Между двух стульев (Редакция 2001 года)
Шрифт:
– Даже если она – я сам! – с отчаянием продолжил Петропавел.
– Можно подумать, это я виновата, что Вы такой, какой Вы есть! – обиделась Таинственная Королева и отвернулась, заметив в сторону с обольстительной улыбкой; – Подумаешь… трагедия – себя поцеловать!
– Я не могу забыть, что у меня есть дом! – сказал себе Петропавел.– Я не давал разыграть себя только потому, что все время помнил об этом. Мне важно было вернуться. За это я готов заплатить любой ценой и считать не существующими любые проблемы.
Что ж… оно
Для Петропавла же это означало буквально следующее: ему предстояло-таки поцеловать себя как свою возлюбленную.
НИЧЕГО БОЛЕЕ ГЛУПОГО ЕМУ НЕ ПРЕДСТОЯЛО ЕЩЕ НИКОГДА.
Теперь задача, которая ставилась перед ним в самом начале, то есть поцеловать какое-то там существо как свою возлюбленную, казалась ему пустяковой. В принципе, как целуют возлюбленных, Петропавел знал. Так он даже готов был уже поцеловать некую абстрактную уродину – хоть спящую, хоть бодрствующую! Однако поцеловать так себя… Нет, ну как-нибудь поцеловать себя – это еще куда ни шло. Но чтобы так…
Впрочем… Приходило на ум кое-что утешительное, из одной какой-то жизни: насчет чмокнуть куда придется – давали же ему, помнится, такой совет! Совет, конечно, хороший, но вот проснется ли она… то есть я проснусь ли! – от такого поцелуя?
Хотя ведь, с другой стороны, кому как не мне это знать, проснусь я или не проснусь! А с третьей стороны… на черта мне вообще просыпаться – еще одному мне? Что я с собой двумя делать буду?
Петропавел подошел к праздной толпе у подножья другого Себя. Праздная толпа неохотно обратила к нему свои многочисленные взоры. Вообще, к Петропавлу тут, кажется, уже окончательно утратили интерес – как к тому, который существовал теперь в неприглядном виде Спящей Уродины, так и к тому, который был, что называется, a naturel… если можно так выразиться. Не то он стал для них совершенно уже привычным и потому как бы вовсе не выделялся из общей массы, не то на него просто махнули рукой.
– Простите, как Вам с ним живется? – спросил он у Воще Бессмертного, кивая на Воще Таинственного.
Воще Бессмертный и Воще Таинственный едва взглянули друг на друга. Тут же к ним подошел Воще Тридевятый и подлетел Воще Летучий.
– Вас интересует, как кому именно с кем именно тут живется? – квартет прозвучал весьма слаженно.
К произвольно образовавшейся группке начали подтягиваться Пластилин Бессмертный и Пластилин Мира, Таинственный Остов и Остов Мира… замаячил смутный силуэт Тридевятой Цацы, легко подбежала Королева Цаца.
– Да-да, уточните, пожалуйста, то, что Вас действительно интересует: как кому именно из нас с кем именно из нас живется! – Хор звучал не менее слаженно, чем квартет.
– Секунду, – отчаянно и браво сказал Петропавел, впрочем не очень уверенный в том, что он и есть Петропавел, но решившийся тем не менее на последнюю в этой жизни попытку упорядочения сущего. – Давайте построимся по порядку. Давайте разобьемся на пары…
– Мне с кем в пару встать? – упала прямо с неба, чуть не раздавив всех в лепешку. Тонна Небесная?
– Вам пока ни с кем! – поспешил и других насмешил Петропавел. – Пусть сначала остальные разберутся. Вот Пластилин Бессмертный пусть встанет в пару с Пластилином Мира…
– С кем из них? – на пятьдесят два подобия и бесподобия рассыпался, как карточная колода, Пластилин Мира, множась и множась дальше без остановки.
– Ладно, – махнул рукой Петропавел, – пусть тогда Белое Безмозглое…
– Белое или Противное? – вяло спросили со стороны.
– Белое! – цыкнул Петропавел. – Белое Безмозглое, я же сказал!
– Без Глаза или с глазами? – еще раз спросили со стороны..
– Белое. Безмозглое. Просто. – Слово за словом выговаривал Петропавел. – М-да… Белое Безмозглое Просто. Встанет. Рядом с Дитя… Дитёй… нет, со Стариком-без-Глаза.
– Обычным или Смежным? – спросило Смежное Дитя.
– А мне с кем вставать в пару? – не дав Петропавлу ответить, выкатился из-под горы Слономоська. – Учтите, что я страшно противоречив и мне ни за что не понравится предложенная Вами кандидатура.
Петропавел посмотрел на него. На Шармоську и Пластмоську. На Гуллипута, Гуллимена, Бона Слонопута… Перевел взгляд на стоявших рядом с ними, за ними… Насколько хватало глаз – всевозможные сущности, казавшиеся теперь одной сущностью, заполнили обозримое пространство СТРАШНОГО САДА под едва слышный напевчик Шармен: «Oh, come, oh, come to me!»
– А что там… после СТРАШНОГО САДА? – ни у кого тихо спросил Петролавел.
– Конец Света, – тихо ответил ему никто. – Или Начало Света.
– Мне туда, – просто сказал Петропавел никому.
– Молодец, – просто сказал ему никто. – Или болван.
И с улыбкой и слезой медленно отправился он туда. Рисовавшийся на фоне темного неба силуэт уже не казался ему ни похожим на него, ни непохожим, ни прекрасным, ни уродливым – он манил Петропавла как некая граница, граница между Концом и Началом Света, и граница эта была Возлюбленной. Коснуться границы, поцеловать ее…
Он шел легко: дорога через СТРАШНЫЙ САД оказалась для него свободной: кажется, толпа сама расступалась перед ним или просто не имела плотности. Так же легко прошел он и сквозь гору, не замечая сопротивления материи мира и приготовив уста для поцелуя.
Белый Свет был за горой. Белый Свет и Лес, в котором росли деревья и травы, в котором пели птицы – в общем, всего было достаточно… «Как в ЧАЩЕ ВСЕГО», – сказал он вслух. И, больше не отдавая себе отчета в том, какое из его существ произнесло эти слова, какое – бесформенной громадой осталось лежать за спиной, какие отправились по сотням дорожек, разбегавшихся в разные стороны, и какое наконец выбрало этот, кажется правильный, путь домой, он припустился через ЧАЩУ ВСЕГО по едва заметной тропке…