Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко

Глебова Ирина Николаевна

Дмитрий не сомневался в её определении: тётушка была, можно сказать, профессиональным искусствоведом. Он только спросил:

– Коровин, кажется, жив?

– Да, обитает в Париже. Но стар, болен. Однако многие его ученики живут и работают в Союзе. И ездят писать в Гурзуф, «к Коровину».

Художник, к которому Дмитрий подошёл, был не молод. Статный, грузный, в пёстрой свободной рубахе с закатанными рукавами и открытым воротом, он крупными мазками касался натянутого холста.

– Разрешите взглянуть? – Дмитрий остановился в нескольких

шагах.

– О, прошу! – Художник наигранно-величаво провёл рукой. – На пленере это обычное дело, все проходящие смотрят. Нас это не отвлекает.

Голос у него был мощный, красивый, чуть ироничная улыбка из-под аккуратных усов, весёлый прищур глаз… Он чем-то похож на Викентия Павловича, вдруг понял Дмитрий. Лет на десять помоложе, а так – улыбка, взгляд, усы, зачёсанные на косой пробор чуть редеющие волосы… Вот только дядя пониже и, хотя тоже не худ, но скорее коренастый, чем полный, да и в движениях лёгок.

– Смотрите, – повторил художник. – Мой этюд как раз закончен, последние мазки положил.

Дмитрий не ожидал, что ему так понравится. У кромки моря загорают люди, волна набегает на гальку, на носы лодок – тех самых, от которых он сейчас идёт. И дальше – тропинка тянется по высокому холму, к домику Чехова. А справа, вдали, в море – Адалары…

– Ну как, молодой человек? – чуть склонив голову, художник смотрит заинтересовано.

– Мне очень нравится. – И вдруг, неожиданно для себя, Дмитрий спрашивает: – А нельзя ли купить у вас этот этюд?

– Вы ценитель? – в весёлом удивлении приподнимает бровь художник.

– Я просто люблю пейзажи. Но в моей семье есть истинные ценители живописи.

– Коли так… – Художник колеблется. – А вы здесь отдыхаете?

– Увы, приехал по работе… Дмитрий Кандауров.

– Илья Машков, – ответно представился художник. – А меня сюда тянет постоянно. В своё время был учеником этого прекрасного мастера.

И он повернул голову, слегка кивнув, в сторону виллы «Саламбо». Дмитрий понял: он говорит о Коровине.

– Да, да, – подтвердил Машков. – Константин Алексеевич был мне и учителем, и другом. Чудные дни проводили мы в этом доме, обители света, морского шума, роз…

Он шумно вздохнул и вновь широко улыбнулся Дмитрию:

– Я этот этюд вам дарю, дорогой мой товарищ офицер… Я не ошибся?

– Майор милиции, – кивнул Дмитрий. – Не спрашиваю, как вы догадались. Глаз художника. Не ожидал, но с радостью принимаю.

– А я с радостью дарю. Сейчас подпишу…

Художник тонкой кисточкой поставил в правом углу чёткую подпись «И.Машков».

– Если можно, – попросил Дмитрий, – на обороте напишите дарственную. Елене Романовне Кандауровой…

– Жене, – не спрашивая, а утверждая, кивнул Машков. – С удовольствием!

В номере санатория Дмитрий поставил этюд так, чтоб он скорее просох. Завтра предстояла ему непростая морская прогулка, но сейчас на душе у него было легко. Он знал: Алёна будет рада подарку.

Глава 12

Наверное

с берега казалось, что баркас летит, скользит по волне сам собой. Море и правда было спокойным, по-утреннему умиротворённым. Но сидящие в паруснике всё же ощущали качку. Только не Василь Шурпенко, который ловко перебрасывал брус от борта к борту, приговаривая:

– Э, нет, друг-приятель, нам туда не надо! Ты упрямый, а я ещё больше. Вот, поймал! Веди нас к Белым Камням!

Это он переговаривался с ветром, который в этот день был не совсем попутным. Рыбак ещё на берегу объяснил своим пассажирам:

– Так сидеть и ждать у моря погоды – последнее дело. Ветер, он завсегда с норовом. Но мы знаем, как его поймать в парус и заставить работать.

И точно – баркас быстро приближался к Адаларам, уже было видно, что это не просто скалы, торчащие из морских глубин, а два небольших острова. Один, побольше, с причудливыми обрывистыми скалами, покрытыми водорослями. Второй, метров в сорока осторонь, более приветливый: пологие холмы, бухты.

– Здесь, – мотнул головой рыбак, – до революции ресторан был, «Венеция» назывался. Я ещё молодой, неженатый, возил сюда господ развлекаться.

Из материалов дела Кандауров знал, что «Краузе» у Адаларов не причаливал: с берега видели, как он обошёл скалы и стал удаляться влево.

– Вы, Василий Самсонович, небось прикидывали, что могло случиться? Давайте попробуем вместе построить версию.

Лейтенант Кирьянов хотел сказать, что все предположения уже описаны в деле, но промолчал. Конечно, с живым свидетелем это обсудить лучше.

– Всего не передумаешь, – философски ответил рыбак. – Волна могла лодку перевернуть, или ветер так рвануть, что брусом по голове бедолагу стукнуло. Или, как говорится, в пучину вод затянуть. Это там, где течения разные схлёстываются. Он ведь как раз к мысу Монастырскому повернул, а там и летом-то знать фарватер надо, а уж зимой… Ну а дальше – я так представляю, – течение уже пустую лодку протащило за скалу Медвежье Ухо и кинуло в Ташир-Лиман.

Да, Кандауров помнил, что побитый баркас нашли как раз в бухте Ташир-Лиман. Тогда, будучи уверенны в личности «австрийского коммуниста», розыскники рассуждали приблизительно так же, как и сейчас Шурпенко. Но при новых обстоятельствах…

– Давайте-ка и мы в Ташир-Лимане причалим, – кивнул Кандауров. – Не сложно это?

– Причалим, – уверенно согласился рыбак, и вновь ловко перебросил брус к другому борту.

Издали, с моря, легендарная Аю-Даг – Медведь-Гора, – казалось, опускается к воде полого, ровной береговой полосой. Когда же они подошли ближе, Дмитрий увидел крутые скалистые обрывы, острые каменные уступы, маленькие, недоступные бухточки между ними. Мрачная и суровая картина. Но вот открылась довольно большая бухта с окатанными морем валунами серо-розоватого, фиолетового цвета. Рыбак пару раз выправил парус и загнал баркас на пологое место берега.