Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун (сборник)

Коллектив авторов

Однажды я услышала чей-то топот прямо за моей спиной, и волна ужаса прокатилась по телу. Маньяк? Я резко развернулась, приготовившись противостоять незнакомцу. Чей-то силуэт приблизился, и я узнала Сяо Цзюй из нашей бригады. Девушка, запыхавшись, с трудом произнесла: «Хун, это я, Сяо Цзюй». Сяо Цзюй была очень полной, летом ее ляжки при ходьбе так терлись друг о друга, что появлялись гнойные раны. В профиль из-за тучных щек даже кончика носа не видать, а в глазах застыло сожаление, какое бывает, когда человек провинился и ждет, что его отругают. Работала Сяо Цзюй хуже всех, никто не хотел трудиться с ней в паре. Слабая, робкая, неразговорчивая, и у нее не было друзей. Хун так же, как и остальные, проявляла свой снобизм, ни разу и взглядом не удостоила эту некрасивую толстуху, не говоря уж о том, чтобы подружиться с ней. Я продолжила бежать, словно Сяо Цзюй – пустое место, а потом и вовсе погрузилась в свой мир. Однако толстая глупая Сяо Цзюй сделала вид, что меня тоже не существует, и пробегала вслед за мной до рассвета. Потом она несколько ночей подряд снова приходила, мы по-прежнему молчали, сосредоточенно бегая каждая сама по себе. Однако я выходила на пробежку не каждый день, могла пропустить из-за сильной усталости, дождя, тревоги или непонятной хандры и нервозности. Коллеги называли мои пробежки «занятиями спортом», но я бегала так давно, что они, хоть иногда и подшучивали, что у меня поехала крыша, в основном не обращали внимания, однако после того, как ко мне присоединилась эта Сяо Цзюй, мне стало как-то не по себе. Мне казалось странным, что под покровом ночи две молодые девушки молча бегают по открытому складу металлургического сырья. Я не могла объяснить, в чем несуразность этой ситуации, но ощущала себя полной дурой. Поэтому однажды ночью на полпути я вдруг внезапно развернулась и убежала. Я вернулась в комнату отдыха нашей бригады, на улице пошел сильный дождь, и я в душе радовалась, что вовремя вернулась и не попала под ливень, а та дуреха на открытом складе, где негде спрятаться, промокла до нитки. Я вышла из душа, дождь пошел на убыль, а Сяо Цзюй так еще и не вернулась. Мной овладело любопытство, я бросила полотенце и со всех ног помчалась на склад, где оторопела от увиденного: мокрая насквозь толстуха в мокрых рабочих штанах, прилипших к ее толстым, словно бочки, ляжкам, высоко задрав голову, не глядя под ноги и даже не пытаясь обогнуть лужи, неторопливо и неуклюже бежит, словно в замедленной съемке, лицо ее при этом выражает восторг. Я так поняла, что она наслаждается ощущением полета, пока никого нет рядом. Это прекрасное чувство, я тоже испытывала нечто подобное. Но важнее всего то, что меня внезапно охватила печаль за себя и за нее – мы обе так одиноки.

Следующие несколько дней я не ходила на склад бегать, но не выдерживала и следила за толстушкой. Сяо Цзюй каждый вечер отправлялась на пробежку, причем в любую погоду, с четырех часов утра до половины седьмого. Это длилось в общей сложности больше десяти дней. Мне внезапно захотелось заглянуть в душу человека, на которого я никогда даже не смотрела, поскольку сейчас я уже точно понимала, что Сяо Цзюй не бросит бегать. Я отлично понимаю, что по-настоящему дойти до такого состояния очень непросто, требуется демоническая воля и мощная уверенность, чтобы, когда тело утомлено, погружаться в чистый духовный мир, лететь, заставляя исчезнуть плоть и время. Этого оказалось достаточно, чтобы я посмотрела снизу вверх на ее душу. Я стыдилась бегать вместе с Сяо Цзюй, но понимала, что это абсурд.

И я пришла. Раз за разом я молча обгоняла ее, а когда бежала обратно, сталкивалась с ней лицом к лицу; мы заключили молчаливое соглашение, при этом вызывая друг у друга в душе сложные для понимания реакции. Вплоть до того, что, пробегая мимо, я тихонько повторяла: «Сяо Цзюй, давай!» В конце концов мы разговорились. Если бы тогдашняя двадцатитрехлетняя я относилась к себе как к простой работнице завода и прочувствовала всю серую безнадегу жизни, то перед лицом чьей-то чужой молодости, давно поглощенной собственными неудачами и тревогами, неспособной освободиться от мира, где все ее презирают, мне впервые стало бы стыдно. Сяо Цзюй рассказала, что на заводе готовятся к сокращениям, и если ее уволят – вернее не «если», а «когда», так как ее непременно уволят, – она станет обузой для своей семьи. Ей нужно похудеть только для того, чтобы найти себе хоть какую-то работу. Это единственный выход из положения. Я считала себя жалкой неудачницей, а свою работу – страшной скукотищей, унижающей мое достоинство, а кто-то готов за нее бороться. В памяти всплыли всякие мелочи. Я за всю жизнь никогда не опускалась до того, чтобы поразмышлять о такой важной теме, как средства к существованию, а ведь кроме Сяо Цзюй многие коллеги в бригаде мучительно думали, на что жить и как быть дальше, кризис занимал их мысли, окутывал неясным ужасом. Я жила с этими людьми в одну эпоху, дышала с ними одним воздухом, но при этом не только отстранялась, но еще и стыдилась, что у меня с ними одинаковая участь. Люди с особенной осторожностью скрывают этот ужас, притворяются, что плевать хотели на сокращения, и в этом загадка человеческой натуры. Однако Сяо Цзюй нечего было прятать, поскольку все на заводе мысленно ее уже уволили.

Я впервые сама приняла решение, не преследуя собственной выгоды. Нет, нужно сказать, что это было решение, раскрывающее душевные качества. Поскольку Сяо Цзюй не окончила полную среднюю школу и ее познания в области физики и химии практически равнялись нулю, то она с трудом понимала, как работать со спектрографом. Мастеру не хватало терпения ее учить. Она не хотела пресмыкаться и боялась утруждать кого-то, поэтому не осмеливалась попросить научить ее. Я решила лично обучить ее работе со спектрографом, отобрала часто встречающиеся типы стали и заставила ее тренироваться. Я открыла Сяо Цзюй мир хрома, ванадия, никеля, молибдена, вольфрама, марганца. В синем, зеленом и оранжевом изменении спектра первый опыт подобной работы осчастливил ее. Она радостно сгребла меня в охапку и закружила на месте. Когда я смотрела на ее улыбающееся лицо, меня переполняли самые разные эмоции, я наконец прочувствовала на себе страстную жажду жизни от человека, которого долгое время воспринимала предвзято. Малюсенький прогресс, одобрение между делом, и в ее душе постепенно ширилась надежда. Я никогда так не жила. Мне сейчас не интересно рассказывать, как закалялась воля этой глупой толстушки, да и себя я не считаю какой-то особо добродетельной. Не прошло и года, как Сяо Цзюй удалось похудеть, более того, она осталась на заводе. История отнюдь не несет в себе так называемый положительный заряд, скорее это лишь пример крайности. Я твердо уверена, что мало найдется людей, обладающих столь ужасающей решимостью. Я же могу лишь восхищаться ее несгибаемой волей. В двадцать три года я своими глазами видела, как человек на грани жизни и смерти тягается с судьбой; в ходе этой ожесточенной схватки пугает все – и жизненные прелести, и горести. Тогда я действительно разобралась в себе, а еще начала воспринимать мир таким, какой он есть. Я больше не пыталась убежать от реальности, постепенно полюбила все, что имела, и эти вещи засияли, как драгоценности: и синяя спецовка, и белое полотенце, и красная каска, и изоляционные сапоги и рабочие рукавицы, и даже холодная, но изящная трубка лазерного датчика; а еще пластиковые талоны на питание, эмалированная миска для еды и фирменный значок завода, где я работала. В зеркало я видела свежее юное лицо, ясные глаза и алые губы, и от меня веяло здоровьем. Моя жизнь, выкованная в цепочке уничижительных слов, могла принадлежать лишь убегающей Хун – Хун, которая обладает объемом, весом и мчится навстречу болезненному столкновению с молодостью. Я продолжала бегать.

3

Я перебралась в Гуандун тринадцать лет назад. Очень часто во снах я видела грохочущий поезд, перед глазами покачивался мой худосочный бегущий силуэт, раздавалось тяжелое дыхание, и словно множество ног торопливо оставляли отпечатки на моем спящем лице. Порой я просыпалась в незнакомом городе, где не имела постоянного жилья и стабильного заработка, а компанию мне составляла лишь тень. Сидеть в одиночестве в четырех стенах страшно, ты чувствуешь, как стены начинают сдавливать тебя со всех сторон, сжиматься, и в конце концов ты остаешься в удушливом склепе. Мне нужно было растрястись, пробежаться, нужно было безостановочно двигаться. Каждый раз, когда я оказывалась в незнакомом городе и снимала жилье, то выбирала места рядом с какими-то открытыми пространствами, например микрорайоны, где имелась баскетбольная площадка, круговая беговая дорожка или бульвар. В 2008 году я работала в Дунгуане в отделе маркетинга крупного торгового центра. Тогда я уже стала писательницей Сай Жэнь, в творчестве я нашла другой способ побега от реальности, сочинительство помогло мне пройти через личный мрачный ад и достигнуть райской прозрачности. Однако, хоть я и обнаружила, что путем сочинительства можно развеять одиночество, надо мной по-прежнему нависала огромная масса свободного времени. Я не сильна в том, чтобы заводить друзей, поскольку это требует много общаться и часто выходить из дома; я не смотрю телевизор, поскольку помехи и мельтешение на экране обнажают одиночество. Что до чтения, то книга может взбудоражить меня так, что я сама не своя, посреди ночи то хохочу, то рыдаю, бешено хлопаю себя по колену, колочу кулаками по кровати, но порой я внезапно соскакиваю с постели, а потом тело вспоминает о беге, и в этот момент мне нужно выйти на улицу. Да, я и правда странная особа.

На какой-то период времени мое расписание стало бессистемным, в восемь вечера меня клонило в сон, и я спала до часа ночи. После пробуждения сил было полно, я включала компьютер, и слова словно бы текли из пальцев, я ощущала мощное, как струи водопада, воодушевление, которое давало творчество. Но иногда я не могла написать и слова, и тогда надевала свободную пижаму, выходила на улицу и бежала на баскетбольную площадку. Девушка, с которой мы вместе жили, как-то раз сказала, что я могла бы найти успокоение в сексе. Она тоном первого учителя с загадочным видом сообщила мне, что раз уж я писательница, то сексуальный опыт принесет плоти и душе такую огромную радость, какую словами и не опишешь. А бегом делу не поможешь. Все потому, что она никогда не видела, чтобы я приводила на ночь парня, да и в фирме никто из молодых людей за мной не ухаживал. В ответ на ее предложение я по-дружески рассмеялась. Я и правда не чувствовала необходимости делиться своими воззрениями на секс с посторонней женщиной. Лично я считаю, что половой акт – это высшая степень одиночества. Даже если речь идет о двух любящих людях. Я считаю, что во время секса двое могут стать единым целым и в этот момент можно смешаться с жизнью и кровью своего партнера. Укусы, щипки, исступление и нежная ласка; невзирая ни на что твое тело проникает в тело партнера, вы становитесь единым целым. Это не просто физиология – в этот момент мы страстно хотим заключить в объятия души друг друга. Но после секса повисает молчание, чувствуется огорчение, поскольку полностью осознаем, что мы не один человек, ты – это ты, я – это я, как левое ухо и правое, два отдельных организма, и одиночество никуда не делось. Но мне, чтобы надолго стать с кем-то единым целым, нужно черпать от него тепло, чтобы мы стали частью жизни друг друга, превратиться в его крестраж [36] , войти в его судьбу. Я раз за разом повторяла: «Давай еще, давай еще, я хочу еще, хочу снова вот так вот умирать». Это была Хун; или же секс и любовь из мира, каким его воспринимала Сай Жэнь, – печальный, насквозь пропитанный одиночеством, опасный наркотик. Помимо этого, я излишне увлекалась игорными домами; я всегда жила, считая время своим врагом. В грязных, прокуренных частных клубах для игры в мацзян [37] я тусовалась вместе с проститутками, содержанками, женами всяких богатеев, состоятельными бездельницами; сутки напролет я проводила за игрой, путая день и ночь, проигравшись до того, что у меня оставалось лишь мое перезрелое тело. С карточки исчезала целая куча денег. Испытывая страдания, словно от режущей боли, я начала искать работу в фирме, писала всякие бумажки, поддерживая свое существование. Но не прошло и полугода, как у меня случился рецидив игромании, я опять продула значительную сумму денег и снова оказалась в порочном кругу. Я не знаю, почему моя жизнь постоянно теряла контроль, но отчетливо понимаю, что любви, азартных игр и творчества достаточно, чтобы подтолкнуть меня к погибели. Стоит человеку к чему-то пристраститься, как он тут же теряет контроль над своей жизнью. Но странно, что за столько лет я редко когда встречала глупца, которому хотелось бы поклониться до земли; того, кто нырял бы в смертельную веру и несся бы навстречу погибели, такие люди существуют лишь в длинном списке выдающихся гениев: Ван Гог, Сань Мао [38] , Кавабата Ясунари [39] , Джек Лондон, Акутагава Рюноскэ [40] , Толстой, Хэмингуэй, Хай-цзы [41] . А мы живем так рационально и заурядно, умеем останавливаться на краю пропасти, держать нос по ветру, просчитывать наперед плюсы и минусы. Мне суждено быть неудачницей из-за неизлечимой зависимости и утраты контроля. Но я все-таки не гений, а обычный человек, поэтому я ни за что не стану кончать жизнь самоубийством, я хочу нахально и банально жить. В лучшем случае окружающие станут тыкать мне в спину и называть психованной. Но бег – единственный способ возродить надежду, снова и снова гордиться собой, клянясь, что жизнь – это духовное путешествие; я бежала в ночной темноте и становилась смелее, хваталась за веру в жизнь и раз за разом вырывалась из бездны.

36

Крестраж – в книгах о Гарри Поттере – волшебный артефакт, в котором заключена часть души темного мага.

37

Игра в кости.

38

Сань Мао (1943–1991) – трагически погибшая тайваньская писательница 70-80-х гг. XX в.

39

Кавабата Ясунари (1899–1972) – японский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1968), погиб, отравившись угарным газом.

40

Акутагава Рюноскэ (1892–1972) – знаменитый японский писатель, классик новой японской литературы. Летом 1927 г. покончил с собой, приняв смертельную дозу веронала.

41

Хай-цзы (1964–1989) – китайский поэт, покончил с собой, бросившись под поезд.

Я проснулась в половине второго ночи. Снова надела чистую пижаму, спортивную обувь и поспешила на баскетбольную площадку под окнами моего общежития. Но в тот раз я опять обнаружила, что там уже кто-то бегает. Это оказался коллега, разработчик из отдела планирования Сяо Ло. Я трижды окликнула его, и только тогда он заметил меня. Мне не хотелось насиловать чужой взор своими пробежками, раз место занято, то придется идти на пустырь. Но внезапно Сяо Ло замедлился, подошел ко мне и спросил, смогу ли я сходить с ним перекусить. От такого приглашения трудно было отказаться, мне кажется, никто в нашей фирме не отказался бы сопровождать Сяо Ло.

Это было в августе 2008 года, разработчик отдела планирования Ло Минвэнь приехал из уезда Вэньчуань, что в провинции Сычуань. Его жена и семилетняя дочь погибли в том ужасном землетрясении [42] . Компания собрала для него деньги, но он их не взял. С тех пор Сяо Ло увяз в огромном горе, из лап которого невозможно было вырваться, редко появлялся в офисе, часто напивался вдрызг. Несмотря на это, руководство компании не уволило его, напротив, несколько раз начальники приходили к нему в общежитие с подарками, чтобы утешить и справиться о здоровье. Все коллеги разговаривали с Сяо Ло с большой осторожностью, чтобы нечаянно не коснуться оголенного нерва, но в случае с Сяо Ло он весь был одним таким оголенным нервом.

42

Речь про разрушительное землетрясение, произошедшее 12 мая 2008 г. в провинции Сычуань, его эпицентром как раз стал уезд Вэньчуань.

Мы пошли в ресторан, где готовили хого [43] . Сяо Ло заказал ломтики говядины с жирком, говяжьи фрикадельки, говяжий желудок и китайскую капусту. Я рассмотрела его лицо, сухое и пожелтевшее, впалые щеки, обтянутые кожей, потускневшие глаза с сеточкой красных сосудов, обветренные потрескавшиеся губы. Жирные длинные волосы свисали на лоб. Поскольку Сяо Ло только что закончил бегать, от него сильно разило потом, но я не отворачивалась. Наклонившись над горячим паром, он выловил для меня две фрикадельки.

43

Так называется способ приготовления блюда, при котором нужно самим забрасывать ингредиенты в кипящий бульон.

– Не хочу погружаться в сон, только поэтому встал и пошел бегать, – смущенно объяснил он. – Даже алкоголь не помогает избавиться от этих страшных снов, только когда набегаюсь так, что валюсь с ног, могу заставить себя чуток поспать.

Я не хотела смотреть ему в глаза и не спрашивала, что ему снится, но Сяо Ло сам принялся рассказывать. Он поведал мне, что тела жены и дочки так и не нашли, наверное, их погребло под завалами. А еще он описал мне свой странный сон, сказал, что я, как писательница, должна разобраться. Действие сна происходит на разрушенном старом заводе, пустынном, словно кладбище, Сяо Ло лежит на животе на полу и смотрит в щель, а там его жена и дочь; они просовывают в щель руки, моля о спасении, и полными ужаса глазами смотрят друг на друга, вернее нет – они полными ужаса глазами в упор смотрят на смерть, однако не слышно никаких криков. Сяо Ло сказал, что до них рукой подать, но в то же время не достать; потом он исправился, сказав, мол, во сне он знает, что жена и дочь уже в другом мире, щель маячит перед глазами, но до родных не дотянуться, они уже на том свете.