Между нами только ночь
Шрифт:
– Ильмень-озеро, пятьдесят шесть рублей!
– На Ильмене позавчера теплоход затонул!
– Ну и что?! Нравится - плывите!..
Потолкаться в Петроверигском, повариться - глядишь, и успокоилась душа, унялась, можно жить дальше и можно возвращаться в интернат.
Но мне больше нет возврата.
Как в детстве трудно переживать - обиду, страсть, предательство, разлуку. Ведь ничего еще не знаешь, как с этим справиться - ни техники дыхания, ни воинских искусств, ни даосских практик школы Дикого Гуся, ни важности использования секса для укрепления жизненных сил, ни транквилизаторов, ни кокаина, ни "грибов", ни тебе даже выкурить гаванскую сигару и хлопнуть рюмку коньяка!
Пока ты не умеешь хлеб превращать в вино, а вино - в песню, как проходить от пропасти к звездам и добираться до сердцевины тайны? Туда, где торжествует экстаз и вещи сами по себе нереальны, реально лишь пронизывающее их Единое дыхание мира.
– Что? Что тебе посоветовать?
– спрашивал у меня Юрик, когда я отчаянно твердила о невозможности для человека находиться больше одного месяца на одном и том же месте.
– Хочешь уехать на пароходе "Юность"? Езжай. Если бы был пароход "Старость", я бы тебе не посоветовал!..
Помню, старенький дедушка шел нам навстречу со стаканчиком пломбира. Я попросила мороженого.
– Нет, - ответил Юрик сердито.
– Слишком большая очередь. Наверное, этот дедушка встал в нее еще мальчиком.
Ночь я провела в подъезде у теплой батареи. Юрик нашел меня там под утро - спокойно спящей. И хотя только наступала среда, до понедельника он разрешил мне побыть дома.
...Больше я ее не помню. То ли Елена ушла от нас или улетела, то ли просто не помню, хотя она по-прежнему находилась где-то рядом. Память моя избирательна, а ведь я тысячу раз говорила себе: не выбирай, ибо выбирая, ты утрачиваешь.
– Хотели за ней приударить с Боцманом, - сказал потом Юрик.
– Ты столько про нее рассказывала хорошего. А после собрания расхотели. Не женщина, а понедельник.
А впрочем, это был невеликий момент, и нет смысла его вспоминать. Случай-то мелкий, пустой. Главное, что в этой битве никто не погиб. К тому ж мне давно знакомо средство для забвения неприятных воспоминаний.
Я посвятила истории о "Море грозном" веселую главу той повести, которую - спустя столько лет - в счастливой картонной папке с надписью "Загогулина" притащила Юле.
И вдруг эту папку (о, совпадения, случайные лишь на первый взгляд, короткое замыкание неизмеримых сил, перекрестки судьбы!..) мне надлежит вручить - то ли сошедшей со страниц моей рукописи, то ли свалившейся с небес - бывшей стюардессе Елене, ночному интернатскому ангелу, на краткий миг осенившему нас крылами, нежданно явившейся передо мною - в натуральную величину, в физическом теле, из плоти и крови.
– Как ты живешь?
– спросила Елена, внимательно вглядываясь в мое лицо.
– Да ничего, - ответила я, пытаясь скрыть смятение.
– Ты замужем? У тебя есть дети? ...А моя дочь Даша стала балериной, - с гордостью сказала она.
– В Лондонском театре оперы и балета танцует ведущие партии - Жизель, Кармен, Одетту в "Лебедином"...
– Ого!
– говорю.
Когда она уходила, унося с собой мою рукопись, я вдруг вспомнила, как Елена коптила мне стеклышко - смотреть на затмение солнца.
Через неделю я встретила Юлю.
– Полный порядок!
– сказала она, потирая руки.
И покатилось - редактура, сверка, корректура, верстка, макет... Художника хорошего нашли. Он все звонил мне, спрашивал: чего там больше, в этой моей повести, в процентном отношении - смеха или печали?
– Я постоянно думаю, - он жаловался, Коля его звали, - днем и ночью, все думаю, думаю об одном и не нахожу ответа: в каком ключе рисовать вашу книжку - серьезном или юмористическом?
Спустя два месяца Коля принес иллюстрации. Я онемела, когда их увидела.
Он просто все нарисовал, как это действительно было.
И площадь перед интернатом, и рябиновую рощу, всю сплошь в красных ягодах и черных свиристелях. Оленьи рога, которые ветвились над головой Владимира Павловича, прибитые к стенке гвоздями у него в кабинете. Ветры, гулявшие ночами по лестницам и коридорам интерната, такие буйные, что даже тяжелые гардины в переходе из спального корпуса - с изображением кокосов норовили надуться и парусить. Окно хлеборезки, оттуда всегда запах хлеба какой-то волнующий. И там, над ящиком для горбушек - плакат: "Кто хлебушком не дорожит, тот мимо жизни пробежит!". Горбушками народ набивал карманы и ел их на ночь или на прогулке. Первый снег - как на большой перемене трудовик Витя Паничкин велел его убирать.
– Да вы что?
– все кричат.
– Первый снег! Первый снег всегда тает!
А Паничкин:
– Это неважно, что тает. Мне, как трудовику, важно трудовое воспитание воспитанника.
С Витей Паничкиным мы клеили коробки, вязали веники, точили кухонные ножи, унавоживали яблони...
– Хорош баклуши бить! Избаклушились!
– покрикивал Паничкин.
– Не замирай! Не уходи в себя! Что ты идешь еле-еле?! Надо бодрей, а ты что?! Идешь, как в штаны наложил!
Снег падал будто сквозь землю, а не на землю на Колиных картинках. Все было сплошь в снегу - яблоневый сад и воздух. И уже неясно, неважно, где это происходит - город какой, что за белая улица... Есть только точка на планете с опознавательным знаком: там на ветке шиповника надета коричневая варежка. Там я и мои друзья собрались убирать первый снег.
Вот основной аккорд празднества: веселье и свобода, снег и мы. А над нами летит самолет, и в стекло иллюминатора машет мне рукой стюардесса в пилотке...
Дальше - больше. Звонит Юля - радостная!
– Хорошие новости, - сказала она. И сердце мое учащенно забилось. Завтра приходи! Будут раздавать авансы населению.
На другой день мне вручили увесистый конверт с весьма солидным гонораром. Из человека, по нашим временам пребывающего за чертой бедности, в один момент я превратилась в горожанина среднего достатка.
– Ну, Маруся, - сказала Елена, когда мы пили втроем английский чай с шоколадными конфетами, - все готово. Сдаем книгу в типографию. Недели через три, от силы через месяц я обещаю, что ты проснешься знаменитой.
О, Иегова! Как расступилось Красное море перед беглецами из Египта, и они оказались на другом берегу - неиссякаемое изобилие бытия со всеми его чудесами обрушилось на меня, только непонятно, то сон был или явь? Я очень легко всегда прихожу в волнение, а тут даже испугалась, как удержаться на этом головокружительном гребне?