Между двумя романами
Шрифт:
Вот она нажарит картошечки сковороду и нас с Левкой, с другом моим, на кухне сажает кормить. Я изобразил эту семью в романе под Галицкими. А отец ходил по всей квартире в одних кальсонах, босой. После работы любил "разоблачиться". Работал уже в Наркомате путей сообщения. Уже был с портфелем и ездил на машине. По воскресеньям уезжал в Сокольники писать пейзажи масляными красками. Необыкновенно честный, справедливый руководитель был. Не хотел переезжать в большую квартиру, пока не наступит коммунизм, пока всем не дадут, не вытащат из подвалов. Так его бросили под цунами. Я не знаю, за что, но полагаю, что такой человек мог только умереть, разрывая на груди рубашку и распевая "Интернационал". И он, видно, не понравился каким-то силам, которые подобным людям шли на смену и убирали их со
Вот тут жена подсказывает: "Володя тоже не снял погоны..." - молодец, вставила. Я не снял погоны, когда нас окружили во Львове, и я уходил из окружения 4 или 5 суток через леса, через места, занятые немцами, и со мной уходил один офицер контрразведки СМЕРШ. Он посрывал с себя все. А я свои кубики оставил: был идеалист. Потом, когда мы вышли к нашим, политрук меня ему ставил в пример.
Так вот до чего была сильна эта цунами! Я, сын расстрелянного, - я не отрекался от него нисколько, хотя мне говорили "отрекись!" и даже в комсомол длительное время не принимали, потому что не отрекался; я для себя аргументировал: что я буду в своих убеждениях тверд, как мой отец, - а ведь убеждения-то были совсем другие!
Вот ведь как шло мое развитие. Но аресты преподавателей в институте и моих товарищей тоже продолжались. В результате наш выпуск сократился вдвое. А потом - война, ее первые дни, куда я был брошен, твердо веря в несокрушимость нашего оружия, прямо из регулярной армии. Все чаще возникали вопросы: почему? Кто мешает? Затем - работа в военной прокура-туре, разъездным корреспондентом в газете. К примеру, Волго-Дон, стройка знаменитого канала, куда я полетел от "Комсомолки". Там работали в основном заключенные, а бригадирами ставили вольнонаемных. Вот я и написал об одном бригадире по фамилии Слепуха. Он был машинистом шагающего экскаватора. У него работники - сплошь заключенные. Они трудятся, а награды, премии - ему. Он - Герой Социалистического Труда, заключенным же никакой поблажки. Все это я отразил в своей корреспонденции. Меня назвали хулиганом и предложили уйти. Я ушел. Так постепенно происходило взросление "пионера", но, как видно из предыдущих глав, и после Волго-Дона процесс продолжался довольно долго.
Глава 29
ОБЫСК НА ДАЧЕ
Построили мы с моей женой Натальей Федоровной, точнее с Наталкой... Это не то, что пишут о Горьком: это у него была "друг Горького - Андреева". Даже фильм был такой. А у меня была моя родная Наталка, а еще Маркантония имя я ей дал такое. Мы построили замок. Двадцать лет его строили. Из камня, без помощи рабочих построили большой дом - 6 комнат, подземный гараж.
К тому времени у меня накопилось очень много писем от моих читателей. Очень мне дорогих писем, потому что они поддерживали меня в трудные дни. Их набралось так много, что я решил, сложив их аккуратно в большой короб, свезти на дачу, то есть в мой замок. Там в одной из комнат есть узенькое окошко, забранное стеклоблоками - комната планировалась под мастерскую. Там я и расположил короб с письмами. А дальше, как всегда со мной, последовала некая история. Письма исчезли...
Когда в деревне, в поселке живет человек, о котором газеты говорят, что это сволочь и приспешник, естественно, находятся такие граждане, которые так и смотрят, как бы этого приспешника поймать за руку в тот момент, когда он подает сигналы летящему где-то самолету У-2, в котором сидит Пауэрс и шпионит за Советским Союзом... И вот мы с Наталкой строим дом, возводим стены. А мимо ходит старушка, рядом жила. Такая, как кочерга, под прямым углом согнута. Такая вот, вроде ведьмы. Плаксивая, хнычущая и с ядом. Она идет, останавлива-ется - то да се, - а сама прямо в люк заглядывает, что в подвал ведет: что мы там делаем такое? И разговаривает, как, примерно, волк с Красной Шапочкой. "И что это вы строите? И для чего вы это делаете?" Ну а Красная Шапочка доверчиво отвечает. Проходит время. Зима. Одна-жды
Искали у меня подпольную типографию, а письма прихватили заодно. Как я узнал про типографию? Как-то я поехал в поселковый совет по каким-то делам. Председатель, женщина такая безликая, сказала мне: "Владимир Дмитриевич, хорошо, что зашли. У меня к вам разговор. Вы знаете, до нас дошло, что вы какое-то странное сооружение строите. С каким-то подвальным помещением. Даже было высказано товарищами такое мнение, что там у вас подпольная типо-графия".
– "Да что вы, - говорю, - не может быть! Да вы бы проверили, трудно, что ли?" - "А мы и проверяли". Вот кто погнул ворота. Один пьяница сосед, он мне все начинал: "Ты, Владимир Дмитриевич, простой человек. Я тебе как член партии не могу сказать... но ты - простой человек..." Чувствую, что он был понятым, а может, и ворота ломать помогал. Я ему говорю: так-то и так-то, какая-то сволочь ворота погнула, правда, ничего не взяла, только следы были. А он в ответ: "Ты, Владимир Дмитриевич, простой человек, ты простой человек"... Вот так. О письмах так ничего и не удалось выяснить. Бедные мои, прекрасные письма хороших людей. Может быть, понятой разжигал ими печку... Кто знает...
А председательница эта погорела вскоре на разных там взятках. Нашли у нее будто бы банку полулитровую с какими-то золотыми кольцами. Не знаю, сам не видел... люди говорили. Вот такая история - еще одна кроха к моему опыту жизни.
Глава 30
ЗАМЫСЕЛ РОМАНА "БЕЛЫЕ ОДЕЖДЫ". БИОЛОГИ
Один из первых толчков к созданию нового романа, и толчков весьма ощутимых, я получил от Симонова. Да-да, от Константина Михайловича! Он вышел на трибуну на известном пленуме писателей - и убил меня... Я упал, сраженный его безжалостным приговором. Упал - в буквальном смысле этого слова. Об этом я уже рассказывал в главе о пленуме, созванном в мою честь. И он же, Симонов, вернул меня к жизни - подарил концепцию нового романа, концеп-цию "неизвестного солдата", мудрого тактика, воюющего против Зла и применяющего против Зла его же оружие для того, чтобы в конце концов победили силы Добра.
Некоторое время я пребывал, можно сказать, в шоке после той обличительной речи Симонова. Но многократно обдумав и переосмыслив все, происходящее тогда, я пришел к заключению, что у меня не должно быть, да и нет никаких претензий к Симонову. Симонов - я в этом убежден - именно так и должен был себя вести в этой ситуации. С этой его речи, с осмысления этого случая начала складываться моя концепция "неизвестного солдата", воюющего против Зла. В первом варианте роман так и был назван: "Неизвестный солдат".
Впервые так вплотную столкнувшись с таким явлением, я начал внимательно наблюдать за теми отдельными проявлениями подобной концепции, которые, как оказалось, были не так уж редки, и все больше убеждался в том, как необходимо посеять в обществе эту идею - использования оружия Зла против него самого. Отсюда и проистекают основы моего романа "Белые одежды".
Отталкиваясь от примера с Симоновым, я могу ответить и тем, кто высказывает свое недоумение по поводу того, что я, Дудинцев, вроде бы поборник Добра, предлагаю им те же методы борьбы, которыми пользуется ненавистное нам всем Зло.
Я отвечаю на это так: такие методы - не мое изобретение. Это великая Мать-природа испокон веку посеяла среди всех живых существ, а более всего среди существ мыслящих, и мыслящих именно нравственным мышлением, - посеяла среди них такую вот тактику борьбы Добра против Зла. Уже в Библии и в житиях святых мы находим множество примеров подобной тактики. Именно св. Себастьян был одним из таких интерпретаторов доктрины применения против Зла его же тактических средств для того, чтобы Зло было захвачено врасплох, поражено и в конце концов - побеждено, к полному торжеству Добра.