Между двух миров
Шрифт:
Ланни понял из этого разговора, что его теща приглашала к дочери гостей для того, чтобы ее брат мог воспользоваться их деньгами и играть на бирже.
Но это в порядке вещей, именно так обычно и бывает; все они друзья между собой, — во всяком случае, пока делают деньги. Ланни вырос в доме, куда приглашали генералов и министров в расчете на то, что они закажут хозяину пулеметы для своих стран; где графини и другие знатные дамы принимали подарки за то, что служили «толкачом» военной промышленности. А разве он сам не использовал престиж своей жены для продажи картин своего отчима? И когда «быки» на бирже опять начнут игру на повышение, он, возможно, будет продавать картины и тем дамам, которые выловили денежки из мутной воды в «пуле» дяди Хорэса.
Это была известная система: «услуга за услугу». Мистер
Ланни и Ирма поехали обратно в город. Теперь Ланни уже интересовался биржей и по понедельникам следил за курсом. Тот же маклер, который держал контору в Ньюкасле, имел отделение и в отеле «Ритци-Вальдорф», и здесь на прозрачном экране транслюкса непрерывно появлялись цифры, по которым вы могли судить о том, что делалось на нью-йоркской бирже всего несколько секунд назад: тысяча акций Телефонных была продана по 276 1/4 за акцию, двести акций Дженерал Моторс дали 67 5/8. На одной из стен конторы висела большая доска, разбитая на множество квадратов; служители то и дело вывешивали на них таблички с цифрами, а элегантно одетые дамы и мужчины сидели против доски на поставленных рядами стульях и внимательно изучали цифры. Многие просиживали здесь все пять часов, пока была открыта биржа; делать им было нечего, и вот они штудировали эти цифры, а потом, уйдя, обсуждали их на все лады и гадали, в какую сторону они изменятся завтра.
В общем, цифры менялись именно так, как пророчили мистер Вандрингэм и Робби. В начале дня шла бурная распродажа, и цены упали еще на несколько пунктов; но после ленча была оказана «сильная поддержка», и биржа «справилась». Ланни понял это так, что кто-то из понижателей начал покупать, как и предсказывал Хорэс Вандрингэм, и решил, что дядя Ирмы, наверно, тоже окажется в числе покупающих. Как позже выяснилось, Ланни угадал.
Опытный биржевик скупил избранные им акции в ту минуту, когда они были всего дешевле. Его «пул», состоявший из миллиона долларов наличными, помог приостановить падение; почуяв в чем дело, бросились покупать и другие, и к закрытию биржи этим было вызвано повышение. В последние минуты дядя Хорэс стал продавать и продал все, и теперь мог с гордостью сообщить, что взял чистой прибыли больше четырехсот тысяч долларов. Поистине радостные вести для дам, в прошлое воскресенье завтракавших в Шор-Эйкрс: они надеялись, что Фанни Барнс скоро пригласит их опять.
Наживаться на этой, охватившей всю нацию, азартной игре можно было во много раз быстрее, чем всеми другими способами, так как вам не нужно было при покупке вносить всю сумму, а лишь гарантировать ее. Вы уплачивали всего двадцать процентов, а ваш маклер вносил акции в банк, дававший под них остальные деньги. О колоссальных размерах происходивших операций свидетельствовал хотя бы тот факт, что маклерские ссуды в тот день превысили шесть миллиардов долларов. Так называемая Уолл-стрит была чрезвычайно сложной машиной, с помощью которой между 10 часами утра и 3 часами пополудни могли быть проданы и куплены миллионы акций; и та же машина производила учет сделок, передачу акций, выплату денег, вычет комиссионных. Диапазон биржевых операций, производившихся членами биржи, переведенный на наличные, выразился бы в сумме, превышающей полмиллиарда долларов. Ланни, вдруг попавший в центр этой машины, был поражен открывшимся перед ним зрелищем. События развернулись в столь точном согласии с предсказаниями его родственников, что он проникся почтением к их оценкам. Акции «школы общественных наук» сразу упали на много пунктов, и Ланни уже сожалел о том, что не вложил несколько тысяч долларов в «пул» своего нового дяди.
По своему обыкновению, Ланни старался понять внутренний смысл происходивших перед ним событий. Дядя Хорэс и его друзья загребли кучу денег, которых они ни в какой мере не заработали. Кто же лишился этих денег? Ведь если один выиграл, значит, кто-то другой проиграл; однако биржевик настаивал на том, что Ланни ошибается; сейчас все цены на бирже поднимаются, и, стало быть, миллионы людей обогащаются, причем никто не беднеет. Ланни пожалел о том, что нет Стефа, тот бы ему все разъяснил. Однако вскоре он решил, что будет глупо, если он не разберется сам; и вот он ходил насупленный, стараясь проникнуть в загадки финансовой системы его родины.
Большая часть бизнеса осуществлялась в стране с помощью кредита. Люди в том случае соглашались иметь с вами дело, если они верили, что у вас есть деньги. И пока они верили, вы могли тратить, — на этом и было построено все гигантское здание спекуляции; каждый рассчитывал иметь еще больше и поэтому еще больше тратил, а в таком мире уже невозможно было установить разницу между воображаемым и реальным. И вот вдруг кто-нибудь начинал сомневаться и просил у вас доллар, а у вас этого доллара не оказывалось, и вы бросались за долларом к другим, но ни у кого не было доллара; тогда потребность в долларе охватывала всех поголовно — и это называлось паникой. Когда нарисуешь себе эту картину, то появляется такое ощущение, как если бы ты стоял на поле и думал, что у тебя под ногами твердая почва, но вдруг она начинает колебаться и трескаться, и ты видишь, что поле-то ледяное, и на него ярко светит солнце, и почва становится все более зыбкой.
Теща Ланни терпеть не могла опекунов, назначенных ее покойным мужем, однако приходилось с ними ладить. Мистер Джозеф Барнс приехал в Шор-Эйкрс, чтобы поздравить молодую чету; но два других опекуна — мистер Марстон и мистер Кидл, которые почти всю жизнь были просто служащими покойного «Дж. П.», не принадлежали к «обществу» и ждали, когда их пригласят. Ирма обещала привести Ланни в контору, чтобы познакомить его с ними; но это было так скучно, что она откладывала поездку со дня на день. В конце концов мать позвонила ей — Послушай, дорогая, это просто невежливо. — После этого Ирма предложила: — Поедем сегодня днем и отделаемся раз навсегда.
Ланни позвонил дяде Джозефу и сговорился с ним. Контора по управлению имуществом Ирмы находилась в одном из огромных домов на Бродвее, и машина с трудом пробиралась по запруженной улице. Теснота была такая, что шоферу пришлось отъехать довольно далеко в поисках места, где можно было бы поставить машину, а когда он вернулся за ними, он вынужден был кружить вокруг здания, пока они не появились. Здесь автомобиль был скорее обузой, чем удобством, — на этом кишащем людьми Манхэттэне, который был куплен когда-то у индейцев за двадцать четыре доллара, а теперь люди платили столько же за клочок земли не больше кончика мизинца. На этой земле выросли дома в пятьдесят и даже в сто этажей, превращавшие улицу в узкий каньон, или гранитное ущелье. Если бы все люди, работавшие в этих домах, вдруг одновременно вышли на улицу, они наполнили бы ее в несколько слоев. Вы входили в лифт-экспресс, в маленькую тихую кабину. Когда лифт поднимался, вам казалось, что ваши внутренности отрываются, а когда он останавливался, они подпрыгивали под самое сердце.
Дядя Джозеф, высокий джентльмен изысканной внешности, напоминал своего покойного брата; он хорошо одевался, держался чопорно, но со знакомыми был довольно приветлив. У него был конек — он собирал старинные десятицентовые американские романы, на которых вырос; так как Ланни был тоже любителем литературы, это сблизило их. Дядя Джозеф являлся чем-то вроде главного конторщика у своего более блистательного и смелого старшего брата; он охранял капитал Ирмы, как святыню. На что она тратит доходы— не его дело, разве что она разрешит ему вложить эти доходы в надежные бумаги. Он надеялся, что при разногласиях по этому вопросу Ланни будет на его стороне, и поэтому принимал молодого человека с подчеркнутой любезностью. Но любезность дяди Джозефа напоминала любезность метрдотеля в главном ресторане «Ритци-Вальдорф»; оба они казались Ланни жрецами, поклоняющимися деревянному идолу, лишенному души.