Между
Шрифт:
А когда наконец Колл вернулся, то он принес с собой…
…это был меч!
Настоящий! Стальной!
Уж у каких кузнецов в каком мире он заказал такое чудо – Друст и гадать не стал. Да и не всё ли равно, ковали его люди, кобольды… да хоть сидхи!
Мальчишка едва поблагодарил – и умчался проделать с новообретенным оружием все приемы, которые знал.
Он был совершенно счастлив.
Колл улыбался, глядя на него.
Ллаунроддед подошел к Свинопасу, сказал негромко:
– Есть новость; не знаю, насколько она огорчит тебя.
Колл напрягся.
– Этому мальчику не обрести своей силы. Думаю, никогда. Страх гибели отца перекрывает ему все пути чар. Так что забудь о том, что он внук богини. Считай, что он будет уметь только то, что доступно людям.
– Дело настолько безнадежно?
– Скромные возможности – еще не так мало. В умелых руках нож опаснее меча.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ты был прав, говоря, что его нужно учить арфе. Стрелять из лука он научится… потом. Я постараюсь научить его слышать и видеть. Он и сейчас умеет это, но попробуем довести до совершенства. В мире людей из его арфы уйдет чародейная сила, но мудрость сердца не истает по ту сторону границы.
Друст играл на арфе дни напролет, изредка прерываясь на упражнения с мечом и еще реже – на стрельбу. Но недостаток воинских занятий никак не сказывался на его умениях… вернее, сказывался – но прямо противоположным образом: у Друста раз за разом выходило лучше.
Зато игра на арфе стала делом настолько суровым, что лучше прежняя беготня за ХенВенкой, причем под все язвительные шуточки Галкоеда.
Древний сидхи негромко напевал мотив – и требовал, чтобы юноша тотчас повторил его, сначала без изменений, затем украсив, а на третий раз и сочинив слова. Подзывать пением всё живое и даже неживое давно уже стало привычным делом. Иногда Ллаунроддед рассказывал небольшую историю, и Друст должен был сразу же превратить ее в песню.
От такого сын Ирба уставал, будто таскал валуны, – и воинские упражнения были для него настоящим праздником. Больше: они стали отдыхом.
Как-то Колл позвал его снова вычесать Хен Вен. Ллаунроддед не позволил прервать упражнения даже ради столь важного занятия, так что Друст должен был петь – и не просто, а такую песнь, чтобы довольно утомительное дело расчесывания шерсти хрюшки прошло вдвое быстрее обычного.
На арфу рассчитывать не приходилось, и юноша просто сосредоточился и представил, как тугие завитки шерсти ХенВенки послушно распутываются под гребнем, как почти сами из них выпадают колючки, хвоя, мелкие веточки и что еще там набралось… Даже и гребень почти не нужен, проще разобрать пальцами.
Друст пел, не очень обращая внимание на то, тянет ли он мотив или сплетаются слова. Он чувствовал, как легко идет работа, как мягка шерсть священной свиньи, как легко выпадает из нее вся лесная труха…
А потом всё кончилось. Шерсть ХенВенки была чище и красивее, чем у лучшей из королевских овец, а выдранных волос оказалось так мало, что их не то что на тунику – на пояс бы не хватило.
Хен повела боками, охорашиваясь. Она явно была довольна. Потом пятачком ткнулась в руку Друста, изрекла:
– Хъръш! – и произошло чудо: очёса стало во много раз больше.
– Ну да, – кивнул Колл, – ему явно нужна новая туника. Эта скоро совсем развалится.
Спустя недолгое время одежда была соткана. Лесные девы принесли Друсту обнову. Тот стянул с себя старую (действительно, дыра на дыре, и когда успел так изодрать?), бросил на землю рядом с новой… и застыл, не понимая. Новенькая была больше почти вдвое.
Юноша натянул ее – и она была ему не слишком велика.
Впервые Друст задумался, сколько времени он находится здесь.
В лесу, где они бродили, всегда было лето… или казалось летом. За учебой некогда было думать о проходящих годах.
Друст вошел в хижину. Уже довольно давно он чуть пригибался в низком проеме, но не обращал внимания на эти пустяки.
– Наставник, – обратился он к Коллу, – а сколько лет прошло?
Свинопас пожал плечами:
– Дюжина или меньше… я не считал. Нет, точно, меньше. Но лет десять-то точно.
Друст вышел на берег озера. Здесь он впервые начал петь, здесь за эти годы он несчетное множество раз музыкой радовал собравшихся сидхи, лесных, подводных и прочих существ.
Сейчас юноша хотел, чтобы черная вода ответила на один-единственный его вопрос.
Привычно легкая мелодия – и вода застывает зеркалом.
Сын Ирба наклоняется, всматриваясь в свое отражение.
Высокий, поджарый, загорелый до смуглоты. Грива ни разу не подровненных волос выбелена солнцем. И уже давно не мальчик. В худощавом лице не осталось и следа детской мягкости.
И над черным зеркалом озера Друст невольно задает себе вопрос. Вопрос, на который ответа не знает он сам, а значит – не знает ни один человек, сидхи или прочая нелюдь:
– Кто я?
Кромка песни: Друст
Кто я? Помощник свинопаса? Арфист, ученик древнего сидхи? Недоучившийся мечник и лучник?
Сын отца, которого я почти не помню и за которого едва ли сумею отомстить… даже трижды чародей не может покарать море. А все мои чародейные умения исчезнут, едва я вернусь в мир людей.
Племянник Марха, лицо которого мне не вспомнить. Меня называют сыном бренина… сыном одного, учеником другого, третьего… но это всё не я, это всё они.
Что же такое – я сам? Не сын, не ученик, не в отсветах их славы и мудрости, а сам по себе?
В этом лесу я могу найти любого – птицу, зверя, лесного духа, сидхи, ХенВенку нашу. Песней я любого призову к себе – или сам выйду к нему по песни, как по тропе.
Как мне найти здесь Друста?
Юноша сделал то единственное, чем владел в совершенстве: взял арфу и заиграл.
Кто сказал, что найти себя – труднее, чем заблудившуюся свинью?
Надо просто мыслью искать правильный путь… привычное дело.