Межпланетные истории

Вейнбаум Стенли

– Тогда мне это не пришло в голову, – признался Джарвис. – Однако твое объяснение поведения Твила кажется довольно правдоподобным. – Он обвел взглядом своих собеседников и понял, что они склонны поддержать мнение Жака, лишь скептик Гаррисон предположил, что так могло выражаться и культовое солнцепоклонство.

Джарвис пожал плечами и продолжил рассказ:

– Именно во время этих жутких прыжков я впервые подумал, что огромный клюв страуса служит амортизатором. Солнце тем временем почти скрылось за горизонтом, и заметно похолодало. Я залез в мешок, а страус так и остался у костра. Через какое-то время мне снова послышался шум. Я выглянул из мешка и тут же поплатился за любопытство: мой и без того пострадавший нос мгновенно потерял чувствительность. Вот вам пример соотношения книжного знания и личной практики! Я же прекрасно знал, что ночью температура

падает до минус восьмидесяти, но это просто отложилось в памяти, и только отмороженный нос заставил меня раз и навсегда запомнить этот климатический феномен.

– Прекрасно! – съехидничал Путц. – А для того чтобы поверить в закон тяготения, ты, случаем, не просил швырять в тебя яблоки?

Все рассмеялись.

– Чем издеваться над пострадавшим, лучше слушайте дальше, – проговорил Джарвис. – На рассвете возле костра Твила не оказалось. Но стоило мне выбраться из мешка, как он тут же спикировал с берегового откоса – как вы догадываетесь, клювом вниз. Я сложил вещи и показал, что пойду на север. Он ткнул себя пальцем в грудь, а потом махнул крылом на юг, по-видимому, показывая, что пришел оттуда. Но когда я, взвалив на себя поклажу, двинулся в путь, он пошел следом. Скорее всего, такой способ передвижения был ему не совсем привычен: он предпочитал перемещаться прыжками. Поверьте, это весьма впечатляющее зрелище! Он мощным толчком сильных ног посылал тело вверх и вперед, раскидывал в стороны руки-крылья и улетал футов на полтораста в парящем полете. И, конечно, приземлялся на клюв! А потом или ждал меня, или возвращался обратно, чтобы тут же снова взмыть в воздух. Иногда он шел рядом, и тогда мы пели песни.

– Идиотство какое-то! Поющий страус! – схватился за голову Лерой.

– А земных страусов ты, значит, считаешь нормальными, хотя они и танцуют? – заступился за Твила Джарвис. – А этот пел, вполне правильно подхватывая мелодии тех песен, которыми я нарушал окружавшую тишину. Единственной живностью, которую я обнаружил в Море Крона, были биолазы Лероя да бегающие травинки. Я продолжал обучать Твила английскому, и он в отличие от меня хорошо усваивал чужую речь. Похоже, его удивляло, что одно и то же слово обозначало отличающиеся друг от друга предметы: например, слово «камень» годилось и для скалы, и для ее крошечного осколка. Это его веселило – во всяком случае он чирикал так же заливисто, как и во время рукопожатия при знакомстве.

– И на Земле встречаются примитивные народы, не обладающие способностью к обобщению, – заметил Лерой. – Для них нет понятий «вода», «еда» или «человек», поскольку они оперируют лишь конкретными образами, имеющими каждый свое название. Например, дождевая или морская вода, сильный или слабый человек, а уж про еду и говорить нечего.

– Я бы не стал относить сородичей Твила к примитивным народам, – возразил Джарвис. – Он просто мыслит иными категориями, а по части интеллекта мог бы дать фору и людям. Могу тоже привести пример, – прервал он начавшуюся дискуссию. – Как вам такой факт? Он легко усвоил человеческую речь, а я его – нет! И не стоит, братцы, говорить, что я уж такой неспособный. Лучше послушайте, что было дальше. Спустя два дня мы вышли к пустыне Ксантус. Здесь серый цвет сменился на желтый, что как-то порадовало глаз. Я уже порядком устал, а страус вовсе не убавил прыти, хотя я так и не понял, питается ли он чем-нибудь. Когда я попытался накормить его шоколадом, он решительно отказался, а вот воду попробовал – буквально пару капель. Как-то в пустыне нас накрыла песчаная буря. Я укутался в спальный мешок, а Твил ограничился тем, что плотно сомкнул ноздри и опустил на глаза бахромчатые веки.

– Пожалуй, можно сделать вывод, что народ Твила относится к обитателям пустынь, – осторожно высказался Лерой.

– Да весь Марс – это в сущности пустыня, – заметил Гаррисон. – Здесь нет деления на явные климатические зоны, так что сородичи Твила могут проживать в любой части планеты.

– Верно, – согласился Путц. – За время своих вылетов я так и не увидел ничего иного, кроме унылых каменистых равнин да бесконечных песков.

Джарвис кивнул и снова заговорил:

– После того как ветер утих, мы снова отправились в путь. Пустыню наискось пересекала скалистая гряда, и мы постепенно приближались к этой преграде. Я уже заранее представлял, как «удобно» мне будет карабкаться через нее со всей своей поклажей, если даже ходьба по сравнительно ровной местности становилась с каждым днем все утомительней. Неожиданно ветер, дующий со стороны гряды, принес какие-то

прозрачные шарики, размером с теннисный мяч. Почти невесомые, они едва касались песчаной почвы, чтобы вновь подпрыгнуть в воздух. Я поинтересовался у Твила, что это такое, но он только твердил: «Я – нет». Я решил, что он не видывал такого, но, кажется, ошибся, потому что марсианин, показав на скачущие шарики, добавил: «Камень». Поймав один, я расколотил его и убедился, что он заполнен каким-то зловонным газом, но, похоже, безопасным для человека. Во всяком случае ничего плохого со мной не случилось.

– Надо было прихватить один для анализа, – проворчал Гаррисон.

– В любой момент их можно собрать, – успокоил командира Джарвис. – Я записал координаты, и они в ближайшее столетие не изменятся. Но давайте-ка все по порядку. К вечеру мы оказались возле скал, и я принялся искать более пологий участок, чтобы перебраться на ту сторону нежданной преграды. Вот тогда-то меня и постигло самое горькое разочарование в жизни! Я услышал до боли знакомый звук: где-то в вышине летел наш второй челнок. Я замахал руками…

– А-а, так вот ты где был! – воскликнул Путц. – Вероятно, тень от этой гряды скрывала тебя, хотя мне она показалась совсем невысокой.

– Я чуть не взвыл от горя, когда ты спокойно скрылся на юге! – вновь остро переживая случившееся, проговорил Дик. – Твил понял, что этот воздушный корабль имел ко мне какое-то отношение, потому что вспрыгнул на самую высокую скалу и принялся махать крыльями. Но и его ты тоже не заметил, Карл, – вздохнул Джарвис и надолго замолчал.

– В конце концов я перебрался на другую сторону, – вновь раздался в тишине голос Дика. – Солнце закатилось, и я забрался в мешок. Твил в эту ночь остался рядом, позволив мне впервые рассмотреть, как он устраивается на ночлег: его поступок я расценил как проявление доверия и сочувствия. Он сунул голову в песок и вытянулся вверх, словно диковинный цветок на коротком стебле-шее. Крылья плотно укутывали тело, а поджатые ноги и переплетенные пальцы рук усиливали иллюзию подлинного марсианского растения, играя роль диковинных отростков.

– Какая великолепная мимикрия! – восторженно прошептал Лерой. – Вероятно, на Марсе масса хищников.

– Я бы этого не сказал, – заметил Джарвис. – За свой поход я ни разу ни встретил чего-то по-настоящему опасного, исключая то чудовище, которое чуть не съело Твила. Да и оно не склонно нападать, а действует, скорее, коварством. В свое время вы поймете, что я имел в виду. А пока мы продолжали движение на север, и вот здесь я наткнулся на то, чего не видел даже всеведущий Карл. Параллельно нашему пути, насколько видел глаз, тянулся ряд пирамидок, сложенных из крохотных кирпичей. Ближайшая к нам оказалась не выше шести дюймов, ее отломанная вершина валялась рядом, и, заглянув в зияющее отверстие, я увидел, что внутри сооружения ничего нет. Как я ни приставал к Твилу, пытаясь выяснить природу странного явления, он не смог мне ничего пояснить, только всполошенно чирикал и подпрыгивал, время от времени выкрикивая слово «камень».

– И ты, конечно, опять не позаботился об экспонатах, – выразил свое неудовольствие Гаррисон.

– Я изобразил пирамидку в блокноте, всю ее измерил и даже сосчитал количество кирпичей, – парировал высказывание командира Джарвис. – Ну а уж насчет экспонатов ты меня извини: я и так с трудом тащил самого себя. Но мысль о любопытных коллегах, заставившая меня поползать возле пирамидки, в дальнейшем оказалась совершенно разумной. Шагая вдоль ряда пирамид, я заметил, что они постепенно становились все выше, однако количество кирпичей не изменялось – они просто увеличивались в размерах. Вершины по-прежнему валялись возле каждого сооружения, а внутри каменных мешков была только пустота. К середине дня высота пирамид достигала уже тридцати дюймов, причем кладка стен производила впечатление чего-то чрезвычайно древнего – сродни мегалитам Стоунхеджа, что ли.

– Почему ты так решил? – заинтересовался Путц.

– Судя по виду, стены сложены из кремнеземных кирпичей, а они даже в земном климате чрезвычайно устойчивы. Здесь же, на Марсе, где стоит невероятная сушь, разрушение кремнезема может вызвать лишь время: именно оно скруглило углы кирпичей и изъело их грани. Этот процесс наверняка длился не менее десятка тысячелетий, а возраст маленьких пирамид можно измерять уже в сотнях – они почти готовы рассыпаться в прах.

С этими словами он вытащил из кармана блокнот и раскрыл его на странице с рисунком пирамиды. Его товарищи принялись рассматривать примитивный чертеж, а Дик задумчиво проговорил: