Мга
Шрифт:
Гай порывался проснуться несколько раз, а когда удалось, он обнаружил, что весь мокрый, и постель вся, перекрученная узлами, тоже мокрая. А ещё казалось, что очень жарко, комната плыла перед глазами, и всё тело ломило так, словно его накануне всё-таки сбросили с моста. Он попытался подняться, но не смог, и поразился этой нечеловеческой слабости.
Пить.
Очень хотелось пить.
Ещё Гай чувствовал, как горло опухло изнутри, будто его там раздирал когтями заблудившийся хищный зверёк среднего размера. Нужно как-нибудь подняться и пройти на кухню. Целую вечность
Кричало небольшое существо в смертельной тоске и невыносимой боли.
После первой же ночи пребывания в этой квартире, пережив нашествия грызунов, Гай нашёл огромную самодельную мышеловку в залежах одного из хозяйственных шкафчиков. Вида она казалась ужасного: напоминала миниатюрную гильотину, но он поставил её в углу кухни с изрядным куском сыра в качестве приманки, и после этого перестал передёргиваться с отвращением, вспоминая стук маленьких лапок в лестничных пролётах. Мышеловка стояла, не подавая никаких признаков жизни, так долго, что он успел забыть о ней. И вот именно в эту ночь, так некстати, свершилось.
Пронзительное верещание на одной ноте разносилось по всей квартире.
– Наверное, защемило хвост, – подумал Гай и проникся жалостью к зверьку, вспомнив тронутый ржавчиной тугой механизм капкана. Но если ещё минуту назад выход на кухню казался сродни подвигу, то теперь он стал просто невозможен. Гай не только физически, но и морально не мог заставить себя сделать несколько шагов в направлении непрекращающегося писка. Он сидел на скомканной постели, зажав руками уши, покачиваясь от слабости. Его внутренне «я» раздиралось сразу в несколько направлений. Жалость, слабость, ненависть, отвращение и брезгливость.
Сколько времени Гай просидел в этом состоянии, сказать было сложно. Внезапно ему показалось сквозь уже выдыхающийся писк, что из коридора доносится звук поворачивающегося в замке ключа. Гай подумал, что он бредит. Но звук повторился, а затем скрипнула дверь, и из коридора потянуло сквозняком.
Послышались шаркающие шаги, сначала они проследовали на кухню, раздался невнятный, причитающий шёпот, что-то локально и недолго громыхнуло, и невыносимый визг прекратился. В резко упавшей тишине шаркающие шаги стали медленно приближаться к комнате. Гай, борясь с нечеловеческой слабостью, вцепился руками в тугой матрац и не отрывал взгляда от двери, со стороны которой приближалась непонятная опасность.
Дверь открылась медленно и тихо. На пороге в слабом сиянии падающего из окна рассвета обрисовался невысокий тёмный облик.
– Что ж вы, юноша, так немилосердно неосторожны? – знакомым голосом проговорил возникший на пороге, и Гай с облегчением откинулся на подушку. Просто упал, сразу и окончательно обессилив. Он узнал Аристарха Васильевича. Старичок гневно прошаркал к самой постели, где тяжело дышал Гай, обливаясь лихорадочным потом. Видимо ночной гость собирался сказать что-то не очень лицеприятное, но, только глянув на Гая, моментально понял ситуацию:
– Эко тебя, – услышал Гай сочувствующий голос, и тут провалился в спасительное бессознание. Уже совсем без сновидений.
Когда он вновь открыл глаза, в окно било яркое солнце.
Постель ощущалась чистой и сухой, на самом Гае каким-то образом образовалась мягкая фланелевая пижама, а в рядом, в кресле, сидел Аристарх Васильевич. Он с удовольствием читал толстую книжку сквозь съехавшие к кончику носа старенькие очки. Дужку очков у самого уха укрепляла синяя старинная изолента. Услышав тихий скрип кровати, старичок посмотрел поверх сползших очков на больного:
– Очнулся, юноша? Сильно тебя скрутило…
Гай хотел ответить, но не смог. В горле поселилась пустыня. Там мело колючим песком, от этой сухости растрескались губы. Он вяло пошевелил рукой, Аристарх Васильевич встрепенулся:
– Лежи, лежи… Я сейчас.
Он налил из уже знакомого Гаю термоса ароматного чая. Запах трав, тут же окуривший комнату, казался очень приятным. Он чувствовался даже сквозь воспалённый заложенный пластилин, который словно облепил всего Гая изнутри.
– Не бойся, он не горячий. Тёплый, пей.
Аристарх Васильевич поднёс кружку к губам Гая. Мягкий аромат приятно огладил сухие губы и обволок саднящее горло. Стало намного легче.
– Вы как тут… – наконец-то пусть хрипло и с трудом, но смог произнести Гай. Он принял от старика кружку и мелкими глотками проталкивал в себя спасительное тепло.
– Я-то? Я Криса пришёл выручать. Из большой беды. А тут гляжу – ты уже и без сознания лежишь. Ох, и бредил ты юноша! Лиду звал, на Кита ругался. А ещё какую-то цыганку гнал от себя. Что с тобой случилось?
– Ангина, наверное, – Гай показал рукой на горло. – Кажется, точно – ангина. И много чего ещё… На нервной почве.
Ему хотелось жаловаться Аристарху Васильевичу. Болезненная муть просто толкала Гая к этому.
– Странную девочку встретил. Когда вы мне посоветовали на холм сходить.
Гай передёрнулся, вспомнив, как безобразная незнакомка уговаривала его прыгнуть в реку. Старик внимательно посмотрел на него:
– Разве я тебе советовал? Наоборот, отговаривал…
Гай съёжился от этого пронзительного взгляда. Ему захотелось снова лечь, желательно, под одеяло с головой, но мешала уже опустевшая кружка, которую он всё ещё сжимал в руке.
– А вы не знаете, случайно, кто такие ваганьки? – спросил он.
– Ваганьки? – Аристарх Васильевич подошёл к Гаю, забрал у него кружку и протянул стакан, на дне которого плескалась какая-то прозрачная жидкость:
– Залпом пей, – а когда Гай залпом выпил неожиданно горькую и едкую микстуру, неожиданно причмокнул:
– Это когда было-то! Очень. Очень давно. Против Кремля находилось поселение царских шутов. Звали их, когда веселья душа жаждала, и они вовсю ваганили, то есть потешали государя и бояр всякими непотребностями. Потом село Ваганьково перенесли за Никитские ворота и далее в район пресненских Трёх гор. Но, говорят, энергия ваганов до сих пор в районе Боровицкого холма клубится.