Между двух миров
Шрифт:
Вот будут смеяться ее великосветские друзья, если узнают об этом! Но бог не будет смеяться, уверял ее мистер Дингл, и все может остаться в совершенной тайне между нею и богом. Очень скоро, как только мадам Детаз почувствует, что получает на свои молитвы ответ, она станет смелее, и ей захочется сообщить другим о своем открытии, как делает это мистер Дингл с тех пор, как врата веры распахнулись в его сердце.
И вот джентльмен с забавной фамилией стал постоянным посетителем Бьенвеню. В джентльмене не было и тени навязчивости, он никогда не являлся без приглашения, говорил, только когда
Какое утешение знать, что, если с вами случится что-нибудь серьезное, он тут, под рукой, и призовет бога к вам на помощь.
Не было на свете более неугомонной свахи, чем очаровательная белокурая хозяйка Бьенвеню; и когда на ее горизонте появился этот новый мужчина, мысли ее невольно устремились к мисс Аддингтон; закоренелая в своей добродетели англичанка явно нуждалась в помощи, и Бьюти именно в этих целях приглашала мистера Дингла на завтраки. В конце концов мисс Аддингтон весьма заинтересовалась религиозными взглядами мистера Дингла, и он убедил ее, что в его действиях нет решительно ничего противоречащего англиканской догме. Разве Христос, явившись ученикам после своего воскресения, не дал им на этот счет самых точных указаний? «Будете во имя мое налагать руки на больных, и они исцелятся!» Чего, кажется, яснее?
Но, хотя они были безусловно подходящей парой, дальше отвлеченных бесед дело не шло, и после нескольких недель ожидания и наблюдений Бьюти стала находить это даже возмутительным: что станется с человеческим родом, если мужчина и женщина, оставаясь вдвоем, только и будут что изучать священное писание да молиться?
Мистер Дингл, вероятно, так долго жил в одиночестве, что стал робок; или, может быть, в его верованиях было что-то, обрекавшее его на безбрачие, на такие отношения с женщинами, которые, как Бьюти слыхала краем уха, называются «платоническими»? Она чувствовала, что ее прямая обязанность — выяснить это, и вот однажды, оказавшись в гостиной наедине с целителем, она поставила вопрос ребром: — Как вы относитесь к любви?
Мистер Парсифаль Дингл слегка покраснел и смутился.
— Мне пришлось, — пояснил он, — пережить тяжелую драму, которая повлияла на всю мою жизнь.
— Что вы говорите! — воскликнула Бьюти. Она не попросила: «Расскажите, если можно!», — но эта просьба так и звучала в ее голосе.
— Когда я был юношей, мадам Детаз, я питал глубокое чувство к одной молодой особе с прекрасным характером, и утрата ее была для меня трагедией. С тех пор я не мог и подумать о любви — вероятно, потому, что все время искал именно тех достоинств, которые привлекали меня в этой молодой особе.
Бьюти решила, что такой роман не может не тронуть викторианское сердце мисс Аддингтон; она сказала: — Я уважаю ваши тонкие чувства, но разве можно всю жизнь лишать себя радости только потому, что когда-то вы пережили горе?
— Это не было для меня лишением. Я подчинился воле господней, и он даровал мне иное счастье.
— Пусть так, мистер Дингл. Ну, а подумали вы о том,
— Должен сознаться, я никогда не подходил к вопросу с такой точки зрения. Я не считал себя особенно завидным женихом.
— Не слишком ли вы скромны? Можно говорить с вами откровенно?
— Прошу вас. Сочту за великую честь..
— Должна вам сказать, что я высоко ценю мисс Аддингтон; она прожила у нас несколько лет и заслужила в этом доме всеобщее уважение. Вам не приходило в голову, что она, быть может, интересуется вами?
Кровь медленно прилила к херувимским щечкам чудотворца, и его ярко-голубые глаза широко раскрылись. — Что вы! — воскликнул он; и в его тоне можно было безошибочно уловить нотку ужаса.
— Вы никогда не думали о ней в этом смысле?
— Я делал все, что было в моих силах, чтобы помочь мисс Аддингтон и направить, когда она сама этого пожелала, ее религиозные искания по верному пути. Я искренно надеюсь, что в моем поведении не было ничего, дающего ей право считать, будто я… питаю какие-то намерения…
— Вы не думаете, что могли бы заинтересоваться ею как женщиной?
— О нет, это невозможно!
— Почему вы так уверены?
— Очень трудно объяснить… чтобы это не показалось обидным… Разумеется, мисс Аддингтон во всех отношениях достойная женщина, но… она женщина не того типа, который мог бы увлечь мое… так сказать… воображение!
Наступила пауза; затем Бьюти вдруг спросила: — А как вам кажется, кто мог бы увлечь ваше воображение, мистер Дингл?
Ей так хотелось, наконец, понять, что такое платоновская философия.
— Вы действительно хотите, чтобы я сказал?
— Я хочу быть вашим другом и помочь вам, как вы помогаете другим людям.
— Вы оказали мне великую честь, и ваша доброта глубоко тронула меня. Ничто в жизни не давало мне такой радости, как ваша дружба. Я хочу сберечь ее, как драгоценность, и никогда ничем не позволю себе осквернить ее.
— Ну, конечно, мистер Дингл, да и каким образом?
— Вы задали мне очень щекотливый вопрос, мадам Детаз, и он очень взволновал меня. потому что в последнее время я столько раз говорил себе: о, если бы мадам Детаз не была богатой и я мог бы свободно высказать ей все, что живет в моем сердце!
Теперь настала очередь краснеть белокурой Бьюти, и она не преминула покраснеть.
— Mon dieu! — вырвалось у нее. Французы не пишут «бог» с большой буквы, может быть, поэтому восклицание прозвучало не так патетически, как по-английски.
— Простите! — с беспокойством воскликнул человек божий. — Вы задали мне вопрос, и мне казалось невежливым не ответить.
— Да, конечно, и я вам очень благодарна; но только.
— Я буду глубоко скорбеть, если обидел вас.
— Нет, право же, нет. Что тут обидного? Вы оказываете мне большую честь, мистер Дингл.
— Очень, очень прошу вас, относитесь ко мне по-прежнему. Я знаю, что это мечта об абсолютно невозможном, и, уверяю вас, все так и останется прекрасным сном — из тех, которые осуществляются разве только на небесах, где не существует чековых книжек. Могу я быть уверен в вашем прощении и остаться вашим смиренным и преданным поклонником?