Между нами только ночь
Шрифт:
– Ильмень-озеро, пятьдесят шесть рублей!
– На Ильмене позавчера теплоход затонул!
– Ну и что?! Нравится - плывите!..
Потолкаться в Петроверигском, повариться - глядишь, и успокоилась душа, унялась, можно жить дальше и можно возвращаться в интернат.
Но мне больше нет возврата.
Как в детстве трудно переживать - обиду, страсть, предательство, разлуку. Ведь ничего еще не знаешь, как с этим справиться - ни техники дыхания, ни воинских искусств, ни даосских практик школы Дикого Гуся, ни важности использования секса для укрепления жизненных сил, ни транквилизаторов, ни кокаина,
Пока ты не умеешь хлеб превращать в вино, а вино - в песню, как проходить от пропасти к звездам и добираться до сердцевины тайны? Туда, где торжествует экстаз и вещи сами по себе нереальны, реально лишь пронизывающее их Единое дыхание мира.
– Что? Что тебе посоветовать?
– спрашивал у меня Юрик, когда я отчаянно твердила о невозможности для человека находиться больше одного месяца на одном и том же месте.
– Хочешь уехать на пароходе "Юность"? Езжай. Если бы был пароход "Старость", я бы тебе не посоветовал!..
Помню, старенький дедушка шел нам навстречу со стаканчиком пломбира. Я попросила мороженого.
– Нет, - ответил Юрик сердито.
– Слишком большая очередь. Наверное, этот дедушка встал в нее еще мальчиком.
Ночь я провела в подъезде у теплой батареи. Юрик нашел меня там под утро - спокойно спящей. И хотя только наступала среда, до понедельника он разрешил мне побыть дома.
...Больше я ее не помню. То ли Елена ушла от нас или улетела, то ли просто не помню, хотя она по-прежнему находилась где-то рядом. Память моя избирательна, а ведь я тысячу раз говорила себе: не выбирай, ибо выбирая, ты утрачиваешь.
– Хотели за ней приударить с Боцманом, - сказал потом Юрик.
– Ты столько про нее рассказывала хорошего. А после собрания расхотели. Не женщина, а понедельник.
А впрочем, это был невеликий момент, и нет смысла его вспоминать. Случай-то мелкий, пустой. Главное, что в этой битве никто не погиб. К тому ж мне давно знакомо средство для забвения неприятных воспоминаний.
Я посвятила истории о "Море грозном" веселую главу той повести, которую - спустя столько лет - в счастливой картонной папке с надписью "Загогулина" притащила Юле.
И вдруг эту папку (о, совпадения, случайные лишь на первый взгляд, короткое замыкание неизмеримых сил, перекрестки судьбы!..) мне надлежит вручить - то ли сошедшей со страниц моей рукописи, то ли свалившейся с небес - бывшей стюардессе Елене, ночному интернатскому ангелу, на краткий миг осенившему нас крылами, нежданно явившейся передо мною - в натуральную величину, в физическом теле, из плоти и крови.
– Как ты живешь?
– спросила Елена, внимательно вглядываясь в мое лицо.
– Да ничего, - ответила я, пытаясь скрыть смятение.
– Ты замужем? У тебя есть дети? ...А моя дочь Даша стала балериной, - с гордостью сказала она.
– В Лондонском театре оперы и балета танцует ведущие партии - Жизель, Кармен, Одетту в "Лебедином"...
– Ого!
– говорю.
Когда она уходила, унося с собой мою рукопись, я вдруг вспомнила, как Елена коптила мне стеклышко - смотреть на затмение солнца.
Через неделю я встретила Юлю.
– Полный порядок!
– сказала
И покатилось - редактура, сверка, корректура, верстка, макет... Художника хорошего нашли. Он все звонил мне, спрашивал: чего там больше, в этой моей повести, в процентном отношении - смеха или печали?
– Я постоянно думаю, - он жаловался, Коля его звали, - днем и ночью, все думаю, думаю об одном и не нахожу ответа: в каком ключе рисовать вашу книжку - серьезном или юмористическом?
Спустя два месяца Коля принес иллюстрации. Я онемела, когда их увидела.
Он просто все нарисовал, как это действительно было.
И площадь перед интернатом, и рябиновую рощу, всю сплошь в красных ягодах и черных свиристелях. Оленьи рога, которые ветвились над головой Владимира Павловича, прибитые к стенке гвоздями у него в кабинете. Ветры, гулявшие ночами по лестницам и коридорам интерната, такие буйные, что даже тяжелые гардины в переходе из спального корпуса - с изображением кокосов норовили надуться и парусить. Окно хлеборезки, оттуда всегда запах хлеба какой-то волнующий. И там, над ящиком для горбушек - плакат: "Кто хлебушком не дорожит, тот мимо жизни пробежит!". Горбушками народ набивал карманы и ел их на ночь или на прогулке. Первый снег - как на большой перемене трудовик Витя Паничкин велел его убирать.
– Да вы что?
– все кричат.
– Первый снег! Первый снег всегда тает!
А Паничкин:
– Это неважно, что тает. Мне, как трудовику, важно трудовое воспитание воспитанника.
С Витей Паничкиным мы клеили коробки, вязали веники, точили кухонные ножи, унавоживали яблони...
– Хорош баклуши бить! Избаклушились!
– покрикивал Паничкин.
– Не замирай! Не уходи в себя! Что ты идешь еле-еле?! Надо бодрей, а ты что?! Идешь, как в штаны наложил!
Снег падал будто сквозь землю, а не на землю на Колиных картинках. Все было сплошь в снегу - яблоневый сад и воздух. И уже неясно, неважно, где это происходит - город какой, что за белая улица... Есть только точка на планете с опознавательным знаком: там на ветке шиповника надета коричневая варежка. Там я и мои друзья собрались убирать первый снег.
Вот основной аккорд празднества: веселье и свобода, снег и мы. А над нами летит самолет, и в стекло иллюминатора машет мне рукой стюардесса в пилотке...
Дальше - больше. Звонит Юля - радостная!
– Хорошие новости, - сказала она. И сердце мое учащенно забилось. Завтра приходи! Будут раздавать авансы населению.
На другой день мне вручили увесистый конверт с весьма солидным гонораром. Из человека, по нашим временам пребывающего за чертой бедности, в один момент я превратилась в горожанина среднего достатка.
– Ну, Маруся, - сказала Елена, когда мы пили втроем английский чай с шоколадными конфетами, - все готово. Сдаем книгу в типографию. Недели через три, от силы через месяц я обещаю, что ты проснешься знаменитой.
О, Иегова! Как расступилось Красное море перед беглецами из Египта, и они оказались на другом берегу - неиссякаемое изобилие бытия со всеми его чудесами обрушилось на меня, только непонятно, то сон был или явь? Я очень легко всегда прихожу в волнение, а тут даже испугалась, как удержаться на этом головокружительном гребне?