Между жизнью и смертью
Шрифт:
Где-то затряслась земля.
– Эх, здорово!
– воскликнули у окна.
– Мо-лод-цы!
– отчеканил Николай Жадан, хлопнул меня по плечу и, нетерпеливо оглядываясь, стал кого-то искать глазами.
– Эй, гармонист!
– крикнул он.
– Давай, дуй комаринскую, нынче у нас праздник!..
МЫ - ЖИВЫЕ СВИДЕТЕЛИ
Прошли недели. В Германии началась настоящая зима. Правда, она здесь не такая морозная, как в России, но слякотная и поэтому кажется еще холодней. Пленных стали мучить чирьи, многих свалил с ног грипп.
Однажды нас подняли чуть свет и выстроили во дворе. Пересчитали. Велели показать номера. Обыскали. Потом разбили на группы по сто человек и в тот же день вывезли в крытых машинах из лагеря. Как только мы выехали на большак, машины разъехались в разные стороны.
Долго везли нашу группу на трех машинах. Мы с Николаем ехали вместе. Под вечер машины въехали в какое-то большое село. Здесь нас разместили в лагере рядом с польскими военнопленными.
Поляки работали у местных немецких богачей. Сойтись с ними поближе нам не удалось. Мы видели их только через проволочное заграждение.
Тут нас каждый день водили на лесоразработку. Благо, что это недолго продолжалось. Пробудь мы там подольше - вряд ли я сейчас писал бы эти строки. Представьте себе: голый лес, снег, холод. На нас тонкие шинелишки. Руки голы, шеи открыты. С деревьев сыплется снег и набивается нам за ворот. На ногах у нас деревянные башмаки. В них поскальзываешься на каждом шагу.
Одни из нас валят лес, другие обрубают сучья и пилят ствол на части, а третьи выволакивают бревна к дороге. Охрана не сводит глаз с работающих. То и дело слышится:
– Шнель арбайт!*
_______________
* "Работай быстро!"
Заметив, что кто-нибудь устал, немцы заставляют его поднимать самые тяжелые бревна.
Ложась с вечера спать, мы не желали пробуждения, нам было все равно, увидим ли мы снова землю и восход солнца. Но в самой глубине души еще жила в каждом какая-то сила. Казалось, кто-то тихонько шептал на ухо: "Терпи, терпи, настанет час, и ты избавишься от всех этих мук".
Николаю приходилось особенно туго. Он едва ступал на раненую ногу. Начала открываться и рана на руке.
Мы с ним решили бежать, как только потеплеет.
– Будь что будет, а я не намерен загнуться тут, как червяк. Пристрелят - так уж лучше на воле; нет сил больше терпеть!
– твердил тезка.
А немного спустя нас опять погрузили на машины и повезли дальше. Мы проехали полдня и остановились на берегу реки Майн. У причалов стоял длинный ряд барж. На берегу, возле самой воды, лежали кучи камня. Мы несколько дней подряд грузили его на баржи. Потом нас снова повезли и, высадив в каком-то городе, разместили в опустевшем здании с выбитыми окнами.
На другой день нас вывели в город. Колонной по три мы двинулись по улице с ломами и лопатами в руках: нас послали на очистку городских улиц.
Город разрушен недавней бомбежкой. Редкий дом остался целым. Кучи развалин напоминают египетские пирамиды. По улицам валяется домашняя утварь, какая-то посуда - всего не перечесть. Остовы некоторых домов еще дымятся. Изредка показываются на улицах жители. Многие покинули город. Понятно, что немало людей лежит под грудами развалин. Разрушенные дома стоят как мрачные памятники над их могилами.
Николай на каждом шагу тычет меня в бок:
– Ты погляди-ка, тезка, погляди, что здесь делается!
– Вижу, тезка, вижу, - говорю я ему.
– Ведь не слепой же я.
– Да нет, ты посмотри получше. Запомни. Вернешься на родину рассказывать будешь. Такое, брат, не всегда увидишь. Это же гибель фашизма, ты это понимаешь, тезка? Мы - очевидцы его последнего вздоха!
– Понимаю, тезка, понимаю.
– А чего ты молчишь, если понимаешь?
– Я думаю, тезка.
– О чем ты думаешь?
– Думаю, вот вернуться бы домой да книгу написать - обо всем, что мы тут перенесли, перевидели. Молодым была бы наука.
– Вот это идея!
– воскликнул Николай и хлопнул меня по спине. Потом посмотрел мне в глаза и спросил:
– Ты, может, писатель?
– Не знаменитый, а все ж писал кое-что.
– Вот ведь какой ты скрытный, черт. Столько дружим, а ты бы хоть слово про себя сказал!
– по лицу Николая скользнула тень обиды.
– А ты разве рассказываешь о себе?
– возразил я.
– А что мне говорить-то? Ну, я командир. Защищал Брестскую крепость. Ранили, попал в плен. Вот знай, если хочешь, - сказал Николай и смущенно опустил глаза.
– Да и ты, шайтан этакий, ничем не лучше. До сих пор скрывал все, а?
На это Николай ничего не ответил. Через несколько шагов он возобновил прежний разговор:
– Надо, надо писать. Пускай знают, что все это значит...
Он задумался и снова пошел молча. Потом добавил:
– А книга выйдет, мне одну пошлешь?
– Разумеется.
– Смотри, тезка, не забудь!
"ФАУ-3"
Выйдя на окраину города, мы остановились возле моста. Ближний конец его разрушен. На противоположной стороне выстроились вдоль дороги машины, толпятся люди. Большинство в штатском. Слышно, как кричат дети и женщины. Лошади, запряженные парами, сгрудились у самого въезда на мост. На повозках - швейные машины, домашняя утварь, а на них сидят седые старики и старухи.
Картина была понятной: немцы сломя голову бегут с насиженных мест. Стало быть, на той стороне - фронт, война перекинулась на немецкую землю. С каждым днем все тесней сжимается огненное кольцо вокруг "великого райха", и его население, не находя себе укрытия, бежит, точно заблудившееся стадо, бог весть куда.