Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

В первых трех главах моей книги в хронологическом порядке излагается история французской монархии в XVI, XVII и XVIII столетиях; если концепция «абсолютизма» не выдерживает критики применительно к условиям этой страны, она не может ее выдержать вообще. В главах 4,5 и 6 излагаются основные схемы, которые предлагается применить к истории Англии. Главы 7 и 8 — широкое полотно, на котором пишут более тонкой кистью. В них анализу подвергаются отношения между королевской властью и правами подданных. Глава 9 представляет попытку найти истоки мифа.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВАЛУА И РАННИЕ БУРБОНЫ. НАСЛЕДИЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

История Франции раннего Нового времени начиналась с событий, которые в современных агентствах по продаже недвижимости называют контрактами об обмене. До конца XV столетия крупные провинции, такие как Бретань и Бургундия, были феодальными владениями, более или менее независимыми от французской короны. Графы и князья обладали в своих ленах суверенной законодательной и судебной властью,

которая регулировалась комплексом местных обычаев, составлявших права и свободы региона по отношению к правителю. Монарх был лишь самым крупным феодалом, его предка избрали на королевский престол в X веке. Его активность ограничивалась границами королевского домена, области вокруг Парижа, которая по площади была меньше, чем многие феодальные владения. Он постепенно присоединял к домену другие территории, но вереница дат показывает, сколько времени пришлось потратить на формирование границ современной Франции. Лангедок был аннексирован в 1271 году, Дофине — в 1338, Нормандия — в 1358, Гиень — в 1351, Бургундия — в 1472, Анжу, Мэн и Прованс — в 1381, Орлеан — в 1399, Ангулем — в 1515, Овернь и Бурбон — в 1527 и Бретань — в 1532 году.

С точки зрения короля, эти действия были спонтанны. Лишение провинций их прав рассматривалось лишь как наказание, законно налагаемое после военного поражения или подавления бунта. Являясь феодом Священной Римской империи, Дофине не могло войти в состав королевских земель, так как в этом случае король оказался бы вассалом императора. Вместо этого владение передавалось его наследнику (отсюда происходит слово «дофин»). Присоединяя очередную провинцию, король торжественно клялся соблюдать ее права и привилегии и подписывал хартию или договор, чтобы

закрепить это соглашение. Затем новые подданные приносили ему клятву верности. Соглашение основывалось на взаимных обязательствах: король обещал уважать старые добрые обычаи, а провинция — сохранять верность до тех пор, пока ее хранил король. Подразумевалось, что провинция может отказаться от обязательств, если король нарушит свои обещания.

И все же по сей день историки часто упускают из виду существенную разницу между Францией раннего Нового времени и Францией современной. До Великой французской революции «Франция» оставалась понятием географическим.¹ Подобно большинству европейских монархов, французский король правил не национальным государством, его подданные не обладали развитым национальным самосознанием. Понятие «нация» в политическом, расовом или лингвистическом смысле было слишком туманным, чтобы рождать ту верность, которая была в этот период основой всех отношений внутри государства. Люди были преданы своей семье, своему господину, своему городу, своей провинции, своему классу, своей религии или своему королю. Чувство преданности своей стране проявлялось редко. Вполне естественно, что короли стремились оправдать свои действия некими национальными интересами, особенно в моменты внешней опасности или во время внутреннего мятежа, но их подданные даже такое обоснование воспринимали с характерным оттенком провинциальности. Перед лицом надвигающейся угрозы можно было собрать ополчение, участники которого, однако, редко интересовались тем, что происходило за пределами их собственной округи.

Без связующей силы национального самосознания административное и правовое единство также отсутствовало. Представительные институты каждой провинции зиждились на локальных связях и защищали местные интересы. К XVI веку во Франции существовало более двадцати сословных собраний, называемых так, поскольку в них, как правило, были представлены сословия, или разряды общества: духовенство, дворянство и горожане. Когда провинции входили в состав королевского домена, суверенная власть местных графов и герцогов прекращалась. Эта перемена была очень важной. На этом основании французские монархи настаивали, что монополия на суверенитет и верховенство в правосудии, законодательстве и налогообложении принадлежала короне. Однако обязательства, которые стороны брали на себя при заключении договора, оставались в силе: сословные собрания кичились правами и обычаями провинции и ревностно отстаивали их перед лицом центральной власти. Именно благодаря их усилиям французская правовая система представляла собой подобие лоскутного одеяла,

¹ Darnton R. 1979. The Business of Enlightenment. Harvard University. P. 195; Hampson N. 1989. What was the Third Estate? In A Tale of Two Cities. Comag. P. 89.

особенно на севере, где местные обычаи не испытали влияния римского права, используемого на юге. Только в XV и XVI столетиях обычное право было кодифицировано, но даже тогда не предпринималось никаких попыток к его унификации. В XVIII веке Вольтер отмечал, что законы меняются так же часто, как путешественник меняет лошадей.

ДЕЦЕНТРАЛИЗОВАННЫЕ КОРПОРАЦИИ

Историки часто полагают, что падение локальной феодальной автономии сопровождалось укреплением централизованной власти монарха. На самом деле этого не было. Франциск I был первым монархом, который выиграл от присоединения всех значительных феодальных владений. Он стягивал провинции к центру, но для этого не стал смещать с должностей ревнителей локального патриотизма и самоуправления и ставить на их места зависимых от короля чиновников, а купил их поддержку. В каждой провинции величие монарха должен был представлять губернатор, как правило, самый знатный землевладелец в округе. Ему предписывалось шествовать под королевским балдахином, как королю, так чтобы ничто не могло умалять его собственного достоинства или, по ассоциации, достоинства его сеньора.

Губернатор был посредником, представлявшим интересы короля перед провинцией и интересы провинции перед королем. Герцог Монмо–ранси, губернатор Лангедока, собирал богатые подарки с известных своей скупостью сословий за то, что обеспечивал благосклонное внимание королевского совета к их нуждам. Положение при дворе давало ему возможность тешить самолюбие провинциалов и быть одновременно распределителем благодеяний свыше. Королевские милости, к которым он имел доступ — титулы, официальные посты, привилегии, — распределялись в Лангедоке с тем, чтобы на месте создать группировку приближенных (клиентов), которая безотказно и с энтузиазмом откликалась бы на требования короля. Таким милым образом местная элита попадала в зависимость от короны.¹ По крайней мере, идеал был таков. Губернатор мог использовать своих личных приверженцев в провинции, чтобы подорвать авторитет короны; он же мог оказаться столь ненасытным в своих притязаниях, что никакое умасливание не могло гарантировать его содействия. Все зависело от такта и лояльности губернатора и от его непосредственных контактов с группами, обладавшими корпоративной властью.

Определение таких групп необходимо для понимания ancien r'egime. Группы, обладающие корпоративной властью, являлись характерной чертой социального и политического порядка до 1789 года. Они воплощали об-

Knecht R. J. 1982. Francis I. Cambridge University Press. P. 345-348.

щество разрядов, или сословий, на которые была разделена Франция.¹ Так, индивидуумы со сходными интересами конституировались в коллективное юридическое лицо с соответствующими правами. Отсюда они именовались «корпоративными» или «конституированными» организациями, или телами. Каждое из них было наделено особыми органами для выражения собственной коллективной воли, исполнения только ему присущих функций и для защиты своих властных полномочий и привилегий. Примерами могут служить парламенты (parlements), провинциальные штаты, городские советы, сельские собрания, дворянские собрания и собрания духовенства. Будучи институциональным воплощением интересов различных групп, на которые была разделена Франция, они существовали не для нужд центрального управления и не были обязаны ему своей властью. И хотя корона использовала их в качестве административных и консультативных органов, их следует четко отличать от таких институтов королевства, как Государственный совет и интенданты, созданных непосредственно короной и получивших свою власть исключительно от нее. Некоторые историки утверждают, что в раннее Новое время французские монархи сохраняли корпоративные организации из опасения или по инерции. Они уживались с этими заржавевшими механизмами прошлого, но в то же время создавали свою собственную, новейшую государственную машину, которая должна была однажды заменить их, но так и не заменила. Поскольку настоящий центр тяжести находился в другом месте, отношение королевской власти к таким организациям было негативным: корпоративные органы были неудобным реликтом Средневековья, их в худшем случае приходилось ублажать, а в лучшем — игнорировать.

Другая точка зрения состоит в том, что взаимоотношения короны с корпоративными организациями были решающим средством в достижении определенной цели. Слово «централизация» слишком однозначно для описания происходившего процесса. В свою очередь, термин «децентрализация» также не подходит, но все же он более точен, чем предыдущий. Король использовал влияние корпоративных групп в собственных целях в обмен на расточаемые им милости. Адекватное толкование их природы весьма важно для понимания того, как действовали французские монархи. Они усиливали свою власть, передавая ее тем, кто на местах имел независимые от короны полномочия. Такой парадокс нетрудно разрешить. Когда человеческие и материальные ресурсы центрального управления были скудными, было разумно заручиться поддержкой местных властных группировок там, где представители короля были слабы или их не было вовсе. Местное управле-

¹ Behrens C. B. A. 1985. Society, Government and the Enlightenment. Thames and Hudson. P. 13-23.

ние все еще не считалось частью государственной машины. Оно состояло из ряда независимых властных структур, с которыми государство могло сотрудничать.

Одно из условий формирования «абсолютизма» заключается в том, что правитель должен целиком отделить себя от общества и при этом опираться на учрежденные им самим и внедренные в это общество органы. Установления, которые органически порождены этим обществом, вызывают подозрение короля: локальные правители и элита обладают влиянием, которым они не обязаны монарху, и потому могут позволить себе быть менее почтительными. Они своевольно преследуют собственные цели, в то время как все средства управления «абсолютного» монарха должны быть свободны от любого социального и политического давления и слушаться его руки; с их стороны не должно быть никаких признаков неповиновения, чтобы королю не приходилось выслушивать мнения кого-либо, кроме тех, кого он сам выбрал себе в советники. Но именно этого правила короли из династии Валуа и не придерживались. Несмотря на то что быстрое развитие печатного дела и присоединение новых земель расширили сферу деятельности центрального аппарата и открыли ему прямой доступ к большему, чем когда-либо ранее, числу подданных, механизм управления оставался прежним. Возросшая роль короля требовала не столько меньшей, сколько большей организованной поддержки; упоминания о местных сообществах, корпоративных организациях, представительных ассамблеях и аристократических фракциях часто встречаются в королевских документах.