Между Марксом, Ницше и Достоевским
Шрифт:
Горький проповедовал свое пролетарское Евангелие и коллективистскую мистику в согласии с тем, что в это время писал Луначарский в многочисленных работах, важнейшая из которых - двухтомная «Религия и социализм» (1908-1911). Посмотрим, как он излагал свою главную мысль в статье «Атеисты» (1908): «Сущность религии заключается, на мой взгляд, в стремлении положительно разрешить вопрос о противоречии законов жизни (потребностей человеческих) и законов природы. Старые религии и религиозно-философские системы разрешили этот вопрос, истолковывая мир (выражение Маркса), именно утешая себя представлением о нем, как о внешнем проявлении человекоподобной, умолимой или прямо благой воли; новая религия разрешает его, переделывая мир (выражение Маркса)». И далее, формулируя выводы, вытекающие из «новой религии», Луначарский утверждает, что, так как Бог - это только «оболочка души» религии, понимаемой как надежда на победу Добра и Красоты и как преодоление замкнутой в себе личности и превращение ее в нечто высшее и универсальное, то и «чувственная сущность социализма» может быть определена как религиозный атеизм. Религиозный атеизм и богостроительство - два названия одного и того же явления, хотя если в романе Горького превалирует мистико-экстатический элемент, то для теоретических построений Луначарского характерно преобладание известного интеллектуального схематизма.
Споры вокруг этого течения были, как уже говорилось, очень бурными и захватили широкие интеллигентские и политические круги России, которые с разных позиций критиковали идеи Горького и Луначарского. Особая непримиримость по отношению к этим идеям была характерна для В.И. Ленина, чей воинствующий атеизм вообще отвергал какие бы то ни было проявления духовности. Особенно важно для понимания сути «новой религии» социализма то, что Луначарский писал о Ницше в связи с Горьким, который и сам испытал в юношеские годы сильное влияние этого мыслителя (Луначарский, постоянно интересовавшийся Ницше, подтверждал это даже в 1928). Вот что писал Луначарский: «Ницше учил, что человек волен создавать себе иллюзии и грезы, если только они ведут его вперед по пути творческих побед, к росту сил, к царственному счастью власти над природой. Пусть даже греза окажется неосуществимой, пусть идеал - сверх сил, дело лишь в том, чтобы человек был смел и стремился вперед. Отнимите у человека подобную иллюзию, и, если он силен, он создаст себе другую, еще более прекрасную. То же, что ждет его, быть может, прекраснее всех грез».
Как видим, Ницше играет здесь иную роль, чем у С. Булгакова и Л. Франка: это уже не трагическое свидетельство нигилизма или попытка изживания нигилизма, философ выступает как теоретик мифа, помогающего жить вопреки нигилизму. То, что ницшеанский миф - это аристократический и индивидуалистический миф Сверхчеловека, а миф Горького и Луначарского - пролетарско-коллективистский миф Сверхчеловечества, имеет, на наш взгляд, второстепенное значение по сравнению с их общими корнями: именно эта общность побудила Луначарского в 1928 году признать в Ницше и фашизме силу, хотя и противостоящую коммунизму, но родственную ему: «Мы одинаково за диктатуру, мы одинаково за беспощадность в борьбе, мы одинаково за силу, потому что и мы, и они - действительные силы». Что же касается промежуточных, либерально-демократических сил, которые пытаются «создать веру в возможность разрешения социальных проблем одной словесностью», то они достойны всяческого презрения (см. М. Лейтензен. Ницше и финансовый капитал. Вступительный очерк Анат. Луначарского. М.-Л., 1928).
Эти рассуждения Луначарского свидетельствуют, конечно, о том, что его мысль в советский период неудержимо мельчала, но нельзя сказать, что его теоретические позиции в дореволюционный период лишены интереса, хотя он и не может считаться оригинальным мыслителем. Несомненно, духовно более ярким был другой богостроитель - Максим Горький, идеи которого в рассматриваемый период были и остались органической частью его мировоззрения и в новой форме предстали в 30-е годы, в эпоху «социалистического реализма» (см. об этом мои работы: «Le veglie della ragione». Torino, 1986; «Simbolo e storia». Venezia, 1988).
Вне зависимости от личных судеб участников религиозно-философской и идейно-политической дискуссии в России начала XX века можно сказать, что центром этой дискуссии, происходившей в значительной мере под знаком Маркса и Ницше, была проблема нигилизма - но не в таком понимании нигилизма, какое существовало в 1860-е годы. Лишь Достоевский гениальным чутьем уловил в современном ему нигилизме философскую проблему, как она была потом поставлена Ницше и как ее переживала русская культура XX века. Нигилизм, понимаемый как обесценение высших ценностей, порождается, согласно Ницше, самой христианской моралью. Эта мораль объявила человека абсолютной ценностью, избавила его от случайного в процессе становления и, таким образом, выставила щит против нигилизма. Но она взрастила новую силу, силу истины, которая направила свое оружие против самой себя, почему и оказалась перед пропастью нигилизма.
Мы не будем здесь прослеживать, как Ницше анализирует нигилизм Нового времени, напомним только, что теоретическое обоснование пути спасения от этой пропасти он видит в иллюзии. Против нигилистического декадентства Ницше выдвигает миф Сверхчеловека. В России богостроители надеялись преодолеть нигилизм, который считали попросту «мещанским», путем создания коллективного и коллективистского Сверхчеловека, один из вариантов которого, собственно, и утвердился после Октябрьской революции. Богоискатели, если понимать этот термин в самом широком смысле, избавились от нигилизма не с помощью искусственного суррогата - псевдорелигии, а благодаря подлинной религиозности, основанной на признании трансцендентальных ценностей и вере в них. Другие, как Розанов, переживали нигилизм в формах метафизического и бытового витализма, но в конце концов при виде революционного апокалипсиса, ужаснувшись перед пропастью небытия, нашли утешение, формально вернувшись к традиционной религии. Третьи, как Александр Блок, до конца прошли с чувством трагедии и своего рода стоицизмом декадентства путь почти мифологической борьбы между Марксом и Ницше в России Достоевского, освещенной закатным заревом христианства. Мы знаем, какой трагически сложной была эпоха, пришедшая на смену великим религиозно-философским исканиям начала века; ее прямые предпосылки коренятся в рассмотренном здесь периоде. В наши дни возвращение к этой дискуссии, самой острой, какую когда-либо знала русская христианская культура, - не археологические изыскания. Это настоящее открытие чего-то исключительно живого и актуального, что слишком долгое время оставалось погребенным усилиями тех, кто был уверен, что запрятал это сокровище раз и навсегда и, прибегая к неслыханным по жестокости гонениям, пытался искоренить христианство в России. Ницше и Маркс еще раз, хоть и по-иному, чем когда-либо, являют собой полюсы проблемы, решение которой не могло быть предложено ни одним из них, и только выстраданное христианство Достоевского представляет плодотворную перспективу для будущего.