Между двух мужей
Шрифт:
– Зиночка, деточка моя родная, ну зачем же ты меня обижаешь, – робко встряла Капитолина. – Сама подумай: разве я не заботилась о Борюсике? Боже мой, да я неделями глаз не смыкала! Борюсику всего шесть лет было, когда мы остались с ним вдвоем. Это ужасный год был, мальчик все время болел, то одно, то другое – грипп, корь, сальмонеллез, а потом он как-то подцепил от одноклассника свинку… Мальчик чуть не умер тогда! Лежал, помню, вот на этом диванчике, такой безучастный, мокрый, горячий – а лицо раздувшееся, глаза, как щелочки; наклонюсь я над ним – он весь жаром пышет, меня почти не
– Не помню, чтобы я уж так часто болел, – негромко и как-то растерянно пробормотал Борюсик, поднимая на нас водянистые глаза с набрякшими веками. Он крайне неаккуратно ел и сейчас уже сидел, весь обсыпанный крошками и сахарной пудрой. – Свинка – это вообще редкое сейчас заболевание, уж поверьте педиатру, а мопед я скоро забросил…
– Я всегда старалась быстро поставить тебя на ноги, вот ты и не помнишь о своих болячках, – отмахнулась Капа. – А сейчас ты вырос, ты, слава богу, взрослый, семейный человек, и поэтому я, мне кажется, могу позволить себе…
– Давайте сменим тему! – Я жестом попросила официантку наполнить бокалы. – И чтобы покончить с этими выяснениями отношений, нужно просто всем дружно выпить под торжественный тост. И конечно, это будет тост за счастье молодых!
Зинаида демонстративно отставила от себя фужер. Борюсик тряхнул головой, как будто отгоняя какую-то неприятную мысль, и последовал примеру остальных, уже потянувшихся к новобрачным со своими бокалами. Раздался переливчатый звон, мы дружно выпили. Капа метнулась к магнитофону, стоявшему на этажерке, и полилась бодрая музыка. Все застучали стульями, по комнате пошло движение – Борюсик, разминая в пальцах сигарету, направился в кухню, Раиса, не обращая ни на кого внимания, раскинула руки в танце, дочка Светочка потянулась через стол к вазочке с бананами, Илона листала какой-то женский журнал… слава богу, напряжение наконец спало.
Вадик, который до сих пор не проронил «на публику» ни слова, обеими руками нежно обхватил лицо покрасневшей женушки:
– Я люблю тебя! Умереть мне на этом месте, если я не люблю тебя! – прочувствованно сказал он и, наклонившись, крепко поцеловал ее в губы. Капитолина усталым счастливым движением опустилась в свое кресло, машинально комкая в дрожащих пальчиках салфетку. Вадик сжал ее руку, не глядя, подхватил со стола свой фужер, запрокинул голову и залпом влил в себя золотистую жидкость.
…А в следующее мгновение его ноги некрасиво подкосились и проехались по краю бежевого ковра, все мы замерли и в каком-то страшном оцепенении не сводили с Вадика глаз – потому что он падал, падал навзничь, запрокинув голову и некрасиво распялив рот, хрипя и стаскивая на пол скатерть, и белоснежное полотно уползало за ним, увлекая за собой фарфоровые салатницы и хрустальные фужеры на длинных тонких ножках…
Мы бросились к нему.
Уже ясно, предельно ясно было, что он мертв – застывшее выражение его глаз и горький запах миндаля четко дали знать это, – а мы еще пытались что-то сделать с этим мертвым
На какое-то время я перестала воспринимать какие бы то ни было звуки. И, как в немом кино, видела только, как стоявшая на коленях возле мертвеца Илона закрыла лицо руками, и плечи ее задрожали, а Раиса без единого слова упала всем телом на труп – ее молчание было особенно пугающим. Борюсик снял очки и сосредоточенно нахмурился, остальные медленно отходили от тела и тихо вставали поодаль, подпирая спинами стены этой комнаты, нарядность и праздничность которой казались теперь такими нелепыми.
Я перевела взгляд на Капитолину. Маленькая седенькая старушка, по-прежнему прижимая к губам крахмальную салфетку, окаменев, сидела в кресле у стола и не сводила глаз с умершего. Вдруг она издала глубокий, протяжный стон – больше похожий на поскуливание (и его я расслышала) – и закрылась от нас сморщенной ручкой с зажатой в птичьих пальцах все той же салфеткой. Еще через секунду ее кругленькая фигурка обмякла в кресле, а изящно прибранная головка завалилась набок.
Раиса закричала.
– Замолчите, – оборвала ее я. Я уже стояла возле Капы и энергично оттягивала вверх ее морщинистые, как у черепахи, веки.
– Что с ней? – просипела Раиса, холодея.
– Обморок.
Я пересекла комнату и взялась за трубку телефонного аппарата. На диске я накрутила всего две цифры.
– Убийство, – сухо бросила я в трубку и назвала адрес.
– Уби…
Приподнявшая было голову, Капа вновь откинулась на спинку кресла, закатив глаза. Эти желтоватые белки на фоне густо напудренного лица, мучнистые дорожки от слез и дряблый мокрый подбородок – тетушкина подруга быстро потеряла свой ухоженный вид.
Стук брошенной на рычаг телефонной трубки показался особенно громким – я вздрогнула, не сразу сообразив, что этот звук совпал с отчетливым хлопком входной двери.
– Сбежала. Эта… – Зинаида пощелкала в воздухе сухими пальцами, – ну та, что вместо официантки у вас…
– Лида?!
– Ну да.
Время, оставшееся до приезда милиции, все мы провели в молчании. Тишину нарушали только мокрые всхлипы Капы, которая все-таки пришла в себя после нескольких энергичных пощечин. Она слегка поскуливала – мягкий седой хохолок на макушке мелко подрагивал в такт – и по-прежнему мяла в руке салфетку, покрывшуюся следами раскисшей ее туши и румян.
Вскоре просторный коридор и обе комнаты наполнились молчаливыми людьми, которые мало обращали на нас внимания. Скорчившееся на полу тело было сфотографировано, контуры его обведены мелом, молоденький эксперт, хмурясь, осторожно обметал мягкой кисточкой уцелевшие бокалы и тарелки. Последней в дверном проеме возникла узкая фигура в клетчатом пиджаке и несвежей рубашке – и явление этого человека оказалось для меня неприятным сюрпризом. Ибо со следователем Курочкиным лично у меня связывались далеко не самые симпатичные воспоминания.