Между

Выставочный зал в здании Рижского вокзала. Белые стены, купеческие приземистые полуколонны, по стенам развешаны кимоно. Стены и кимоно смотрят на друга в некотором недоумении. В центре зала – хозяйка коллекции, рассказывает собравшимся вокруг нее гостям про цветовую символику в японской одежде. Входят новые посетители, хозяйка заканчивает рассказ и направляется к ним. Через несколько минут уже из другого конца зала доносится: «Аглон». Концентрация миров на единицу площади начинает зашкаливать.

Работа, творчество, вся жизнь – между мирами. У Альвдис персонажи Толкина цитируют Шекспира, лекция по японской литературе переходит на Достоевского и обратно на буддизм, а мифы народов мира лучше любого психолога объясняют, что творится у современного подростка в лохматой голове между наушниками.

И это всё – не постмодернистский коллаж. Фрагментарность обернута вокруг жесткой логики-оси, структурированной, как хорошая лекция (преподавательский стаж – он такой). Слои цитат и аллюзий – это не про «смерть автора» (мало кто так знает и уважает букву и дух первоисточников), а про древнее-древнее видение бытия мира как нелинейного и даже еще не цикличного – такого, в котором собственнические вопросы «кто» и «когда» в принципе не имеют смысла.

Поэтому в текстах Альвдис весело. Дорога вдаль и вдаль ведет, куда Гэндальф Фродо не гонял, и каким ты вернешься обратно, никто не знает. Кто не пристегнулся – не жалуйтесь, вас предупреждали.

А еще с текстами Альвдис непросто. Она обращается с мирами и персонажами настолько по-хозяйски, что первым делом автоматически возмущаешься: посягают же на твое, родное, передуманное-перечувствованное! Остыв, конечно, видишь, что нежно любимым первоисточникам ничего не противоречит и внутри текстов все идеально логично. Можно не соглашаться с тем, какая логика была выбрана, но это уже вопрос не к автору.

Вообще тексты Альвдис очень… воспитательные. Приучают не только со-чувствовать персонажам, но и думать про замысел мастера – не в школьном смысле «Что хотел сказать автор», а «Почему автор сказал это именно так?» Это работает не только с художественными текстами. Нон-фикшн книгу «Все тайны мира Толкина. Симфония Илуватара» можно критиковать за ненаучность изложения – а можно еще раз внимательно посмотреть на обложку. Кто указан как автор? Не Александра Леонидовна Баркова, кандидат филологических наук, профессор, а Альвдис Н. Рутиэн. А почему? Потому что цель у книги – не приращение научного знания, а просвещение. Науку нигде не обещали, обещали ответы на вопросы. Ответы там есть, концентрированные (если бы нужно было сдавать экзамен по толкиноведению, эта книга была бы отличным пособием для подготовки) и обоснованные. Да, можно не соглашаться с логикой обоснования, но в ее отсутствии или нарушении автора упрекнуть нельзя.

Один умный человек говорит, что есть два способа читать книги: можно общаться с героями, а можно общаться с автором. У Альвдис можно и нужно общаться со всеми, читать и строки, и между строк.

«Между» – так называется эта книга в авторской версии. История о Тристане и Изольде рассказывается между четырьмя частями-«ветвями», сплетенными вязью кельтских узоров и дивной красоты заколками-аллюзиями на кого только не.

Первая ветвь – самая древняя. Море разбивается о берега Корнуолла, ветер колышет траву у покрытых узорами камней. Услышать, как бьется сердце Дракона. Разглядеть за полустертой вязью рисунка мудрость, у которой нет времени.

Вторая ветвь – самая юная. Восходит солнце, взлетает ввысь птица, рвется из груди сердце, звенит тетива, поет арфа.

Ветвь третья – самая волшебная. Переплетение нитей в полотне, ветвей в шалаше, путей в бездорожье, времен в вечности.

Ветвь четвертая – самая человеческая. Как человеку дано соединять в себе противоположности, так эта ветвь соединяет легенды разных времен друг с другом, делает невозможное – чудом, сон – явью, дорогу вдаль – путем домой.

Четыре ветви – по кромкам между фэнтези и энциклопедией по мифологии [1] , между прозой и стихами, между «Мабиногионом», Мэлори, Толкином, русскими классиками и много кем еще.

С этим романом тоже весело, непросто и воспитательно. За шпильки в адрес Джоан нашей Роулинг можно уже в первом томе влюбиться и в книгу, и в автора. А как Альвдис беседует (периодически не на жизнь, а на смерть) с Львом Николаевичем – ну загляденье же!

Непросто было видеть контраст между формой и содержанием в первом издании романа. Мало того, что четыре ветви в трех томах (почувствуйте боль перфекционистов), так еще новое название. Допустим, «Между» – не самый удачный вариант для публикации на бумаге. Но «Чаша любви»?! На впечатление от текста это, конечно, не повлияло, но было обидно – автор не отстояла свое произведение.

А воспитательно было вернуться к книге через три года после первого издания и еще раз подумать над названием. С любовью всё понятно. А чаша? Обыденный посюсторонний предмет. Но наполненная, она становится зеркалом – вместилищем отражений. Чаша соединяет противоположное – ось и круг, вещество и пустоту. Чаша тоже – между. Что и требовалось доказать.

Теперь «Между» переиздается, священный порядок восстановлен, спасибо за это издательству. И спасибо автору – за правильные вопросы и мудрые ответы, за новую судьбу дорогих персонажей, за доброе-доброе, совсем не воландовское, «всё будет правильно». За то, что всё было правильно и недаром, что всё получилось, и врата миров еще долго будут открыты.

Самое первое…

Я выхожу на берег, отряхивая морскую воду с гривы.

Выхожу на берег будто впервые. Хотя… какой же это первый раз? Я и раньше выходил – забавляясь с народом матери, с бессмертными, и с народом отца – с людьми.

Тогда это были просто забавы. Я мог из мальчишки оборачиваться жеребенком, мог возить их на своей спине, мог бегать с ними наперегонки, не задумываясь, на двух или четырех ногах бегу.

Я плыл по морю, играя с прибрежным народцем, я бежал по волнам, я и был – волнами, белогривыми, буйными; я бился об утёсы грудью, я вскакивал на скалы, в последний миг сменив облик и уцепившись тонкими мальчишечьими руками за острые камни…

Я мчал бок-о-бок с Манавиданом – моим отчимом, другом и вечным соперником… два коня, два юноши, два океанских шквала. Скорее названые братья, чем бывший муж Рианнон и ее сын. Мы двое, противники и неразлучные друзья – мы резвились, то шутя недобрые шутки, то спасая людей, таких беспомощных перед морем; мы уходили на самое дно, забавляясь тем, что будили спящих веками чудищ и поспешно удирали от них; мы ласкали подводных дев, соперничая из-за их любви и позволяя им вплетать жемчуг в наши гривы; шторм и штиль, удача и рок – всё это были мы двое.