Мифы и легенды народов мира. т.3. Древний Египет и Месопотамия

Немировский Александр Иосифович

Победа в облике Митры, перерезающая быку горло

Также вместе быка одолели. Я хочу Утнапишти увидеть. Он один лишь бессмертья добился. Пропусти меня в эту пещеру. И открылись бесшумно двери, уступая могучему чувству. Вступил Гильгамеш в пещеру и шагал, шагов не считая. То, что для Шамаша было одною короткою ночью, Для Гильгамеша стало дюжиной лет без рассвета. И все же рассвет забрезжил, и все же дыханье ветра Щек Гильгамеша коснулось. Шагая ветру навстречу, Он вышел из мрачной пещеры. Взору открылась роща. С деревьев плоды свисали, похожие на земные, Но красоты несравненной. Рукою он к ним потянулся И оцарапал пальцы, следы своей крови оставив На мертвых подобиях яблок, смоквы и виноградин. И стало понятно герою — деревья окаменели, Стволы стали черным камнем и лазуритом листья, Плоды топазом и яшмой, рубином и сердоликом ^[242] . И сад этот создан для мертвых, чтоб на пути к преисподней Напомнить умершим о жизни, к которой не будет возврата.

242

В представлениях о саде подземного мира могли отразиться впечатления от посещения подземных пещер.

Таблица X

Покинув обманную рощу и выйдя к сиянию Солнца, Герой с высоты увидел бескрайнюю нижнюю бездну. Над бездной утес узрел он, похожий на черную птицу, Пившую воду клювом. И головой этой птицы Казался дом невысокий, без окон, с плоскою кровлей. К

нему Гильгамеш подходит и видит, что дверь закрыта. Но не укрылось от слуха за дверью чье-то дыханье. — Прочь убирайся, разбойник, — послышался голос женский. — Сюда нет дороги бродягам, здесь я, хозяйка приюта, Самих богов принимаю и их угощаю сикерой. И знают меня все боги, для них я хозяйка Сидури. — Добром отопри мне двери. Иначе я их сломаю. Вовсе я не разбойник и не бродяга безвестный. Я на две трети от бога и на одну — человека. Зовут меня Гильгамешем, из города я Урука, Который мной же прославлен. С другом моим Энкиду Я уничтожил Хумбабу, что лес охранял кедровый. Мы также быка убили, что послан на нас был с неба. Я львов могучих рассеял, что памяти не имеют И тосковать не умеют о тех, кто за них заступался. Тотчас дверь отворилась, чтобы впустить Гильгамеша. В лицо заглянув пришельцу, сказала хозяйка Сидури: — Скажи мне, убивший Хумбабу, — ничуть мне его не жалко, — Скажи, почему ты грустен? Почему голова поникла? — Как голове не поникнуть и как лицу не увянуть, — Гильгамеш ответил хозяйке, — если мой друг Энкиду, С которым труды мы делили, могильным сделался прахом. Вот почему, как разбойник, странствую я по миру.

Аккадская печать с мифологическим сюжетом

Мысль о брате любимом мне не дает покоя. Путь к нему покажи мне. Как попасть к Утнапишти? Море вброд перейду я, лишь бы к нему добраться. Хозяйка герою вещает: — От века здесь нет переправы. Свинцовые воды смерти облетает Шамаш, как птица, И проплывает на лодке старец один Уршанаби ^[243] , Что перевозит мертвых. Знает он путь к Утнапишти, К тому, кто один из смертных смог избежать закона. Простился герой с Сидури, стопы свои к лесу направил. Вышел из леса к реке он, на берегу увидел Челнок и с ним рядом старца с копьем или длинною палкой. — Что бродишь, отставший от мертвых, — сказал Уршанаби герою. — Входи, я тебя доставлю прямо к пристани вечной. — Нет, не отстал я от мертвых, — ответил герой Уршанаби. — В груди моей бьется сердце, хотя во взгляде нет блеска, Щеки от горя увяли, от слез голова поникла. — Вот чудо! Я слышу удары, — проговорил Уршанаби. — Действительно, сердце бьется. Зачем же сюда явился, В эту страну без возврата, в вечные воды смерти? — Пришел я печалью гонимый, — Гильгамеш Уршанаби ответил. — Хочу отыскать я друга и сделать его бессмертным. Теперь пропусти меня к лодке и отвези к Утнапишти. — Идем, — сказал Уршанаби. — Твою я выполню просьбу. Другие, кого возил я, меня ни о чем не просили. Вот шест тебе для равновесья. Им воды не касайся. Расстегнул Гильгамеш свой пояс, раздевшись, свою одежду К шесту привязал он крепко и поднял шест, словно мачту. Челн Уршанаби погнало, так что влаги свинцовой, Смерти самой подобной, Гильгамеш и шестом не коснулся. Утнапишти по острову ходит, окруженному вечною бездной. Шагая путем неизменным, свои он обходит владенья. Неподвижна вечная бездна. Из нее не выпрыгнет рыба. Не слышно ни шума крыльев, ни резкого птичьего крика. За горами, которых не видно, — Шуруппак и воды Евфрата. Никаких нет вестей оттуда, лишь приходит челн Уршанаби, Ибо нет промедленья у смерти. — Что с моими глазами случилось? Эй, жена! Это челн Уршанаби, но над ним поднимается парус. Никогда еще не бывало, чтоб под парусом двигалась лодка. — Не волнуйся, глаза твои зорки, — Утнапишти жена отвечает, — Как в те годы, когда средь тумана, застилавшего землю и небо, Ты спасения гору увидел и к вершине ее причалил. И мои глаза видят парус. И мертвец этот парус держит. Посмотри, как бледны его щеки. Утонул мореход, наверно, И без паруса жить не может. И плывет он быстрее прочих В край, куда торопиться не стоит, ибо нет для умерших возврата. — Говоришь несусветное что-то! — возразил жене Утнапишти. — Много сотен лет наблюдаю, как провозят души умерших, Свой сохраняющих облик. Кто тут не был! И царь, и пахарь, И флейтист, и кузнец, и плотник. А привозят их без короны, Без мотыги, без горна, без флейты. Посуди, кто у мертвого спросит, что он взять с собой захотел бы. Гильгамеш на берег выходит, оставляя челн Уршанаби. Он шагает, следы оставляя на песке, и сразу понятно, Что ни мертвый с челна Уршанаби, а пришелец с живою душою. И подходит к нему Утнапишти, обращаясь к нему с вопросом:

243

Уршанаби— лодочник, перевозчик душ мертвых в преисподнюю, предшественник этрусского Хару и греческого Харона.

— Почему твои щеки впали, почему голова поникла? Может быть, от долгих скитаний твои опалились щеки? Может быть, от ветра и стужи нет в глазах твоих блеска земного? — Потерял я младшего брата. Он ушел в страну без возврата, — Отвечает герой Утнапишти. — Примириться я с этим не в силах. Все мне в жизни стало немило. Вот ищу я его по миру. Покачал головой Утнапишти, отозвался речью печальной: — Почему бы тебе не смириться с долею, всем назначенной людям? Для людей на собранье бессмертных судьба не оставила места. Осознай, что богини и боги — полновесные зерна пшеницы, Ну а все остальное — мякина. Людям Смерть не дает пощады. Дом людской недолговечен, как печать, что мы ставим на глине. Даже ненависть наша мгновенна…

Таблица XI

— Как ты ушел от закона? — спросил Гильгамеш Утнапишти. — Чем ты лучше меня и прочих? Не сильнее, ростом не выше. Почему ты почтен бессмертьем? Чем сумел угодить всевышним? — Вышло так. В Шуруппаке жил я, что стоит на реке Евфрате. Город этот тебе известен. Я земляк твой и дальний предок. Город древний, богам любезный. Они на собранье явились, Ану, Эллиль, гонец их Нинурта и Эа был вместе с ними. К потопу сердца их склонились ^[244] . Дали клятву о неразглашенье. Не нарушил той клятвы Эа, чьему сердцу я был любезен. Опустившись с неба на землю, к своему обратился он дому: — Слушай, стенка, смекай, коли можешь: День придет, с неба хлынет ливень. Но тебя перед этим, стенка, Разберет хозяин на бревна, Чтобы плот из бревен построить, Чтобы на плоту том поставить Дом большой, с четырьмя углами. Тот, кто в этом окажется доме, Избежит внезапной кончины. Был намек мне Эа понятен. Но одно оставалось неясным — Как воспримут мое поведенье Шуруппака народ и соседи. — Объясни, — посоветовал Эа, — что решил ты отплыть к Океану, Над которым властвует Эа. Приступил я к работе немедля. Разобрал дом отцовский на бревна и разрушил дома ограду. Бревна с досками мне пригодились, плот получился на славу.

244

Почти повсеместное распространение мифа о потопе имеет общий архаический источник — одна или несколько катастроф. Варианты — результат миграции из Месопотамии. Потопы составляют часть своего рода космических ритмов.

Аккадская печать с мифологическим сюжетом

Дом поставил с прямыми углами, на огромный ящик похожий, Разделил на девять отсеков. В высоту он имел шесть палуб. Чтобы воды не просочились, я заделал щели смолою. Дети мне ее приносили. Взял сосну под весло кормовое. Приступил к заготовке припасов. Ввел овец и баранов на пищу, Скот степной и зверье лесное разместилось в плавучем жилище. Ввел семью свою с мастерами, что в работе мне помогали, И назначил каждому место. Шамаш принял о нас заботу, Объявив о начале ливня, чтоб мы дверь засмолить успели. Утро бледное чуть загорелось, как возникла черная туча, Возвратившая ночь, и сразу грохотанье послушалось Адду, И, его не выдержав взгляда, вся земля сотрясалась, как чаша. Южный ветер рванулся в горы, сокрушая деревья и скалы. Устрашились боги потопа, под защиту бросились Ану И у ног его растянулись, как собаки, скуля от страха. И Иштар истошно вопила, словно роженица в схватках: —

Покажите мне негодяя, что потоп обрушил на землю. Не затем я людей рожала, чтобы в рыб они превратились! Все шесть дней от начала потопа наше судно несло и качало, Семь ночей пребывая во мраке, бурных волн ощущал я удары, Но они становились слабее. Южный ветер стихал понемногу. Ливень больше не бил по кровле. И окно отворить я решился. Шамаш осветил пространство, и из глаз моих хлынули слезы — Океан вокруг расстилался… Человечество сделалось глиной. Сколько дней протекло, не помню, но к окну подошел я снова И увидел на горизонте из воды выступавшую гору. Я узнал ее по очертанью. Ницар горе было имя. Судно к ней я сумел направить, и гора его удержала. Постепенно вода спадала, и я дни отсчитывать начал. С наступлением дня седьмого голубка отпустил я на волю, Но обратно он возвратился, ибо почва еще не просохла. Вслед за тем стрижа отпустил я, но и он назад возвратился. Ворон был мной отпущен последним. Спад воды обнаружив, птица Уже назад не вернулась. Резкий крик я ее услышал. Дверь открыв, спустился на землю. Совершил на горе воскуренье. Дважды семь поставил курильниц, наломал я кедровых веток. Миртовых веток добавил, запах этот учуяли боги, И слетелись они, словно мухи, к этой жертве жадной гурьбою. Мать-богиня явилась последней. Ожерелье из лазурита Украшало дивную шею, дар владыки небесного Ану. И рукою к нему прикоснувшись и любуясь его сияньем, Говорит она: — Камень этот, мне подаренный, призван отметить Избавленье земли от потопа. Насыщайтесь же, боги, дарами! Вы достойны их, только Эллиля от людских даров отгоняйте. Это он один самолично истребление людям назначил. Также Эа, мой покровитель, обратился к Эллилю с укором: — Ты напрасно потоп устроил, ты устроил его, не подумав. На виноватых и правых напрасно возложил ты равную кару. Раз людей появился излишек, напустил бы львов на них хищных, Или отдал волкам бы в пищу, или б Эрру ^[245] призвал на помощь. А теперь покажи Утнапишти и жене его место для жизни. Подошел виновник потопа. Я на судне скрывался от страха. Но меня он на землю вывел, со словами ко мне обратился: — Человеком ты был, Утнапишти, а отныне богам ты подобен. И отныне твое жилище — устье рек. И нет тебе смерти. Так я здесь оказался средь бездны наравне с моею женою. Так за муки и послушанье награжден нескончаемой жизнью… Вдруг заснул Гильгамеш, и речи окончания он не услышал. Сон дохнул на него необычный, буре песчаной подобный. Говорит жена Утнапишти: — Разбуди человека для жизни. Пусть на родину он возвратится хорошо знакомой дорогой. Покачал головой Утнапишти. — Не спеши! Пускай отоспится. А пока напеки ему хлеба и на ложе поставь караваи. На стене же ножом зарубки не забудь отмечать дневные. Миновало семь дней, от которых на стене зарубки остались.

245

Эрра— бог войны и эпидемий в шумеро-аккадской мифологии. Он был близок богу войны Нерчалу и хеттскому богу войны Ярри.

Нападение хищников на людей на печати из Ура

А когда Гильгамеш пробудился, от него Утнапишти услышал: — Овладела смерть моей плотью, ибо не было сновидений. — След усталости — сон твой долгий, — Утнапишти его успокоил. — Посмотри, что сделалось с хлебом, для тебя испеченным женою. Для еды он теперь непригоден, но ты жив. К ручью отправляйся, Смой смертельного сна остатки, замени свое одеянье. Впрочем, вот челнок показался. Уршанаби тебе поможет. И когда Гильгамеш удалился, говорила жена Утнапишти: — Зачерствел мой хлеб. Человеку что же дать теперь мне в дорогу? — У кого беспокойное сердце, — отвечает жене Утнапишти, — Тот житейской не знает заботы, человек этот сыт не хлебом, А своим дерзновеньем безумным. И взамен зачерствевшего хлеба Беспокойному мужу открою я свое сокровенное слово. Ключевою водою умылся Гильгамеш и сменил одежды. Стало тело его прекрасно, но печаль с лица не сходила. В челнок Гильгамеш опустился, рядом став с Уршанаби, И услышал он голос зычный мудреца Утнапишти: — Ты ходил, уставал и трудился. С чем домой возвратишься? Я открою тебе на прощанье свое сокровенное слово. Есть цветок на дне океана, лепестки на высоком стебле Пламенными язычками. Если ты, Гильгамеш беспокойный, Этот цветок добудешь, не грозит тебе злая старость, Обойдет тебя смерть стороною. Вот оно, потаенное слово. Гильгамеш это слово услышал и стрелою метнулся к колодцу. Привязал к ногам своим камни и на дно погрузился бездны. Привлечен был взгляд полыханьем цветка на колючем стебле. Лепестки огня язычками пламенели во мраке бездны. Прикоснувшись к цветку рукою, Гильгамеш о шипы укололся. И, приняв его кровь живую, разгорелся цветок, словно факел. И, поднявшись с ним на поверхность, Гильгамеш сказал Уршанаби: — Вот цветок, добытый из бездны, подающий жизни надежду, Отнимающий силы у смерти. Возвращусь я в Урук несравненный И цветок на людях проверю. На себе его испытаю ^[246] . Гильгамеш с Уршанаби простился. Перед ним открылась пустыня. В ней оазис и пруд глубокий. Захотев остудить свое тело, Гильгамеш в водоем опустился. Когда же наверх он поднялся, Змея перед ним промелькнула. Змея цветок уносила, На ходу свою шкуру меняя. Гильгамеш залился слезами: — Для чего свой век я трудился, никому не принес я блага…

246

Из-за обрыва текста неясна роль цветка, похищенного змеей. Не исключено, что она была сходной по назначению с золотой ветвью в мифе об Энее в преисподней в изложении Вергилия. Вероятнее всего, прибывший в подземный мир дорогой солнца Гильгамеш (один или вместе с Энкиду) мог вернуться, лишь обладая «цветком солнца» как символом Верхнего мира.

Гильгамеш и Ага ^[247]

(Миф шумеров)

Посланцы Аги, царя Киша в Урук к Гильгамешу явились ^[248] . Гильгамеш, жрец верховный Кулаба, старцев созвал и обратился к ним с такими словами:

— Ваша забота, о старцы, о пропитанье народа. Мыслите вы силы его направить на сооруженье колодцев, но прежде нам нужно спасти город наш от Аги, Киша царя. Не склоним мы перед ним головы! На угрозу ответим оружьем!

247

Самая короткая шумерийская поэма — всего 113 строк — занимает в научной литературе место, не соответствующее ее величине. Она привлекла внимание тем, что в отличие от других, близких ей по жанру произведений, позволяет понять отношение различных групп населения в шумерийском городе к государственной власти. Наряду с советом старейшин в решении важных жизненных вопросов здесь принимает участие народное собрание, совпадающее по составу с войском. В поэме не задействован фантастический элемент, но это миф, поскольку Гильгамеш и Ага не были современниками. Они сведены в одном сюжете для того, чтобы возвысить Гильгамеша, верховного жреца, в роли военного руководителя и народного вождя.

248

Речь посланцев Аги не сохранилась, но из следующих строк ясно, что царь Киша угрожал Уруку войной и выдвигал требования, выполнение которых наносило урон репутации государства.

Собрание старцев Урука, выслушав речь Гильгамеша, ответ ему дало такой:

— Колодцы важнее народу. Не нужно растрачивать силы в сраженье. Поклонимся Кишу! От нас не убудет!

Старцев слова Гильгамеш, жрец верховный Кулаба, сердцем не принял. И он на совет созывает мужей городских и ищет поддержки у них. Выслушав речь Гильгамеша о том, что угрозою Киша нельзя пренебречь и на нее надо ответить оружьем, собранье мужей его поддержало:

— Соберемся, — сказали они, — и пойдем за вождем на войну. Перед Кишем не склоним главы. Пусть узнает он силу Урука, который построен богами. Ведь стены его грозных касаются туч ^[249] . Ты хранитель святынь, Гильгамеш, отныне наш предводитель ^[250] , ты воин могучий, возлюбленный Ану. Войско Аги тебя пугать не должно. Ничтожно оно и его редеют ряды. Люди его взгляд свой страшатся поднять.

249

стены его грозных касаются туч. — Раскопки Урука, осуществленные в 1934–1935 гг. германской археологической экспедицией, показали, что эта похвала стенам не просто преувеличение, свойственное мифам. Стены Урука были мощным фортификационным сооружением. Город был окружен двойной стеной длиною почти в 10 км. 880 полукруглых оборонительных башен, отстоявших друг от друга на расстоянии десяти метров, делали стену толщиной в 5 м. практически неприступной. Стена была построена в XXVII в. до н. э. в то время, когда прототип эпического героя мог жить в городе.

250

отныне наш предводитель— по мнению В. К. Афанасьевой, на переводе которой этого текста строится наше изложение, эти слова были формулой, освящавшей выборы вождя народным собранием.

Выслушав эти слова, возликовал Гильгамеш. Печень его развеселилась. И он призвал к себе слугу своего Энкиду ^[251] , который колодцы копал.

— Ты можешь мотыгу свою отложить, — сказал он ему. — Твоим рукам подручней секира. Повесь ее себе на бедро, она сиянием славы покроет тебя. А Ага мне не страшен. Его мое сиянье покроет. Смешаются мысли его, помутится рассудок.

А между тем был Ага уже на подступах к Уруку, и городом страх овладел. И обратился тогда Гильгамеш, жрец верховный Кулаба, к ополченцам своим доблестным:

251

слугу своего Энкиду— об Энкиду см. в тексте вавилонской поэмы о Гильгамеше и в комментариях.