Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

Таким образом, деятельность штатов носила, скорее, конструктивный, чем обструктивный характер. Мэйджор убедительно показал, что монархи династии Валуа и штаты не являлись противниками, стремившимися ослабить друг друга. Совещательные штаты не были жертвой сильной монархии, как полагают «абсолютистские» историки. Они были ее творением.¹ Штаты были полезным механизмом для выяснения общественного мнения и достижения компромисса с ним. Поскольку внутри штатов пересекались все личные связи данной провинции, а их депутаты были как нельзя лучше осведомлены о местных обычаях, их подход к каждой проблеме был более обстоятельным, чем подход любого правительственного назначенца. В случае их уничтожения корона многое теряла и ничего не выигрывала. Штаты, в свою очередь, считали сильную королевскую власть защитой от притеснений со стороны местных баронов–грабителей: короли считались не врагами прав и свобод, а их защитниками. Это объясняет, почему в большинстве провинций власть штатов консолидировалась по мере того, как свою власть

¹ Major J. R. 1980. Representative Government in Early Modern France. Yale University. P. 177-179.

укрепляла монархия; государственное строительство и усиление сословий были взаимозависимыми процессами.

Иначе трудно было бы понять политику монархов X V — X V I столетий, которые поощряли активность на местах даже тогда, когда ужесточали свой единовластный контроль над провинциями.

Людовик XI увеличил административные полномочия городов, расширил их власть и привилегии. В XVI столетии такие важные городские центры, как Ренн, Нант и Сомюр, получили хартии, подтверждавшие их автономные права. Города пытались договориться с правительством о размере налогов. Жители Руана стали называть свой город «республикой». Административные положения муниципальных властей регулировали правопорядок, здравоохранение и благосостояние жителей, социальную и экономическую жизнь, оборону, руководство начальными и средними школами. В это же время в сельской местности начали избирать синдиков, или постоянных чиновников, для отправления правосудия и управления финансами. Аналогичные должностные лица были учреждены провинциальными штатами для того, чтобы вести дела корпораций, собирать налоги и блюсти их интересы в промежутках между сессиями (длившимися обычно несколько дней в году). Иногда это делалось по требованию короны. Кроме того, штаты ввели должности клерков и учредили архивы задолго до английского парламента.

Монархи и власть дворянства не рассматривали как угрозу, если только могли использовать ее в собственных целях. Историки старой школы предполагали, что монархи Нового времени не имели достаточно опыта в управлении знатью и поэтому опирались на новый слой администраторов из буржуазии. Когда эти последние, в свою очередь, получали дворянский титул, они становились новым классом служилого дворянства, заменяя собой «старую» знать, постепенно клонившуюся к экономическому упадку. Это утверждение неверно во многих отношениях. Еще в Средние века администраторы выходили из буржуазии и мелкого дворянства. Дворянство всегда было служилым, постоянно обновлявшимся за счет продвижения по королевской службе. Учебники подчеркивают различие между «дворянством робы» (noblesse de robe) и наследовавшим свой титул «дворянством шпаги» (noblesse d'ep'ee). Это различие является чисто формальным, поскольку робены обычно оставляли свои должности в следующем поколении.¹ Они постепенно смешивались с «дворянством шпаги», вступая в браки, и перенимали их образ жизни. Старые дворянские фамилии не приходили в упадок и не обнаруживали такой тенденции. Корона была заинтересована в послушных, а не в слабых дворянах.

¹ Wood J. B. 1980. The Nobility of the Election of Bayeux 1463-1666. Princeton

University. P. 77-81. *

Правосудие также было децентрализованным. Вместо одного парламента, или верховного апелляционного суда в Париже, судов стало больше: они были унаследованы от феодальных правителей Лангедока, Гиени, Дофине, Нормандии, Прованса и Бургундии, что освобождало французов от необходимости ехать в Париж, когда они обращались в суд. Это повышало значение местных интересов, прав и обычаев, рьяными защитниками которых были провинциальные парламенты. Следовательно, верховные суды провинций подражали провинциальным штатам, исполняя роль представителей королевских подданных. Они внесли свою лепту и в королевское законодательство и управление. Королевские декреты, касавшиеся прав подданных государя, тщательно проверялись парламентами. Если парламент признавал, что декреты согласуются с существующим законом, он принимал, регистрировал и обнародовал их. В противном случае королю посылали возражение, или ремонстрацию, и он должен был либо изменить свои предложения, либо издать приказ о регистрации декрета (lettre de jussion), невзирая на возражения. Тогда королю приходилось лично председательствовать на заседании парламента (lit de justice), чтобы провести декрет.

К этим важным полномочиям примыкало право парламента издавать законы, которые, однако, могли быть отклонены королевским советом. Эти «постановления» (arrets) использовались почти во всех областях управленческой деятельности. В социальной и экономической сфере они регламентировали ремонт и освещение главных дорог, снабжение, цены на продовольствие, оплату и условия труда, проституцию, бродяжничество, помощь беднякам, ученичество, работу тюрем и больниц. Культурная и идеологическая сторона также привлекала внимание парламентов. Управление коллежами и университетами было отнято у церкви в XV столетии, поэтому суды наблюдали за всем — от содержания курсов до пресечения обмана на экзаменах. Они наблюдали за праздниками, публичными спектаклями и театрами, интересуясь д а ж е ценами за билеты. Кроме того, в их ведении находилась цензура. В 1526 году Франциск I объявил, что ни одно сочинение на религиозную тему не могло быть напечатано без разрешения парламента, а в XVIII столетии парламенты боролись с потоком модной, политически подрывной литературы. И хотя парламенту все же требовалась санкция короны, он мог похвастаться определенной властью и правом на собственное волеизъявление. В 1588 году парижский парламент запретил выступление труппы итальянских актеров, которых пригласил сам король. Спустя два столетия судьи запретили внушительный ряд книг, написанных в духе Просвещения Вольтером, Руссо и Дидро.¹ Многие из этих сочинений были любимым чтением при версальском дворе.

1 Sherman J. H. 1968. The Parlement of Paris. Eyre and Spottiswoode. P. 86-95.

Самым поразительным примером децентрализации было быстрое падение престижа Генеральных штатов. Франция раннего Нового времени была подобна собранной нетерпеливым ребенком мозаике, в которой одни фрагменты сочетались друг с другом чуть лучше, чем другие. В результате многообразие форм представительных учреждений сделало невозможным возникновение органа, подобного национальному парламенту английской модели. В XIV столетии Генеральные штаты были впервые созваны для обсуждения и одобрения вопросов, представлявших общественный интерес, в частности налогообложения. В состав штатов вошли представители первого сословия — духовенства, второго — дворянства и третьего — главным образом городской буржуазии. Однако Генеральные штаты не были подлинно национальным институтом и потому не смогли преодолеть провинциализм. Отдаленные области страны часто отказывались послать своих делегатов, и налоги, одобренные Генеральными штатами, приходилось снова согласовывать с органами местного управления. С самого начала Генеральные штаты собирались только в кризисных ситуациях: во время войны с Эдуардом III и в ходе гражданских войн XV века. Они не проявляли интереса к такой сфере государственной деятельности, как ведение внешней политики, которая была неоспоримой прерогативой короля. Королевская власть усилилась бы при наличии одного представительного органа, способного объединить страну. В действительности французские короли скоро стали видеть в созыве Генеральных штатов в лучшем случае обязанность, а в худшем — угрозу. За пятьсот лет отношение монархов оставалось неизменным: штатам было отказано в регулярных созывах и в контроле над важными аспектами управления. Штаты, как обычно полагают, потеряли свою власть не в XVI и XVII столетиях в связи с усилением абсолютизма. Они этой власти никогда не имели.

Области со штатами (pays d''etat),

такие как Бургундия и Лангедок, где налоги определялись и собирались штатами, и области с выборами (pays d''election), где налоги взимали королевские чиновники, элю ('elus), имели немало различий. Однако здесь есть интересная особенность. Даже там, где налоги собирали королевские элю, провинциальные или локальные штаты продолжали собираться, регулярно или нерегулярно. Исследование Мэй–джора открывает нам некоторые особенности деятельности этих загадочных учреждений, наилучший образец которых — штаты в женералитэ (g'en'e–ralit'e) и сенешальствах (senechauss'e) Гиени. Штаты, собиравшиеся в мелких административных единицах провинции, ранее не привлекали внимания историков, ориентировавшихся на национальную перспективу и более крупные образования. Из-за постоянных территориальных изменений в Гиени провинциальные штаты перестали собираться. Вместо этого корона стимулировала развитие штатов в более мелких административных едини–цах — женералитэ, которые были незадолго до этого образованы в налоговых целях. После 1561 года таким штатам было разрешено выбирать вид налогов, собирать деньги на местные нужды, назначать клерка для учета средств и сборщика податей. Кроме того, корона гарантировала, что собранные в провинции деньги пойдут на уплату ее долгов, и ни на что другое. Гиень не была особенно отдаленной областью, но правительство, очевидно, было уверено, что получить с нее деньги будет легче с помощью штатов. Сенешальства являлись мелкими единицами местного самоуправления. В начале XVI столетия в них существовали самые разнообразные формы представительств. Некоторые учреждения были преемниками ранее существовавших институтов, в то время как другие были примитивны: казалось, им требовалась сильная рука монарха, ставшая бы их опорой. Штаты Ком–менжа собирались несколько раз в год и контролировали местное управление. Эти мелкие штаты отнюдь не были машиной для утверждения спускаемых сверху решений. Нередко они отвергали новые налоги и добивались снижения старых. При всех перечисленных ассамблеях работали синдики и чиновники, а при многих — постоянные комитеты, действовавшие в перерывах между сессиями.¹

В силу многообразия местных интересов и традиций была невозможна финансовая унификация. Основным прямым налогом была талья. На севере ее размер определялся общественным положением (персональная та–лья — tailepersonnelle), и дворяне были от нее освобождены; на юге — статусом земель (реальная талья — taille r'eelle), и дворяне платили за все земли, которые технически не имели статуса дворянских. В Бургундии талью вообще не платили, так же как и во многих городах. В провинции Дофине в горной местности собирали реальную талью, а в равнинной — талью персональную. Косвенные налоги на продажу товаров широкого потребления (aides) являли еще более причудливое разнообразие. Провинции, давно входившие в состав государства, платили по–разному. В Пуату, Оверни, Артуа и Лангедоке картина усложнялась дополнительными выплатами. Бургундия, Бретань и Прованс не платили ничего. Товары, ввозимые в области, не платившие налогов, облагались сбором на границе провинции: внутренний тарифный барьер отделял южную часть Франции. Третьим основным налогом была габель (gabelle — налог на соль). На севере и в центре страны правительство владело монополией на продажу соли и объявляло минимальную цену ее покупки. На западе размер габели был одинаковым для всех, в то время как Бретань ее не платила вовсе. Сотни дополнительных поборов и тарифов довершали неразбериху. Утверждали, что только по одной Луаре их насчитывалось сто двадцать. Администраторы–рациона-

Major J. R. 1980. Р. 97-122.

листы XVIII столетия знали, что являются свидетелями триумфа бессмыслицы, а историки XIX века отступились после безуспешных попыток понять эти сложности.

Управление финансами было не менее своеобразным. Различие, проводимое между ординарными и экстраординарными доходами (теми, которыми король имел право распоряжаться по собственному усмотрению, и теми, которые ему предоставлялись в экстренных случаях), устарело уже к началу правления Франциска I. Талья собиралась каждый год без формальной процедуры разрешения и, следовательно, включалась в ординарные поступления. В конце концов эти отдельные системы администрирования слились в одну под управлением единого Казначейства. Сбор косвенных налогов был отдан в частные руки. Это право передавалось крупным заимодавцам или тем, кто просто называл большую цену: сборщики налогов (traitants) были частными лицами, заключившими с государством контракт, по которому сначала передавали короне потенциальный сбор с провинции, и они тем самым приобретали возможность собирать с налогоплательщиков заметно большие суммы и класть их в свой карман. Таким образом, на местах сборщики налогов обогащались за королевский счет и становились все более независимыми. Сборщики налогов обладали двойным статусом: с одной стороны, они были правительственными чиновниками, с другой — частными предпринимателями. Поскольку нам известно, что государственные должности переходили в частную собственность, употреблять здесь слово «бюрократия» неуместно. Некоторые предприимчивые монархи изобретали более изощренные пути получения средств. Король Франциск первым выпустил процентные обязательства, гарантированные муниципальной властью Парижа. Финансисты, кредитовавшие корону, как правило, были сборщиками налогов: стремление вернуть свои деньги заставляло их ответственно подходить к исполнению своих должностных обязанностей. Кроме того, Франциск перестал собирать все поступления в единую центральную казну. Как и прежде, налоги в пользу короны собирались и распределялись на местах, что позволяло избежать риска и задержек при перевозе мешков с наличными по необорудованным и опасным дорогам. Этот процесс был противоположен процессу централизации: он подталкивал финансовые бюро (bureaux des finances) искать удовлетворения собственных интересов, не понятных реформаторам административной системы, жившим двумя столетиями позже.¹

Продажа должностей усиливала автономию регионов и корпораций. В 1515 году при Франциске I во Франции насчитывалось 5000 офиссье, или владельцев должностей, — десятая доля того, чем располагал Людо-

* ¹ Parker D. 1983. The Making of French Absolutism. Arnold. P. 19-21.

вик XIV для управления населением, возросшим лишь незначительно. Кажется, Франциск был первым, кто создавал новые должности исключительно для получения прибыли. Он дважды учреждал институт элю в Гиени и оба раза внезапно его ликвидировал, а встревоженные штаты провинции выплачивали компенсацию владельцам должностей. Очевидно, мотивом его действий были деньги, а не стремление к централизации. К 1560 году были учреждены тысячи должностей, предназначенных в основном для продажи. Когда их число превысило объем имевшейся работы, Генрих II ввел ротационную систему, согласно которой чиновники работали шесть месяцев в году. Он создал также дополнительную ступень юрисдикции над сенешальством: историки старой школы всерьез считали это проявлением административной мудрости. Главной же целью Генриха, по–видимому, было создать 500 новых должностей для немедленной продажи. За дополнительную плату все должности передавались по наследству. Все они давали более высокий социальный статус и освобождали от уплаты налогов; наиболее важные посты приносили дворянский титул. Их охотно раскупала буржуазия, стремившаяся пробиться в высшие слои общества. Называть тех, кто занимал эти должности, «бюрократией» неверно. К концу X V I столетия в провинции оформилась и закрепилась особая влиятельная группа.