Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко
Шрифт:
Величко перевёл взгляд с одного «товарища из училища» на другого, промолчал. Так же молча прошёл половину пути до ворот, потом бросил сквозь зубы:
– У меня все предметы сданы.
– Само собой, – ответил Зарудный.
И взял парня под локоток.
– Из милиции?
– Догадливый ты, Шура. С чего бы это?
И тут же, почувствовав, как напряглись мускулы на руке мальчишки, Григорий быстро сказал:
– А вот бежать не надо.
Через несколько шагов рука парня ослабла, он проговорил апатично:
– Не побегу. Некуда.
– Вот и славно. – Зарудный тоже ослабил свою хватку.
Когда уже ехали в машине, Григорий
– Что там на футбольном чемпионате происходит? – спросил он Шурку. – А то, знаешь, так занят, что и следить некогда.
Парень долго молчал, Зарудный подумал: «Не ответит». Но тот прерывисто вздохнул, проговорил равнодушно:
– Последняя игра полуфинала сегодня. Бразильцы, наверное, не выйдут в финал.
– За них болеешь?
Величко молча кивнул. Взгляд его был совершенно отрешённый. Не о том он думал.
Глава 10
Шурка вспоминал своего дядю Леонида. Впрочем, он всегда называл его просто «Лёня». Двенадцать лет разницы в возрасте не казались пропастью, да и сам Лёнька давно высмеял его детское «дядя»…
Ему было лет восемь, и жил Шурка с отцом и матерью в рабочем бараке. Завод ХТЗ ещё строился, но первый цех – кузнечный, – уже запустили, а батя как раз там работал. Через год, когда завод заработает полностью, будут сданы и первые пятиэтажные дома в рабочем посёлке. Тогда семья наладчика кузнечных прессов получит там большую двухкомнатную квартиру. Но поначалу их жильём был барак, и Шурка помнит, что там у него было много друзей-детворы, а взрослые вечерами собирались во дворе, устраивали общие столы, пели песни, о чём-то спорили, смеялись… Было много молодёжи, было интересно, весело.
Младший брат отца Лёнька приходил часто. Жил-то он со своими родителями, не в заводском посёлке – недалеко от железнодорожной станции Левада, на Нетеченской улице. Там, почти сразу, начиналась Москалёвка, а район этот считался опасным, «блатным». Шуркин отец изредка ездил туда в гости к своему «бате», брал и сынишку. Мальчик любил деда, а неприветливую бабку – мачеху, нет. А вот Лёня, брат отца, ему очень нравился. Да и видел он его часто, тот сам приходил к ним в барак.
Работал Лёнька тоже на строительстве завода, хотя отец пренебрежительно говорил: «Разгильдяй, а не работник». И на правах тракторостроевца отирался во дворе, у барака. Здесь было много его ровесников, да и девчат симпатичных. Вот только мало кому сам Лёнька нравился – хвастливый и задиристый. Когда задерживался допоздна, оставался ночевать в комнате старшего брата. Отцу и, особенно, матери это не очень нравилось, но – куда деваться? А вот Шурка всегда радовался такому случаю. Лёня ему казался весёлым, умным, столько всяких интересных историй знал! О том, как ловкие парни взялись на базаре помогать одной торговке продавать арбузы. Да так здорово рекламировали товар, что покупатели набежали толпой. Тётка не нарадовалась, а потом оказалось, что её помощнички незаметно треть товара умыкнули. Вот смех! Или такую же весёлую историю о мастерах карточной игры. В поезде один мужик предложил своим соседям по купе составить партию в винт: сам он играл хорошо, думал – легко обыграю простаков. А те и правда, почти не умели, сразу проигрывать стали. Но в конце обобрали первого до нитки, потому что друг с другом были давно и хорошо знакомы и как раз картами зарабатывали на жизнь…
Сам Лёня отличные карточные фокусы показывал. И песен
А потом Лёнька попал в тюрьму за кражу. И отец сказал Шурке:
– Он вор, а ты – советский пионер. Учись, занимайся спортом, дружи с хорошими ребятами. Он тебе не пример.
Время шло, и Шура почти забыл о своём дяде. Но главное – верно стал оценивать ту дешёвую блатную браваду. Сам повзрослел, да и весь образ жизни – семьи и всего вокруг, – утверждал иные ценности. А о Лёньке если и вспоминали, то в связи с тем, что «снова сидит». Сам Шура всего хотел добиться честным трудом – и в заводской профессии, и в спорте. Вот только почему-то просыпалось в груди необъяснимое волнение, когда случайно слышал «В Кейптаунском порту, с какао на борту, «Жанетта» поправляла такелаж». Это была та же самая песня, которую пел Лёнька – немного с другими словами, но та самая…
Весной, в начале мая, он играл с заводской молодёжной командой товарищеский матч с футболистами «Серпа и молота». Играли на стадионе ХТЗ, на трибунах было много людей. Мяч вылетел в аут, Шурка побежал вбросить. И услышал из первых рядом весёлый окрик:
– Давай, малец, влупи!
Он вздрогнул, узнав и голос, и обращение «малец». Точно: со второго ряда ему махал рукой Лёнька. Когда команда уходила на перерыв, тот уже стоял у бордюра, кивнул:
– Давай, племяш, после матча заруливай в пивнушку у входа, буду ждать.
Шура эту пивнушку не раз видел, но зашёл впервые. Все столики там были заняты болельщиками – произносились фамилии футболистов, спорили об игровых ситуациях. Тут же хавбека Величко узнали, двое подошли к нему с кружками и объятиями. Но Лёнька строго поднял ладонь:
– Никакого спиртного! Игрок отправляется на массаж, медицинское обследование и отдых.
– Слово тренера – закон, – подыграл ему Шурка, разведя руками.
Он видел, что Лёня уже принял хорошую дозу «запрещённого спиртного» и не в меру весел и задирист. Потому с облегчением вышел вслед за ним из пивной.
– А теперь поедем туда, где всё можно, – хохотнул дядя. – Ну ты и вырос, парняга, просто атлет!
Шура смотрел на Лёньку, испытывая смешанные чувства. Пробудилась детская привязанность, о которой он совсем забыл, и даже вроде восхищение бесшабашностью друга детства. К настороженности – всё-таки уголовник! – примешивалось любопытство: надо же, уголовник… А ещё была жалость: рядом с собой он видел болезненно-худого, дёрганного человека, ещё молодого, но уже с постаревшим лицом, да ещё губа рассечена шрамом. И всё-таки это был его дядя Лёня, не мог он ему дать отворот при первой встрече. Да и не хотел.
Они ехали долго одним трамвайным маршрутом, потом другим, через весь город к Благовещенскому рынку. Оттуда спустились на улицу Клочковскую в какой-то внутренний двор между старыми двухэтажными домами. Шура так и не понял, был тут Лёня хозяином или гостем. Сказал вроде: «Моя хавира временная, скоро переберусь побагаче». Но в двух комнатках, одна из которой была кухней, уже хозяйничала компания. Пили, играли в карты. Шура умел играть только в подкидного дурака – Ленька и другие посмеялись над этим его заявлением и быстренько научили игре под названием «сека».