Мгновение — вечность
Шрифт:
Тепла, радости подобного общения штабная жизнь Тимофею Тимофеевичу не давала и дать не могла. Он возвращался к себе повеселевшим, с приливом сил, охотно брался за нерешенные дела.
...Не дождавшись Хрюкина к панихиде, надеялись увидеть его на поминках.
Не приехал.
Значит, не смог.
Да, Южный фронт наступал, рассчитывая с ходу вступить в Донбасс, дел у командарма было невпроворот, но не одни армейские заботы помешали ему проститься с Михаилом Барановым, Не одни они.
Вначале Тимофея Тимофеевича смутило сообщение: к Михаилу Баранову приехала мать.
Не опустив телефонной трубки на рычаг, не отвечая на обращенный к нему вопрос, он от всего отключился. Наталья Арсентьевна, родная мамочка, непрошено явилась ему в мыслях. Сила обиды, боли, причиненной ему Натальей Арсентьевиой, живучесть вызванного ею страдания были ни с
Приезд матери Баранова к сыну, задев чуткую струну, вызвал не боль, но стыд, приступ стыда за родную мамочку. А следом Тимофей Тимофеевич узнал: мать Михаила не застала сына в живых.
Бессильный перед горем незнакомой женщины, сразу ставшей ему вдвое дороже, он потерялся... Как быть? Как к ней выйти, как встретить? Если бы еще он мог сказать: «В бою, геройски...» Нелепость, нелепость, нелепость... Чем утешить? «В бою, геройски» — да... Но все случилось в тылу, в Котельникове, по ходу тренировки. Дать РП, руководителю полетов, неполное служебное... Нет, полное служебное несоответствие. Полное! Ну, а Баранова — нет. И вина перед матерью — на нем, командарме, не обеспечившем порядка, который бы...
Что ей сказать? Какие слова?
Он не знал.
...Когда, теснясь, мешая друг другу в дверях, выносили из клуба останки летчика, к деревянному крыльцу подкатил «виллис» генерала-пехотинца, колесившего по улочкам поселка в поисках помещения для медсанбата. «Кого хоронят?» — спросил генерал. «Летчика Баранова». — «Сталинградца Баранова? Из армии Хрюкина?» — «Да». Молодого Хрюкина генерал встретил однажды в штабе фронта, командующий как раз решал вопрос, где, на каком берегу базировать авиацию. Летчика Баранова генерал в лицо не знал, но имя это слышал, связывая с ним, по обыкновению пехотинцев, те удачи, какие случалось наблюдать в воздухе, и прежде всего августовский удар по немецким танкам, прорвавшимся на Сталинград в районе Рынка. Там, на исходе дня, с горсткой народа, оставшейся от дивизии, готовился генерал к своей последней атаке... Да, помощи никакой ниоткуда не ждали. Прижатые к воде, не слыша соседей, не о том уже думали, отбросив пустые диски автоматов, снимая гранаты с предохранителей. Самолеты появились, как в кино, в последний момент. Как в немом кино, без звука. Солнце село, ранние августовские сумерки сгущались... налетели из-за Волги, как в кино. Кто их ждал оттуда? Сказка. Кому ни скажи, не верят. Из восьмерки «ИЛов» уцелел, убрался восвояси только один. Солдаты говорили: «Баранов...» Генерал решил так же: Баранов.
Вот где пришлось свидеться.
Молча, жестом придержав сошедших с крыльца людей, генерал неторопливо и властно изменил порядок траурного шествия, сообщил ему некоторую торжественность, придал характер церемониала. Водителя полуторки, поданной в качестве катафалка, он отправил пустым в направлении кладбища, велев на выезде из поселка остановиться и ждать. Потом генерал, знаток и блюститель ритуала, в печали обошел заколоченный гроб. Его тесовый верх и бока по догадке и настоянию Амет-хана были усеяны крупными алыми звездами, отпечатанными через трафаретку. Генерал понял так, что это — знаки звездного купола, свода, колыбели и усыпальницы смелой души. Амет-хан, изо всех сил старавшийся перед генералом, шепнул ему: «Сбитые!» Страдая от необходимости разъяснять окружающим свой замысел, добавил: «Двадцать три штуки убрал... Полк двухэскадрильного состава...» — «Полк! — генерал значительно поджал губы. — Двадцать три штуки... А на «ИЛе» Баранов не летал?» — «Нет». Стало быть, в жестоком бою против танков в районе Рынка летчик Баранов не участвовал. «Будет ли Хрюкин?» — осведомился генерал, рассчитывая — задним числом, с большим опозданием, — признательно с ним объясниться. «Командарм своего участия не подтвердил».
Да, не только фронтовые заботы, не они одни помешали Хрюкину проститься с летчиком...
— Золотую Звезду Героя и ордена — вперед, — негромко скомандовал генерал.
Подставив плечо под невесомую ношу, он взмахнул белым платком.
Навсегда полоненный августовским закатом в районе Рынка, генерал каждой панихидой, на какой ему случалось бывать, воздавал должное тем, чей прах смешался с дымами разрывов и растаял над темной Волгой бесследно. Лица стояли перед ним, как живые, имен, кроме Баранова, он не помнил ни одного...
...В мыслях о последних проводах Михаила Амет-хан налегке, без парашюта, направился к своему «ЯКу».
Лейтенант Павел Гранищев, товарняком прикативший в Р. за отремонтированным истребителем, осаждал вместе с толпой двери летной столовой, пока не вывалилась оттуда компания разомлевших летчиков с аккордеонистом во главе. Тамбур, взвинченный ожиданием свободных мест, встретил ватагу матом. «Вася, любимую!» — скомандовал в ответ предводитель капеллы. Маэстро с готовностью исполнил перебор, и молодые глотки в несчетный раз грянули:
«Иду по знакомой дорожке...» Гранищев, со своей обеденной ложкой за голенищем, ринулся в зал, клубившийся паром, в очередь к раздаточному окну...
Лейтенанта занесло в Р. впервые, однако он был наслышан о городке. Получая командировочное предписание, летчик знал, что подходы к здешнему аэродрому с юга затруднены линией высоковольтной передачи, а с востока — оврагом, что рулежные дорожки пролегают в разных профилях и также овражисты, что в «Золотом клопе» пульку расписывают не по гривеннику, а по двадцати и тридцати копеек и что начальник местного гарнизона полковник Челюскин крут на суд и расправу. Был лейтенант осведомлен и относительно домика на третьей улице за линией, где истомившийся фронтовик с продпайком на руках и при деньгах всегда найдет приют и ласку...
Гвардия заполонила городок.
Гвардейцы-именинники — у всех на устах, у всех на виду.
Отпраздновали награду, томятся бездельем — как говорится, пришлым вольготно, старожилам беда: требуют особого к себе отношения, обидчивы, скандалят, выясняя отношения с девицами известного рода, прозванными «немецкими овчарками». «Как дети малые», — думал о них Гранищев, возвращаясь мыслями в Сталинград, сопоставляя нынешнее вольготное время с днями, прожитыми, как теперь ему казалось, в каком-то ознобе высшего напряжения и обнаженности чувств. Вспоминалась Павлу ночевка под первый его боевой вылет. Спать укладывались в каком-то сухом овине, пропахшем горячими отрубями, соломой, зерном. Майор Егошин, подгребая босыми ногами сено в свой угол, чтобы помягче было спать, остановился, не собрав охапки, в раскрытых дверях: приволжская степь гляделась в овин звездным небом. Ни одна звезда не падала. Летние звезды замерли и сияли как будто для них, нуждавшихся перед завтрашним боем в отдыхе. «Не вдруг увянет наша младость, — вскинул Егошин крупную голову, — не вдруг восторги бросят нас, и неожиданную радость еще обнимем мы не раз!» Босой, в белой, выпростанной наружу рубахе, русский мужик наслаждался звуком и смыслом пришедших ему на память стихов. Он, должно быть, знал впечатление, какое производил в роли чтеца, неловкость подчиненных при виде командира, впавшего в грех декламации. Но это только раззадорило майора.«Не стая воронов слеталась на груду тлеющих костей, за Волгой, ночью, вкруг огней удалых шайка собиралась...» Сипловатый, напористый голос, улыбка чтеца-любителя, притихший овин, уловивший в звучных словах ненавистную всем им силу разбоя, подмявшую полстраны: «Тот их, — читал майор, воодушевляясь, — кто с каменной душой прошел все степени злодейства, кто режет хладною рукой вдовицу с бедной сиротой, кому смешны детей стенанья...»
Обыденность, мелочи сталинградских дней, какая-нибудь морока со «спаркой» или арбузная бахча — забывались, но в том, что имело отношение к Баранову, мелочей не было; в мыслях о близком, безвременно погибшем, живой к себе безжалостен: выражения его лица, глаз, его слова, суждения Павел перебирал в памяти бесконечно...
Груз Сталинграда, груз потери давил Павла.
А то, что впереди, — не легче... Огромно.
До Ростова дошли, только до Ростова.
Сколько городов их ждет, сколько надо сил...