только когда писала.
Оглядываясь назад на каждый такой забег в подростковом и молодом возрасте, я вижу, что в ходе поединка с одиночеством я многократно пыталась вырваться из неопределенности жизни, пробудиться, встряхнуться и снова подтвердить надежду на будущее. Бегать, бегать и еще раз бегать; в университетском кампусе, по огромному открытому заводскому складу, по кромке бескрайних заливных рисовых полей в родной деревне. Будучи брошенной, потеряв работу, прочитав Кафку, Джойса, Маркеса, Фолкнера, Милоша, Элиота, Лермонтова и Цао Сюэциня [35] , когда не на кого было надеяться, пока бесконечно тянулась удушливая юность без возможности искренне с кем-то поговорить; когда я моталась между заводом и деревней, когда сердце, не желавшее примириться с нищетой, накрывало колпаком беспомощности, я без конца воспламеняла себя, а потом тушила. Снова и снова я бежала в темноте, там мне всегда навстречу лился свет.
35
Цао Сюэцинь (1715–1764) – китайский писатель, автор классического романа «Сон в красном тереме».
2
До 2004 года меня звали Хун. В то время в моем мире не было литературы, более того, я никогда и не помышляла связывать с ней свою жизнь. Вот уже десять лет как я стала писательницей и не единожды задумывалась: а если изъять литературу, то что останется в моей жизни? Действительно ли я через сочинительство определяю собственное существование? Если я брошу писать, то будет ли это значить, что я все сведу на нет? Я не согласна с этим. Как я могу взять и с легкостью отмести то, что мне уже довелось побывать отличной крановщицей, замечательным контролером качества на сталелитейном заводе, честным журналистом, ревностным копирайтером, профессиональным менеджером?! За те месяцы, пока ошивалась в Гуанчжоу, Шэньчжэне, Фошане, Фучжоу и Дунгуане, я с удовольствием вкалывала и с головой окунулась в счастливую взаимную любовь. Разве все это в моей жизни не имеет никакого значения? Я случайно познакомилась с одним человеком, которого никогда не забуду, сполна испытав темный омут его преисподней. Это был прекрасный, но короткий индивидуальный тур. А еще я помню первые пробуждения в незнакомых городах и новые железные клятвы, которые решительно давались с гордо сжатыми кулаками. Я проходила по каким-то дорогам, бросала их, хороня на помойке времени. Не специально, как-то само так получалось. Но в 2004 году я остановилась на творчестве и до сих пор не расстаюсь с ним. Нужно сказать, что если я перестану писать, то по-прежнему буду жить полной жизнью, мой внутренний мир от этого не рухнет, мое «я» на месте, я всегда в пути, бегу, словно опаляемая огнем; боль заставляет меня бежать, я несусь в сторону распахнутой для меня двери.
Когда мне исполнилось двадцать, я устроилась на работу в самую крупную государственную металлургическую компанию, и меня распределили на открытый склад металлургического сырья. Сначала я была крановщицей, а потом проверяла качество стали с помощью спектрального анализатора. Тогдашняя я так сильно ненавидела красные и синие рабочие спецовки, красные каски, белые полотенца, которыми мы обматывали шею, громоздкие изоляционные сапоги, рабочие перчатки; вся юность скрывалась и смазывалась за мрачными настроениями, а еще я гневалась на судьбу. Несколько моих одноклассников, которые работали в правительственных бюджетных организациях, зашли на завод меня навестить; я как раз топала со склада, не успев переодеться: все лицо в пыли, глаза стеклянные, под мышкой рабочие перчатки, пропитанные машинным маслом, а в руках старая эмалированная чайная кружка. Благодаря ветру я принесла с собой со склада леденящий холод и сильный запах железа. Увидев меня, одноклассники расхохотались, разумеется, в их смехе не было никакого сарказма, но я тут же осознала, что у меня появилась своя особая аура – аура нижних слоев населения. Один мрачный день сменял второй, за ним наступал точно такой же третий, я начала бегать, и в водовороте бега мои обиды и гнев постепенно разрастались, пробуждая ярость, мне хотелось во что бы то ни стало взбежать на высоту, покинуть это место.
Мне так не нравилась тогдашняя Хун, приспособленка, на все согласная ради роскоши, мелочная и запальчивая, но что самое неприятное – возомнившая о себе невесть что. В тот момент я даже не осознавала, как подчеркивают молодость девушки сталелитейный завод, физический труд, техника, механическое оборудование, моторы, вагонетки, лазерные датчики, электросварка и вымазанная в машинном масле синяя спецовка. Много лет спустя писательница по имени Сай Жэнь гордится всем этим, и более того, время от времени наперекор другим смакует грубую эстетику. Уйдя с завода, я больше никогда не бывала на том открытом складе, моя жизнь отдалилась от ржавчины, лазерных датчиков и таких неприглядных сопутствующих элементов, как физические усилия и испарина. Сейчас, стоит мне заговорить о том складе, как я прихожу в такое возбуждение, что руки трясутся на клавиатуре, а из глаз брызжут слезы. Столько раз поздними вечерами под ясным звездным небом Хун бежала, похожая на блестящую черную лошадку, вскидывающую сильные копыта, словно крылья, и от ее одиночества разрывалось сердце.
Склад располагался рядом с рекой, и ветер, всхлипывая, дул от воды, кружился, а потом проникал вглубь склада. Высокие бункеры простирались на двести с лишним метров, четырьмя рядами по пять бункеров в каждом. Погрузочные краны густо стояли, словно колосья в поле, на земле покоились рельсы, а свет далеких прожекторов время от времени скользил по складу, заставая врасплох голозадых парней и девушек, замерших в растерянности, а с высоты кранов раздавался дикий хохот. Хун гнушалась водиться с такими пошлыми людишками, она чинно-благородно брала книгу, делала кислую физиономию и ни на кого не обращала внимания. Иногда, наблюдая за жизнью бригады, Хун могла порадоваться, но очень и очень редко. Желание убежать повыше ни на минуту не покидало ее. У рабочих характеры прозрачны, как вода, почти нет секретов. Все получали одинаковую зарплату и делали одинаковую работу, их радости и горести были просты и прямолинейны. В том мире не существовало никаких более масштабных целей, в той жизни, ограниченной смертью, люди целыми днями кружили вокруг денежного приза, готовы были пойти на все, чтобы надуть предприятие, и спекулировали ради крошечной выгоды. Здесь как на ладони представали тепло и доброта человеческих взаимоотношений, а также такие нелицеприятные качества, как глупость и никчемность неудачников. Поскольку я не следовала слепо за толпой, то оставалась одиночкой. У меня почти не было друзей. Как-то раз один парень при мне сально пошутил, и я влепила ему пощечину. Ох, та Хун действительно мне не нравится… Чтобы больше не быть простой крановщицей, я под предлогом близорукости и невозможности выполнять высотные работы написала руководству завода четыре заявления подряд, в которых с жаром требовала, чтобы меня сняли с должности. В конце концов, после того, как я несколько раз специально допустила промахи в работе, эта позорная махинация увенчалась успехом, и мне вручили лазерный датчик. Если судить по названию, то новая работа даже имела некую интеллектуальную составляющую, я стала профессионалом более высокого класса, однако по-прежнему пребывала в унынии. Эх, тогдашняя Хун действительно мне не нравится!
Я довольно долго работала в ночную смену с одиннадцати вечера до семи утра следующего дня. Выходить на проверку нужно было дважды – в двенадцать часов и в два часа ночи. Крановщики загружали сырье, доставленное по железной дороге на склад, а потом мы со специальными спектроскопами проверяли качество сырья, классифицировали его и маркировали. В пятом часу работу доделывали, и рабочие возвращались каждый в свою бригаду и ложились вздремнуть. А я начинала бегать по пустому складу. Я не могла уснуть, огромная энергия моей молодости оставалась нерастраченной, мой энтузиазм некуда было применить, и я бежала. Моя отправленная в ссылку молодость и книги, которые я читала запоем, твердили об одном – о безответной любви. Я была тайно влюблена в красавца-комсорга, но считала ниже своего достоинства признаться ему в этом, и в итоге чувствовала себя неполноценной и усилием воли подавляла тоску. В то время я бесконечно раздувала ежедневные маленькие горести и бегала, вернее, плавала в бескрайних глубинах ночи. Бегала, пока небо над рекой не приобретало молочно-белый оттенок, предвещая рассвет; бегала, пока заря не окрашивала горизонт в красный цвет.