Между двух миров

Синклер Эптон Билл

Первому мужу Бьюти хотелось, чтобы она затмевала всех на балах, и она тратила его деньги на туалеты; он любил просиживать ночи за покером, и она вместе с ним проигрывала кучу денег. Второй муж Бьюти любил сидеть на скале и наблюдать оттенки заката и игру волн или восторгался тем, как некоторые люди наносят на полотно мазки растертых на масле белил. Что ж, отлично! И Бьюти устраивала ужины для художников, прислушивалась к их профессиональному жаргону и научилась отличать Манэ от Моне, Рэдона от Родэна и Писсаро от Пикассо. Теперь перед ней был другого рода гений, другого рода странное и непонятное искусство; Бьюти слушала игру Курта и воспринимала ее как хаос звуков, которые лились потоком, начинаясь и кончаясь без всякой видимой причины и повода. Но Ланни

восклицал, что это великолепно, он всегда знал, что Курт далеко пойдет, и Бьюти решила, что она тоже знала.

В Испании Курт работал над вещью, которую он называл «концерт». Время от времени он исполнял новый отрывок, а затем играл всю вещь с самого начала, включая и новую часть. Бьюти слушала ее сотни раз, — перелистывая иллюстрированный журнал, накрывая стол к ужину или сидя на скалистом берегу Бискайского залива. Будь ее пальцы физически способны к такой работе, она могла бы сама сыграть каждую ноту. Для нее это значило: «Слава богу, Курт занят. Курт вне опасности. Курт не убивает других людей, и они не убивают его».

В Испании у них было маленькое пианино, но Курт умел извлекать из него целую бурю звуков. Бьюти, не столько слушая, сколько глядя на него, в конце концов поняла, что он пытается найти какое-то продолжение войны; пытается излить свою злобу и отчаяние, преданность своему фатерланду, горечь поражения и обиды. Следя за выражением его лица, Бьюти вновь переживала душевные муки Марселя, а потом и Курта, качаясь, как маятник, между немецкой и французской душой.

Теперь у Курта был большой рояль, и он мог, наконец, как следует проиграть и прослушать свой концерт. Ланни обнимал и тормошил Курта, он вел себя так, как обычно ведут себя любители музыки на концертах; Бьюти всегда находила это чистейшим сумасбродством. К опусу Курта полагалось оркестровое сопровождение; Ланни сидел с партитурой и представлял себе, как это должно звучать, пока Курт играл партию рояля. Затем Ланни выучил партию Курта, а Курт сидел подле него с несколькими инструментами и вводил их один за другим, исполняя отрывки на скрипке, гобое, флейте. Затем Ланни подобрал оркестровую часть на своем рояле, и тут пришел садовник с тремя могучими сынами юга и вытащил старый рояль из гостиной; кряхтя и ворча — пот лил с них градом, — они поволокли рояль в студию и поставили его рядом с новым инструментом. Теперь два маэстро могли сыграть обе партии вместе, и прохожие услышали нечто стоящее внимания: от гула и грохота сотрясались недра скал на мысе. Но Бьюти на все была согласна; попроси они ее, она согласилась бы проложить рельсовый путь, чтобы они могли развозить рояли по всей усадьбе. Все, что угодно, только бы мужчины сидели дома!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Все в котле кипит и бродит…

I

Эрик Вивиан Помрой-Нилсон мечтал посвятить свою жизнь изучению того, что он называл «театром», он избрал эту карьеру с шестилетнего возраста, когда впервые увидел на сцене детскую пьесу. С тех пор он начал изучать все, связанное с драматургией и сценическим искусством, с декорациями, музыкой, поэзией, танцами. Но чтобы заниматься этим многообразным искусством, надо было тратить много энергии: сновать и суетиться, показывать другим, что и как делать, ночи напролет торчать на репетициях. А Рик в двадцать два года стал инвалидом, у него была удалена часть коленного сустава, и нога поддерживалась стальной шиной. Он был женат, у него был ребенок; отцу его пришлось продать часть фамильного имения, чтобы уплатить недоимки по военным налогам. И все же Рик не собирался отказаться от избранной им карьеры!

Терпение и труд — все перетрут, говорит пословица, и Рик выработал план действия, начиная с наиболее легкого. Поврежденный коленный сустав не мешал ему писать на машинке, и можно было овладевать этим искусством, выстукивая статьи для журналов. Таким путем он надеялся заработать немного денег и по мере возможности составить себе имя в литературных кругах; тогда он напишет пьесу, отец поможет ему найти театр, который ее поставит, и ему

только и останется что сидеть в кресле и смотреть репетиции; если же пьеса будет иметь успех, гора, и даже целая горная цепь, придет к Магомету.

Обо всем этом Рик написал своему другу Ланни Бэдду, со множеством опечаток, так как это была его первая работа на машинке. Ланни спрятал письмо в письменный стол в полной уверенности, что когда-нибудь оно займет место в музее. Так же твердо, как то, что Марсель Детаз будет когда-нибудь признан великим художником, а Курт великим композитором, Ланни знал, что Эрик Вивиан Помрой-Нилсон станет знаменитым драматургом. И уверенность Ланни чуть ли не сразу получила подкрепление. Как только Рик научился без ошибок стучать на машинке, он написал рассказ, навеянный впечатлениями войны, — простой рассказ о летчике, который вылетел на рассвете, о том, какие мысли проносились в его мозгу, когда он держал курс на Германию. Это было свежо и искренно, и рассказ был принят и оплачен первой же газетой, в которую обратился Рик. Ланни это очень обрадовало, он скупил все экземпляры газеты, какие мог найти в Каннах, и один экземпляр послал отцу в Коннектикут, а остальные — тем своим друзьям, которые знали Рика.

Блестящий, многосторонне одаренный, Рик пробовал свои силы и в поэзии. Строгий судья своих произведений, он не хотел послать Ланни сочиненные им стихи. Вряд ли кто напечатает их, — писал он, — слишком много в них горечи. Рик принадлежал к тем многочисленным героям минувшей войны, которые не были удовлетворены результатами принесенной жертвы и вопрошали всю вселенную, кто же виноват. Тупые ли старцы, заседавшие в величественных залах и посылавшие молодежь на фронт — тонуть в грязи и крови? Весь ли человеческий род, сумевший изобрести и создать машины, но не сумевший совладать с ними? Или бог, сотворивший людей злыми, — для чего? Рик процитировал в письме четыре строчки из стихотворения, которое он назвал «Послевоенное похмелье»:

Народы схожи ли с людьми? Иль человека создал бог? О, бог, что глину к жизни пробудил И захотел вернуться к спящей глине!

На Ланни эта строфа произвела большое впечатление, и он просил Рика прислать ему остальное. Рик, поддавшись внезапному порыву, послал ему целую пачку стихов; он считал, что они, конечно-, еще совсем сырые, ну, да ладно, пусть Ланни поскучает! Однако Ланни они не показались скучными; Рик излил в них чувства, которыми полны были сердца миллионов людей, которыми полно было и сердце Ланни.

II

То, что Рик тоже был по-своему разочарован войной, было на-рук у Ланни, задумавшему примирить Англию с Германией. Ланни начал посылать Рику и Нине письма с подробным описанием красот Лазурного берега, прекрасных цветов, наполняющих сад Бьюти, мягкого белого песка на пляже в Жуане, прелестей катанья по заливу, целительных свойств озона и солнечного света. Как раз в это время Рик простудился, и Ланни усилил нажим. От испанки погибло больше людей, чем было убито на фронте. Англия уже и так потеряла слишком много молодежи!

Софи, баронесса де-ля-Туретт, была владелицей маленькой уютной виллы, расположенной по другую сторону мыса, возле Антиба. Ланни послал ей телеграмму, в которой просил сдать виллу в наем для Рика. Софи согласилась, и Ланни ждал приезда своего друга.

Ланни встретил маленькое семейство на станции. Рик похудел: он много работал и заставлял себя ежедневно делать моцион. Но в его проницательных глазах теперь опять горел былой огонек, и Ланни понял, что одно дело пассивно оплакивать несправедливость на земле, а совсем другое — писать об этом стихи. Рик всегда был старше своего возраста. Он по прежнему шутил и по прежнему презрительно отзывался о людях, художественный вкус которых отличался нетребовательностью. В его волнистых черных волосах поблескивали седые пряди. Таково, говорят, действие артиллерийского огня на человеческий организм.