Мифогенная любовь каст, том 1
Шрифт:
Душа его была проста, ей душно стало в узорчатых европейских городах, переполненных прошлым. Здесь же ему дышалось хорошо. Незаметно добрался до Аляски.
На одной из стоянок, у костра, он столкнулся с Глебом Афанасьевичем Радным. С удивлением Дунаев взглянул в побронзовевшее лицо Радного: парторг успел забыть о своих соратниках за годы странствий.
– Вы… Глеб Афанасьевич? – неуверенно произнес Дунаев.
Радный деловито собирал рюкзак: он оказался членом другой экспедиции, и они уже собирались уходить со стоянки.
– Да, я, – ответил Глеб, но только тогда, когда рюкзак его был собран. – Не ожидал встретить вас в этих краях, Владимир Петрович. Да,
А вы идите сквозь лес, где деревья пониже. Доберетесь до поселения. Здесь живут алеуты. Право, славные люди. К тому же – православные (извините за каламбур). Наши с вами единоверцы. Здесь когда-то была российская земля. Не пропадете. Ну не поминайте лихом!
Они расстались.
На следующее утро Дунаев отделился от своей экспедиции и один пошел, как посоветовал Радный, туда, где деревья становились ниже. То есть на Север. Вскоре услышал далекий лай собак, и под вечер вышел к алеутскому поселку.
Жилища, отчасти деревянные, отчасти из оленьих шкур, пестрели вокруг довольно нарядной православной церковки, которая была вся резная, раскрашенная местными узорами. Дунаев вошел. Как раз шла служба. В церкви тесно стояли люди – почему-то только мужчины, в национальных тулупах с откинутыми меховыми капюшонами, в дубленых сапогах. Широкие раскосые лица блестели в свете свечей. Батюшка-алеут читал молитву на церковнославянском языке, но с таким сильным алеутским акцентом, что слов было не понять. Потом люди стали подходить к исповеди. Подошел и Дунаев. Он опустился на колени перед священником, тот накрыл его голову епитрахилью.
– Исповедаюсь в грехах, – произнес Дунаев неуверенно (он не бывал у исповеди с детства). – Я не заступился за своего товарища по партии, когда его несправедливо обвинили. Я не заступился за одного хорошего инженера, когда его обвинили, что он участвовал в заговоре специалистов. Я не подписал характеристику одной женщине. Это ее почти убило. Я стал руководителем партийной организации завода, хотя знал, что мой предшественник был приговорен по ложному обвинению. Я, рядовой партиец, обычный советский человек, не смог встать в общий строй, когда пришло время защищать свою страну. До сих пор не знаю, нужно ли кому-нибудь то, что происходит со мной. Я иногда свирепствовал по отношению к волшебным врагам, хотя они ни в чем не виноваты. Я впадал в гордыню и раздувался до огромных размеров. Я совокуплялся с Венецией, хотя, впрочем, это вряд ли грех… Я смотрел на себя сквозь пальцы, но в этом себя не виню… Я ел убитых животных и птиц, а также рыбу и растения. Я приносил страдания существующим и несуществующим существам и недосуществам. Часто хитрил. Прости мне, Господи, мои грехи, ведомые же и неведомые, в бдении и во сне, в бреду, в пьянстве и в трезвости, мною и посредством меня совершенные!
Батюшка-алеут, конечно, не понял ни слова из этой сбивчивой исповеди, но отпустил Дунаеву грехи и причастил его.
Служба кончилась, и священник отвел Дунаева в тесный домик,
В общем, он понял, что завтра его отведут куда надо, и успокоился. На ночь его положили в одной из местных оленьих хижин, где спали еще несколько человек. Спалось ему там, завернувшись в шкуры, очень крепко и хорошо, а проснулся он оттого, что в лицо ему ткнулся инеистый нос собаки. Затем собака лизнула его в щеку, вокруг засмеялись и заговорили по-алеутски.
Накормив все той же похлебкой и теплым молоком оленихи, его посадили в сани и куда-то повезли. Собаками правил молодой алеут. Еще один сидел рядом и свистел. Свистел всю дорогу, и парторг понял, что так ему велели шаманы-священнники. Свист был, видимо, магический, отгоняющий злых духов.
Через несколько часов они добрались до места, которое похоже было на край мира. Земля здесь обрывалась, и начиналось замерзшее море. Дул ветер, то разгоняя, то сгущая туман над оледеневшим морем. Один алеут вынул коньки и протянул их Дунаеву, жестом приказывая надеть. Затем он показал в море и несколько раз повторил «Иксби! Иксби!». При произнесении этого слова тень страха и благоговения мелькала на их лицах. Парторг присмотрелся и разглядел далеко в море остров, схваченный льдом, над которым стоял плотный, огромный сгусток тумана. Дунаев понял, что ему надо идти туда.
Надев коньки, он махнул рукой алеутам и побежал вперед, к острову. Скользилось неплохо, хотя лед был неровный, припорошенный снегом. Но коньки оказались хорошие, с магическим узором.
Только ветер досаждал.
Через некоторое время он достиг острова. К своему удивлению, он увидел высокий забор и несколько рядов колючей проволоки над ним. Ворота, с пустыми сторожевыми будками по бокам, стояли открытые. Внутри виднелись заснеженные домики, явно не так давно построенные. Лагерь? База? Научная или военная?
«Скорее всего, военная», – подумал Дунаев, заметив какие-то заснеженные антенны и радары. Все они были опрокинуты и поломаны.
Он беспрепятственно зашел на территорию базы, толкнул дверь ближайшего домика. Дверь открылась. Он зашел, щелкнул выключателем. Ясный электрический свет залил помещение. Кухня. Чистая, белоснежная. Длинные ряды сверкающих кастрюль, сковородок, плит, вертелов, печей. Кажется, этим никогда не пользовались.
«Запасное… Запасная кухня, что ли?» – подумал Дунаев. Ему вдруг вспомнились карикатуры с изображением ада из журнала “Безбожник у станка” – все эти сковородки, печи… – Запчасти, запчасти Ада. А эта кухня – это запасной Ад».