Между прошлым и будущим
Шрифт:
– Хорошо, мама, – сказала я, укладывая первый куриный окорочок на сковородку и наблюдая, как его кожа пузырится в кипящем масле.
После ужина, который прошел в относительном молчании, я смахнула с тарелок остатки еды и отправилась в свою комнату переодеться. Я натянула красное атласное платье с довольно низким декольте, которое плотно облегало мое тело. Мать переделала его из вечернего платья Евы, когда узнала, что в баре Пита в Северном Чарльстоне ищут пианиста, который мог бы играть там по вечерам и в выходные, чтобы случайно забредшие посетители задерживались послушать музыку и покупали
Глен вскочил на ноги.
– Я забыл на переднем сиденье пиджак и кошелек. Дай-ка я их заберу, пока ты еще не уехала.
Он схватил ключи со стола в прихожей.
Глаза Евы сверкнули, когда она увидела, как Глен выходит вместе со мной из двери, ведущей на крыльцо. Он прошел по ступенькам до обочины, где была припаркована его машина, нарочито стараясь не прикасаться ко мне, и сунул ключи мне в руки.
– Ты вовсе не обязана ехать туда, Элеонор.
Неужели он догадывается? Я пристально посмотрела в его глаза – он говорил совершенно искренне.
– Это всего лишь на пару часов.
Я опустила глаза на руки с коротко обрезанными ногтями – все эти годы я была верна этой привычке.
– Ты не обязана туда ехать, – повторил он так тихо, что я едва смогла разобрать слова, и теперь была уверена – он знал, что, как только смолкнут звуки фортепьяно, я снова примусь искать кого-нибудь, кто смог бы дать мне то, чего он никогда не сможет. Я ненавидела себя за эту слабость, за неспособность принять справедливое наказание и жить той жизнью, которая была уготована мне судьбой. Но не в силах была забыть музыку, которую в те далекие годы дарил мне отец, и отбросить мечты, которые отказывались умирать. Когда-то я была словно бесстрашный Икар, в своем порыве слишком близко подлетевший к солнцу, и в эти вечера, сидя за пианино в полном сигаретного дыма баре, видя мужчин, которые бросали на меня печальные, полные восхищения взгляды, я могла позволить себе поверить – лишь на короткое мгновение, – что мой полет все еще продолжается.
В ночном воздухе почти неуловимо пахло звездчатым жасмином, и волны упоительного аромата то появлялись, то исчезали, словно жало змеи. Я положила ладонь на ручку дверцы, и Глен сделал шаг ко мне. Я вздрогнула от резкого движения, а он поднял руку и больно хлопнул меня по руке. Он поднял руку, под его ладонью обнаружился раздавленный москит, обагряющий кожу моей же кровью. Глен вытащил из кармана платок и, осторожно придерживая мою руку, принялся вытирать отвратительное месиво. Его нежные прикосновения были столь же невыносимы, как и боль от шлепка.
Я залезла в машину, достала пиджак, карман которого оттягивал тяжелый кошелек, и вручила Глену. Наши глаза встретились, и я подумала: неужели в моих глазах такая же покорность судьбе, как и в его?
– Так будет не всегда, – едва слышно произнес он. – Я скоро получу диплом, перейду на более высокую должность и буду получать приличные деньги. Все изменится.
– Неужели? – сказала я, проскальзывая на водительское место. Глядя сквозь ветровое стекло, я могла видеть инвалидное кресло, в котором сидела Ева, и печальные глаза матери.
– Только не надо ждать, когда я вернусь, – сказала я и захлопнула дверь, зная, что он будет лежать без сна рядом с Евой, прислушиваясь, не раздаются ли мои шаги на крыльце, и представляя чужой мужской запах на моей коже. Я, не оглядываясь, отъехала от обочины. Слушая шум шин на мостовой, я вспоминала слова женщины из своего видения: «Глаза закрыты, но не спишь, а попрощавшись, не уходишь».
Меня захлестнуло всепоглощающее чувство поражения и отчаяния, когда я поняла, что была так же далека от понимания смысла этих слов, как и в тот день, когда прикоснулась к солнцу и была грубо сброшена на землю, где разбились все мои мечты.
Глава 3
Я сидела на скамейке у пианино в дальнем уголке бара Пита и потягивала уже третий стакан шотландского виски с содовой, чувствуя, как контуры моего мира становятся все более расплывчатыми. Я никогда не напивалась настолько, чтобы быть не в состоянии играть, но все же иногда бывала изрядно навеселе. Бар постепенно пустел – посетители уходили, оставляя в спертом воздухе тяжелый запах одиночества и облака сигаретного дыма, которые клубились вокруг вентиляторов на потолке, словно заблудившиеся призраки, тщетно пытающиеся вырваться на свободу.
Осушив стакан, я поставила его на крышку пианино и привычно расправила пальцы над белыми клавишами. Пальцы у меня были длинными, как и у отца, и я с семилетнего возраста легко могла взять октаву. В отличие от остального тела, руки не сильно изменились за прошедшие с того времени годы, за исключением небольшого шрама на конце указательного пальца правой руки – еще одного напоминания о том, что я сделала с Евой.
За соседним столом сидел мужчина средних лет с печальными глазами и покрасневшими веками, который непрерывно в упор глазел на меня. Ворот его рубашки был несвежим, галстук покрыт пятнами, но, когда я начинала играть, музыка всегда превращала окружающих в тех, которыми мы когда-то мечтали стать.
Следуя традиции, я исполняла композицию «Летняя пора» Гершвина, не требующую особых усилий ни от меня, ни от моих слушателей. Иногда, когда я играла эту вещь, ко мне шатающейся походкой подходил какой-нибудь подвыпивший посетитель бара и начинал подпевать, с трудом вспоминая слова. На этот раз мне никто не надоедал, и казалось, в баре лишь я, музыка и мужчина с печальными глазами. Он разорвал на мелкие кусочки этикетку с пивной бутылки и теперь занимался тем, что скручивал их в трубочки. Я была уверена, что он собирается с духом, чтобы подойти ко мне – видела подобную сцену уже много раз и безошибочно распознавала признаки.
Я снова сосредоточилась на музыке и словно услышала в голове звучный баритон отца, певшего эту песню молодой матери, которая еще не потеряла ни красоты, ни способности мечтать и еще не разучилась улыбаться. Я почувствовала, что на моих губах появляется кривая усмешка, а мои пальцы в это время перебирали ноты заключительного аккорда, пока не прозвучала последняя. Для усиления эффекта я нажала на педаль, и звук растаял, словно дымок от задутой свечки на именинном торте.
Не успев оторвать пальцы от клавиш, я почувствовала рядом с собой присутствие незнакомца – дыхание, отдающее пивом, табаком и мятной жевательной резинкой, которой он все это наскоро зажевал. Повернувшись, я встретилась с ним взглядом. Когда-то он, вероятно, был весьма привлекательным мужчиной. Однако жизнь и ее невзгоды наложили свой отпечаток на его лицо, изрисовав его глубокими бороздами и тонкими морщинами. Оно было словно исписанная страница, где каждое слово выводили с усилием.