Мифология Толкина. От эльфов и хоббитов до Нуменора и Ока Саурона
Шрифт:
Чтобы ответить на вопрос, зачем нужен Том Бомбадил, нам нужно вернуться к самому началу. Но не к началу романа, и даже не к «Хоббиту», и даже не к той шарнирной кукле, с которой играли дети Профессора, — нет, мы вернемся в еще более ранние времена, когда трехлетний Толкин был привезен из Южной Африки в Британию и оказался в деревушке Сэрхоул. Неподалеку рос и ширился промышленный Бирмингем — он потом поглотит Сэрхоул, так что и названия от деревни не останется (сейчас это городской район Холл-Грин), но тогда еще «Сарумановы машины» не добрались до деревушки, где жизнь текла по старинке, а единственным транспортом была лошадь. Толкин неоднократно признавался, что Сэрхоул послужила прообразом Хоббитании. Он покинул эту деревню, когда ему было восемь лет.
Сэрхоул, современный вид.
John B Hewitt / Shutterstock.com
Итак, жизнь в Сэрхоул совпала с его дошкольным детством, то есть периодом, когда ребенок чувствует себя максимально защищенным, когда о бедах взрослого
А затем приходит новое детство: Профессор становится отцом. И в семье появляется деревянная шарнирная кукла — Том Бомбадил. И — пока еще независимо от него — истории про хоббита и гномов, которые Профессор рассказывает своим детям. Потом возникнут первые стихи про Тома и Дочь Реки, а потом, уже во «Властелине колец», все это сольется воедино: Бомбадил, разговаривающий детскими стишатами и спасающий хоббитов от недетских бед. Бомбадил — это образ отца, как ощущает его ребенок (напомним, что с собственным отцом Толкин расстался в три года, а через год тот умер от лихорадки).
Ощущение детства, навсегда запечатленное Профессором в образе хоббитов, закономерно определяет и их рост, и то, что их поначалу принимают за детей. А поскольку это идет не от логики, не от размышлений о мире, а от самых глубинных переживаний, то оно выглядит органично и не вызывает вопросов или возражений. Бомбадил выручит из любой беды, чудесным образом оказавшись рядом? Это нормально. Кольцо, перед которым трепещут мудрые и могучие, не имеет над ним власти? Разумеется. Он предсказывает тебе будущее (в его доме Фродо видит сон о своем пути в Валинор)? Иначе и быть не может. Разумеется, Тома Бомбадила можно сравнивать со сказочным дарителем, типа бабы-яги в избушке на курьих ножках, где герой и выспится, и получит чудесные знания, но… Но если мы возьмем любую сказку, где герой попадает к бабе-яге, то этот сюжетный ход будет в ней одним из важнейших (герой узнает, кто похитил его жену и где ее искать, получит коня и/или волшебные предметы), но при этом яга никогда не станет выручать героя. Иными словами, в образе Тома Бомбадила сказочный архетип трансформируется, но не в сторону авторского литературного, а в направлении детских переживаний. Восприятие читателем этого образа зависит от того, насколько в нем силен внутренний ребенок. Если силен — Бомбадил принимается целиком и безоговорочно, если нет — возникают концепции типа «Бомбадил — негативный персонаж, поскольку его лес полон злых сил, соседи — нежить, и он ничего не делает, чтобы их уничтожить». Эти идеи соседствуют с гораздо более распространенной в фэндоме концепцией «негативного Гэндальфа»: его осуждают за то, что он дает хоббитам трудные и труднейшие задачи, вместо того чтобы сделать все самому. Гэндальф, как и Том, — это воплощение образа отца (недаром Гэндальф практически всегда фигурирует вместе с хоббитами), но в двух разных ипостасях: Том — это отец защищающий, всемогущий отец малыша, Гэндальф — отец учащий, отец мальчика и подростка (напомним, что Гэндальф появляется в творчестве Толкина, когда его старшему сыну было тринадцать лет, а младшему — шесть).
В таком ракурсе очевидно, почему и Гэндальф, и Том не берут на себя решение судьбы Кольца. Но это ответ извне (и из недр читательского подсознания), а над ответом изнутри мира Толкину пришлось изрядно поработать. И если объяснение для Гэндальфа сформулировано логично (Гэндальф боится, что с его желанием творить добро Кольцо превратит его во всемогущего тирана), то в случае с Бомбадилом возникает парадокс: Кольцо не имеет над Томом никакой власти, то есть оставить его в Вековечном Лесу безопаснее и стократ проще, чем нести в Мордор, и все же этого делать нельзя. Аргумент «он был бы ненадежным хранителем» не выглядит убедительно. Иными словами, здесь на образ отца накладывается и образ лесного духа, который просто существует, может спасти заблудившегося путника, но не покидает своих владений.
Толкин поступает с Бомбадилом как бы нелогично: он мог сделать его просто лесным духом, равноценной парой Златенике, тогда было бы легко понять, почему Том не пытается уничтожить нежить в Холмах Мертвых и приструнить злые силы в своем лесу. Но Профессор делает прямо противоположное: он именует его Ярвайн Бен-адар, Старейший из Нерожденных, который, по словам Элронда, древнее самой древности. Нерожденные — это, очевидно, Айнур, быть буквально старейшим из них Бомбадил не может, поскольку первым был Мелькор. Это противоречие попытались объяснить, объявив Тома воплощением самого Творца, Эру, что, конечно, выглядит неубедительно. При этом сам Толкин отказывался объяснять, кто же такой Том, говоря в Письме 144, что в тексте должны оставаться загадки, и называет Бомбадила именно такой умышленно оставленной загадкой. Причина этой тайны кроется, вероятно, в том, что Толкин воспринимал Бомбадила как всемогущего отца малыша и одновременно понимал, как на самом деле слаб такой отец перед житейскими бурями. Распутать клубок противоположных чувств было бы слишком болезненно… С другой стороны, именно нераскрытость этого противоречия придает убедительность миру, ведь каждый из нас сохраняет детские ощущения всесилия родителей и взрослое понимание, каковы они на самом деле.
Толкину фактически оставался один шаг до утверждения, что Том Бомбадил — создатель хоббитов. Согласно «Сильмариллиону», в Арду спустилось множество духов, великих и малых; Саурон прямо назван самым могущественным из майар, следовательно,
Почему Толкин не делает этого шага? Вероятно, потому, что нельзя рушить хрупкий мир детских чувств, не надо раскладывать по полочкам мечту об отце, которого ты лишился в раннем детстве. Эта часть души ограждена той же незримой стеной, что и земли Хоббитании, мимо которой катились арнорские войны, не задевая ее.
Тема сироты и того, кто заменит ему отца, в творчестве Толкина выражается и в другом образе, причем прямо, сюжетно и неоднократно. Речь, разумеется, про Гэндальфа.
И Фродо, и Арагорн — сироты: Фродо лишился обоих родителей в двенадцать лет, Арагорн остался без отца в два года. Оба безоговорочно доверяют Гэндальфу. Если мы посмотрим на это с точки зрения психологии, то уверенность Толкина в том, что Гэндальф всегда прав, — это объективация его отцовского стремления стать для своих детей таким родителем, какого судьба лишила его самого, этот порыв настолько чист, что не нуждается в аргументации. При этом в образе Гэндальфа «наблюдаются признаки отменной сохранности», как бы сказали хоббиты: на последних страницах «Властелина колец» он практически такой же, как и на первых страницах «Хоббита», то есть, говоря обобщенно, это заботливый и в меру строгий отец десятилетнего мальчишки. Неудивительно, что у него неплохое взаимопонимание с хоббитами из Братства, а еще — с Фарамиром, который оказывается в замкнутом кругу: отдаляясь от отца, он сближается с Гэндальфом, а это еще больше отдаляет его от Денетора. Про отношения с Арагорном уже сказано. И эта неизменность Гэндальфа приводит к тому, что он и с правителями ведет себя как с детьми, что едва не уводит в черное забытье Теодена, отторгающего Гэндальфа и доверяющегося Гриме (в итоге к Теодену возвращается разум, но сын его Теодред погиб именно из-за козней Гримы), и провоцирует гнев и отчаянье Денетора, которые приводят его в итоге на костер. Фактически Толкин показывает нам, что если в человеке не осталось искры ребенка, то его ум никогда не перерастет в мудрость и может привести к поражению.
И последний момент. Все, о чем сказано в этой главе, относится к сфере интуитивного, того творчества, которое неподвластно разуму. И тем интереснее наблюдать, как Профессор пытался рационально вмешаться в эту систему образов. Он всячески пытался сделать хоббитов не-детьми, прежде всего — увеличивая их возраст, причем столь же сказочно, как и уменьшая их рост. Бильбо уходит в свое путешествие Туда и Обратно в возрасте пятидесяти лет, что с поправкой на хоббичье долголетие соответствует сорока человеческим годам или чуть меньше, — и действительно, Бильбо ведет себя примерно так. Однако мало кто помнит, что Фродо, согласно хронологии, покидает дом в том же самом возрасте! Нет, в нашем сознании он навсегда остается подростком, которому и шестнадцать-то едва ли исполнилось. Это восприятие никак не связано с фильмом, напротив, кинообраз потому и показался достоверным, что наложился на внутреннее ощущение читателей (с учетом того, что сам Толкин путешествовал по Альпам в девятнадцать, это неудивительно).
Итак, автор попытался рационально вмешаться в образ своего героя — но безуспешно. Повзрослеть может Сэм — но не Фродо. Вечный ребенок, который есть во многих из нас, который слушается там, где очень умные люди будут «жить своим умом», совершает поступки, на которые «ни один разумный человек не пойдет»… и, возможно, в итоге спасет нас этим.
Глава 14. ФИЛОСОФИЯ ИМЕНИ
В мире Толкина имена играют особую роль, причем это касается как взгляда снаружи мира, так и изнутри него. Огромное количество персонажей названо говорящими именами, что значительно облегчает восприятие дотошному читателю, который пользуется словарями эльфийских языков (прежде всего синдарина), доступными в интернете89. Однако это же создает и проблемы для восприятия изнутри мира: далеко не всегда можно объяснить, как человек получил такое пророческое имя. Толкин сам сознавал это и потому придумал эльфам материнское имя — это имя-прозрение, нередко предвещающее судьбу, но в случае с людьми ситуация сложнее. Иногда он вводил мотив пророчества: например, сообщается, что Мальбет-прорицатель дал последнему князю Артедайна имя Арведуи, что и означает «Последний Князь», но умалчивается, как же сам Мальбет получил свое имя, которое, в полном соответствии с его родом занятий, переводится как «Золотое Слово» (велико искушение назвать его Златоустом). Прорицателей среди людей мало, но говорящих имен — множество. О значении имени Денетор мы уже говорили (причем имя Денетору Первому было дано в то время, когда Гондору ничего не угрожало, так что весьма трудно предположить, чем руководствовались его родители). Иногда судьба обозначена менее явно: так, король Гондора, который значительно перестроил Минас-Анор (будущий Минас-Тирит), носит имя Остогер (Ostoher), что означает «Господин города». Иногда имя формирует судьбу не своим значением, а судьбой тезки: Наместник Турин Первый был женат дважды — разумеется, второй брак состоялся после смерти первой жены, но по меркам Гондора это факт исключительный… И тут мы все вспоминаем еще более исключительные проблемы в браке Турина Турамбара, женившегося на своей неузнанной сестре. Иногда происходят уж совсем необъяснимые изнутри мира вещи: так, при короле Гондора Телемнаре на страну обрушивается моровое поветрие, умирает вся королевская семья, вымирает тогдашняя столица Гондора — Осгилиат, а в Минас-Аноре засыхает Белое Древо, из-за эпидемии крепости по границе Мордора лишаются гарнизонов, и Саурон получает возможность восстановить Мордор, а еще именно тогда в Зеленолесье приходит Тень и там появляются лиходейские твари. Само имя короля не означает ничего ужасного: оно переводится как «Серебряное Пламя», но зато тезка его оказывается страшнее любой чумы: он известен под именем на адунаике (языке Нуменора) как Ар-Гимилзор, самый страшный враг Верных, он полностью запретил эльфийские языки, запретил принимать эльфов в Нуменоре. Неудивительно, что в мире, где слово обладает силой Творения, при тезке Ар-Гимилзора случились такие беды, но совершенно непонятно, как гондорского принца могли так назвать[55].