Между Мирами
Шрифт:
– Предупредить о чем? – старик отмахнулся от стопки, предложенной Храповицким, и принялся искать свалившиеся во время сна очки.
– О своем приезде. Моя матушка, ваша сестра, должна была сообщить, но не успела отправить сообщение, к сожалению…
Оказалось, что стиль общения быстро прилипает и я мог свободно говорить по имперской моде, которая мало чем отличалась от вычурных фраз в старых пьесах Островского.
– Моя сестра? – не понимая, о чем идет речь, переспросил Подбельский, нашел, наконец-то, свои очки
– Да, – с нажимом произнес я, – она должна была сообщить, что приедет ваш племянник.
– Ах, племянник. Точно. Да. Я же ваш дядя, – помотав головой, профессор поднялся. – Откуда же вы успели познакомиться с Анной?
– Анной? – подхватил Храповицкий. – Батюшки, Анна Алексеевна! Простите, не узнал вас!
Он тут же выпрямился, прикрыл собой бутылку с водкой и стопкой, от которой отказался Подбельский, снова поправил сползающее пенсне.
– Да что вы, перестаньте, – мягко рассмеялась девушка. В ее смехе мне послышалась какая-то нервозность. – Мы ведь зашли просто к Григорию Авдеевичу.
– Проводить его домой, – подхватил я, сверля глазами профессора. Тот нехотя кивнул, заметно изменившись в лице:
– Пожалуй, что мне и правда пора, друзья мои. Мы непременно продолжим на следующей неделе… м-м-м… продолжим нашу дискуссию, конечно же, – он мелко рассмеялся, что было на него совершенно непохоже.
Потом он потряс руку Храповицкому, который, как статуя, стоял перед столиком с бутылкой, комично закрывая «запретное». Махнул рукой на дряхлого коллегу, что уткнулся в тарелку и вяло ковырял ее содержимое, не обращая на нас никакого внимания.
– Ты идешь, племянничек? – строго спросил Григорий Авдеевич у двери кабинета.
– Иду, дядюшка, – фыркнул я и мы с Анной, распрощавшись с представителями научного сообщества, отправились за Подбельским.
Глава 20. Еще больше отличий
– Трамваи уже не ходят, – посетовал профессор, выйдя в коридор. И тут же наградил меня очередным гневным взглядом: – А как вы вообще сюда попали?
– Профессор, давайте доберемся до дома, а потом поговорим. Ситуация очень непростая.
– Да? – воскликнул он, трезвея на глазах. – А мне кажется, что вы попали сюда для того, чтобы… что ж… веление сердца, я понимаю, – смягчился он, хотя мне показалось, что высказаться он хотел гораздо грубее. – Но чего я не понимаю, Анна, так это что вы в нем нашли!
Старик покачал головой, еще раз посмотрел на нас, потом вздохнул.
– О чем вы, Григорий Авдеевич?
– Аннушка, не прикидывайтесь, я же все видел, все знаю. Видел даже больше, чем того позволяют приличия! Я бы понял, будь на вашем месте любая другая девушка Империи, но…
Я принялся активно махать руками, но профессор не видел моих жестов и потому продолжал, пока Анна, онемевшая от изумления, слушала его, раскрыв рот:
– Но ведь есть же еще честь! Правила приличия!
– Григорий Авдеич, я вас искренне не понимаю. Объясните, пожалуйста, в чем дело!
– Боже, не заставляйте меня говорить такое! – не дождавшись запрета, он понизил тон и прошептал: – вы же оставили свое исподнее на его постели! Случись такое здесь, был бы скандал!
– Профессор, – я не удержался и положил руку ему на плечо. – Ситуация сложнее, чем вы думаете! Правда, сложнее, – дополнил я, обращаясь уже к Анне. – Надеюсь, я смогу тебе все объяснить тоже, пока наш профессор не наговорил лишнего.
– Что? Лишнего? – он недоуменно смотрел по очереди на нас. – Как лишнего? Я что-то не так понял?
– Совершенно все не так поняли, Григорий Авдеевич. А нам сейчас надо бы где-то укрыться на время.
– Едем ко мне на квартиру, раз так, – медленно ответил он. – Но вы должны мне все объяснить!
– Я объясню все, как только мы попадем к вам домой.
– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо замахал руками старик, вырвавшись. – Поищем экипаж!
– Экипаж? – переспросил я у Анны, когда Подбельский отдалился от нас на несколько шагов.
– Конный. Ночью обесточивают трамвайные линии, чтобы не возникало неприятных ситуаций. И потому из транспорта остаются только извозчики. Хорошо, если крытые, сейчас прохладно.
Я не поверил ее словам, но августовские ночи и в самом деле оказались не слишком теплыми. То ли климат здесь был другим, то ли что-то еще сказывалось.
Но небо покрывали звезды, которые складывались во вполне знакомые созвездия Кассиопеи и Большой Медведицы. Это утешало – будь в небе что-то иное, тогда стоило ожидать катаклизмов и странностей с погодой.
И все же прохлада пробирала. Поэтому, когда Подбельский замахал рукой и к нам, цокая копытами приблизилась пара лошадей, я с облегчением выдохнул.
Извозчик перевесил фонарь поближе к себе. Закутанный в стеганую куртку с большими карманами и украшенный широкой окладистой бородой, он был похож скорее на полярника, чем за возницу августовским вечером.
Профессор забрался внутрь крытой повозки, через окошко сунул несколько монет извозчику, и, когда мы тоже уселись, скомандовал:
– Верхнеклязменская, сорок два.
Снаружи щелкнули хлыстом и пара лошадей потянула повозку. Я вжался в сиденье, чувствуя себя неловкой до крайности. Не мог я здесь расслабиться. Я привык к четырем колесам и урчащему двигателю.
А здесь лошади. Фыркающие. Сопящие. Классическая повозка, от которого отказались едва ли не сто лет тому назад.
– Неужели нет чего-то более современного? – спросил я. – Это же так… старомодно! Здесь что, нет автомобилей? Совсем?
– Есть, – пробурчал профессор в полудреме. – Но их очень и очень мало. Кому же понравятся чадящие повозки?