Миф ли Евангелие?
Шрифт:
Традиционный английский перевод «камень преткновения» (stumbling block) значительно превосходит робкие современные переводы, поскольку греческое слово «скандалон» обозначает некое неминуемое препятствие, которое почему-то становится более притягательным (и одновременно отталкивающим) всякий раз, когда мы натыкаемся на него. Когда Иисус в первый раз предсказывает свою насильственную смерть (Матфей, 16:21 – 23), его заявление ужасает апостола Петра, который пытается внушить учителю мирское, честолюбивое желание («будь милостив к Себе, Господи!»): вместо того чтобы подражать Иисусу, Петр хочет, чтобы Иисус подражал ему. Если каждый из двух друзей подражает желанию другого, они оба начинают желать один и тот же предмет. А если они не могут разделить этот предмет, то начинают соперничать за него,
Чем больше наши модели препятствуют нашим желаниям, тем более привлекательными они становятся в качестве моделей. Соблазн (скандал) может иметь сексуальный характер, но с таким же успехом он может касаться честолюбивых устремлений. Его следует определять не в терминах его объектов, а в терминах модели/препятствия, вызывающего его эскалацию: миметическое соперничество является движущей силой человеческого конфликта, ведущего к физическому насилию и страданию. Упустив из виду проблему миметического соперничества, мы можем ошибочно принять предписания Иисуса за некую социальную утопию. Но истина состоит в том, что скандалы представляют собой опасность, которой нужно избегать любыми средствами. И в первую очередь нам следует уступать оспариваемый предмет нашим соперникам в борьбе за него и соглашаться с их самыми оскорбительными требованиями: мы должны «обратить другую щеку» своему обидчику.
Выбирая в качестве модели для подражания Иисуса, мы одновременно выбираем его собственную модель – Бога Отца. Не присваивая себе никаких желаний, Иисус провозглашает возможность освободиться от соблазна. Но если мы выбираем собственнические модели, мы обрекаем себя на бесконечные соблазны, ибо нашей подлинной моделью становится Сатана. Искуситель, предлагающий нам желания, более всего способные породить соперничество, Сатана мешает нам завладеть предметом, желать который он нас одновременно побуждает. Он превращается в «дьяволов» (еще одно слово, обозначающее модель/препятствие миметического соперничества). Сатана – это персонифицированный скандалон, что ясно формулирует Иисус в своем упреке Петру.
Поскольку большая часть человечества не следует примеру Иисуса, соблазны (scandals) оказываются неизбежными, и их распространение ставит под угрозу выживание человеческого рода – ведь никакое общество не в силах противостоять чудовищной силе растущего миметического желания. И все же, хотя многие общества гибнут, на их месте удается возникнуть новым, а ряд уже существующих обществ находит пути для выживания или регенерации. Должна быть какая-то противодействующая сила – путь недостаточно мощная, чтобы остановить соблазны раз и навсегда, но способная, тем не менее, смягчить их воздействие и удержать под контролем.
Такой силой является, я полагаю, мифологический козел отпущения – жертва, которую описывают мифы. По мере того как скандалы растут и ширятся, люди оказываются настолько одержимы своими соперниками, что теряют из виду предмет борьбы и концентрируют все свое внимание и весь свой гнев друг на друге. И поскольку заимствование объекта чужого желания уступает место заимствованию ненависти конкурента в борьбе за этот объект, мимесис обладания уступает место мимесису антагонизма. Все большее количество людей ополчаются против все меньшего количества врагов, пока наконец это количество не сводится к одному-единственному. Все верят в виновность этой последней жертвы и обращают против нее всю свою ненависть – и поскольку эта жертва теперь одинока и беспомощна, можно преследовать ее, не опасаясь ответного насилия с ее стороны. В результате ни у кого из членов этого сообщества не остается врагов. Скандалы прекращаются, и вновь устанавливается мир – до поры до времени.
Защитой обществу от порождаемого соблазнами, ничем не ограниченного насилия служит миметическая коалиция против одинокой жертвы, ведущая к насилию лимитированному. Насильственная смерть Иисуса является, с человеческой точки зрения, примером этого странного процесса. Еще до его начала Иисус предупреждает своих учеников (в особенности Петра), что они «соблазнятся» о нем [1] (Марк 14:27). Тем самым он дает понять, что миметическая сила, приводящая в действие механизм насилия всех-над-одним – та же, что подталкивает людей к миметическому соперничеству. Поскольку распятие предотвращает мятеж и рассеивает толпу, оно служит примером катарсического жертвоприношения. В Евангелии приводится одна замечательная деталь, демонстрирующая катарсический результаат миметического убийства – и позволяет нам установить различие между ним и тем результатом, который имеет распятие Христа.
1
Буквально: «будут скандализированы».
В конце своего рассказа о распятии Лука пишет: «И сделались в тот день Пилат и Ирод друзьями между собою, ибо прежде были во вражде друг с другом» (23:12). Это примирение внешне напоминает единение христиан в их вере – ведь оно тоже происходит от смерти Христа, – и все же оно не имеет ничего общего с этим последним. Это лишь катарсический эффект – результат миметической эпидемии.
Гонители Христа не сознают, что они миметически воздействуют друг на друга. Их неведение не снимает с них ответственности за содеянное, но смягчает ее: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают», — восклицает Иисус (Лука 23:34). Сходная формулировка в Деяниях апостолов (3:17) показывает, что эти слова нужно понимать буквально. По словам Петра, поведение толпы и ее лидеров объясняется их неведением. Его личный опыт овладевающего толпой миметического принуждения не позволяет ему считать себя невосприимчивым к заразе виктимизации.
Роль сатаны как персонификации соблазнов помогает нам понять миметическую концепцию евангелий. Ответом на вопрос: «как может сатана изгонять сатану?» (Марк 3:23) ответом служит: посредством единодушного избрания жертвы.
С одной стороны, сатана – зачинщик соблазна, сила, дезинтегрирующая общество; с другой стороны, он есть разрешение соблазна посредством единодушной виктимизации. Этот трюк, благодаря которому источник зла оборачивается противоядием от него, позволяет князю мира сего спасать свое царство в минуту крайней опасности, когда существование этого царства висит на волоске из-за посеянного им самим раздора. Будучи одновременно и принципом беспорядка, и принципом порядка, сатана находится буквально в раздоре с самим собой.
Знаменитая сцена убийства Иоанна Предтечи приводится – и Марком и Матфеем – как ретроспекция. Начав с рассказа о том, как царь Ирод жадно цепляется за слухи о воскресении Иоанна, и только после этого переходя к его смерти, Марк и Матфей показывают источник маниакальной уверенности Ирода в том, что он сыграл решающую роль в этом убийстве. Евангелисты дают краткий, но весьма ценный отчет о зарождении мифа, об упорядочивающей власти насилия, его способности учреждать культуру. Вера Ирода, безусловно, рудиментарна, но тот факт, что она упоминается в двух евангелиях, на мой взгляд, доказывает евангельское происхождение теории, усматривающей корни мифологии в миметической виктимизации.
Современные христиане часто испытывают дискомфорт из-за этого ложного воскресения, которое так напоминает настоящее, но у Марка и Матфея оно не вызывает никакого замешательства. Вместо того чтобы приглушить сходство между ними, они, наоборот, привлекают к нему наше внимание – примерно так же, как это делает Лука, когда он привлекает наше внимание к сходству между единением христиан и порочным союзом Ирода и Пилата в результате смерти Христа. Евангелисты видят нечто очень простое и фундаментальное – то, что и нам следует увидеть. Как только мы признаем сходство между насилием в Библии и в мифах, мы можем понять и разницу между ними: насколько радикально отличается реакция на насилие, описанная в Библии, от реакции, описанной в мифах.