Междумир
Шрифт:
Переходя с места на место, из посёлков в леса и обратно в посёлки, он понял, что больше он не живой человек, а призрак; и хотя его новая сущность ужаснула его, он смирился. А что оставалось делать?
Почему он стал призраком, почему не ангелом? Почему он не ушёл на небо?
Их проповедник всегда утверждал: есть небеса и ад, других альтернатив нет. Но почему же тогда он, Любисток, по-прежнему на Земле?
Он задавал себе эти вопросы снова и снова, пока не устал от них и просто смирился со своей участью. А потом набрёл на лес — огромное мёртвое пятно, достаточно большое, чтобы стать ему домом. В этом месте деревья были реальны — он мог их пощупать. В этом месте он не проваливался под землю. Словом, мальчик уверовал, что лес послан
А эти новенькие — о, они, конечно, проведут вечность здесь, с ним! Это неизбежно. Может быть, они сейчас и уйдут, но увидев, каково там, в остальном мире, они, безусловно, вернутся обратно, и он построит им каждому по платформе на этом дереве, и они будут вместе смеяться и болтать, болтать, болтать, навёрстывая упущенное за все долгие годы, которые Любисток провёл в вынужденном молчании.
Стоя внизу, на земле, Ник наблюдал за тем, как карабкается вверх Любисток, пока тот не исчез из виду в пышной кроне. Ника раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он испытывал симпатию к своему новому знакомцу. А с другой — мысль о том, что он, Ник, мёртв, приводила его в смятение. Его подташнивало. Интересно, как его может подташнивать, если у него, фактически, больше нет желудка? От этой мысли его затошнило ещё больше.
— М-да, — проронила Алли. — Дело дрянь.
Нику вдруг сделалось смешно, и он гоготнул. Алли тоже подхихикнула. Вот это да! Они, оказывается, способны смеяться в такое неподходящее время.
— Нам надо кое-что решить, — сказала Алли.
Ник не чувствовал в себе готовности к принятию каких-либо решений.
— Как ты думаешь — возможно заполучить себе синдром пост-травматического стресса, если ты уже умер? — спросил он. На этот вопрос Алли не знала ответа.
Ник взглянул на свои ладони, навечно запачканные шоколадом, как и его лицо. Потёр руку. Если у него больше нет тела, нет плоти, то как же он тогда может ощущать собственную кожу? Или это лишь память о коже? А как насчёт того, о чём ему при жизни все уши прожужжали — насчёт того, что случается, когда умираешь? Тут он не знал, что и думать.
Его отец был алкоголиком. Потом он пришёл к Богу и преобразился. Мать увлекалась всякой эзотерикой, верила в переселение душ и советовалась с хрустальным шаром. А Ник завис где-то в непонятной и не очень приятной середине. Хотя он тоже верил — в веру; то есть, глубоко верил в то, что однажды найдёт что-то, во что глубоко уверует. Но это «однажды» так и не наступило. Ник угодил сюда, а это место никак не подходило ни под одно из определений «послежизни», которые давали его родители. Ну и, конечно, как же тут не вспомнить о закадычном дружке, Ральфи Шермане [5] , который утверждал, что пережил клиническую смерть. Согласно Ральфи, все мы на короткое время перевоплощаемся в насекомых, а пресловутый свет в конце туннеля — это электрическая лампа-мухобойка.
5
Ральфи Шерман — о, это весьма примечательная личность. Читая книги Нила Шустермана (а я прочла их довольно много и собираюсь прочесть все), я в каждой из них натыкалась на упоминание о Ральфи Шермане, а то и на несколько упоминаний. Выяснилось, что это такая шустермановская фишка, как у Георгия Данелия — песня о Марусе, которая мыла белые ноги (она у него в каждом фильме). Ральфи присутствует почти во всех книгах Шустермана, и читателю предоставляется добавочное развлечение найти его (в вроде пресловутого «Где Уолдо?»). Ральфи постоянно высказывает какие-то «завиральные» идеи, имеет неординарный взгляд на вещи и большой мастер на всяческие россказни для доверчивых, в которые, однако, и сам свято верит. Шустерман даже подумывает написать целую книгу от его имени. Пока ещё этот проект не осуществился, но в сборниках коротких рассказов, коих у Шустермана несколько, есть новеллы, рассказанные от лица бесподобного Ральфи Шермана.
Нет, этот мир вовсе не был ни чистилищем, ни нирваной, ни перерождением, ни ещё чем-то. Нику подумалось: во что бы люди ни веровали, вселенная всегда выкинет нечто совсем неожиданное.
— По крайней мере, в одном мы можем быть уверены — загробная жизнь существует, — сказала Алли.
Ник помотал головой.
— Это не загробная жизнь, — возразил он. — До неё мы так и не добрались. Здесь что-то вроде междужизни. Место между жизнью и смертью.
Ник подумал о свете, который видел в конце туннеля до того, как столкнулся с Алли. Этот свет был местом его назначения. Он не знал, что ждёт его там — Иисус, или Будда, или родильная палата, где он заново появится на свет. Узнает ли он это когда-нибудь?
— А что, если мы застряли здесь навечно? — спросил он.
Алли хмуро покосилась на него:
— Ты всегда такой оптимист?
— Почти.
Ник обвёл взглядом лес. Вроде не такое уж плохое место для того, чтобы провести вечность. Не то чтобы рай, конечно, но здесь было красиво. Пышные, роскошные деревья никогда не сбрасывали листьев. Интересно, а погода живого мира как-то на них влияет? Если нет, то остаться в этом лесу — не такая уж плохая идея. Ведь мальчишка, которого они назвали Любистком, приспособился? Ну и они приспособятся.
Но, вообще-то, это не тот вопрос. Вопрос был: хотят ли они остаться здесь?
Любисток ждал, сидя на дереве, и вскоре они залезли к нему — как он и предполагал. Он быстренько спрятал свои сокровища. Ник с Алли взобрались на платформу, кряхтя и отдуваясь, как будто запыхались.
— Перестаньте! — сказал Любисток. — Вы не можете запыхаться, вы только думаете, что запыхались, так что просто перестаньте пыхтеть.
— Любисток, пожалуйста, это очень важно, — проговорила Алли. — Расскажи нам всё, что знаешь об «остальных»!
Запираться не было смысла, так что он поведал всё, что знал.
— Время от времени они проходят через мой лес — другие дети, на пути куда-то. Они никогда не задерживаются надолго. Да и то сказать — уже много лет никто не проходил.
— А куда они идут?
— А кто их знает. Они всегда бегут. Убегают от МакГилла.
— Кого-кого?
— МакГилла.
— Он что, взрослый?
Любисток покачал головой.
— Здесь нет взрослых. Только дети. Дети и монстры.
— Монстры! — ахнул Ник. — Великолепно! Чудесно! Как я счастлив это слышать.
Но Алли авторитетно заявила:
— Монстров не существует!
Любисток глянул на неё, потом на Ника, потом опять на Алли.
— Здесь существуют.
По поводу отсутствия в Междумире взрослых, Мэри Хайтауэр пишет: «До настоящего момента нет ни одного свидетельства о том, что в Междумир перешёл хотя бы один взрослый человек. Если как следует подумать, то причина становится ясна. Видите ли, взрослые никогда не сбиваются с пути к свету, как бы сильно их ни толкали — потому что взрослые думают, что точно знают, куда направляются, даже когда заблуждаются на этот счёт. Поэтому они всегда добираются до места своего назначения. Если вы мне не верите, задайте себе один простой вопрос: вы когда-либо видели хотя бы одного взрослого, который бы садился в машину, чтобы поехать «куда-нибудь, просто так»?
Вот что любопытно: по поводу монстров Мэри Хайтауэр хранит молчание.
ГЛАВА 4
Монета на ребре
Ночьспустилась на лес. Трое мёртвых детей сидели на самой высокой площадке древесного дома, залитые неестественно ярким лунным светом, из-за чего они выглядели самыми настоящими призраками. Нику с Алли понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что сегодня новолуние.