Мифы классической древности

Штоль Георг Вильгельм

Вот возвращается назад, полная ужаса Тизба, боясь обмануть своего милого; ищет она его очами и сердцем, желая поведать ему, какой великой опасности избежала. Возвратясь снова на условленное место и увидев, что плоды на дереве приняли другой вид, она остановилась: то ли это место? И видит она — на окровавленном лугу лежит трепещущее тело: побледнев от страха, хочет она бежать. Но не побежала Тизба: в сомнении, робко оглядывается назад: это ее милый! Бьет она себя в грудь, рвет волосы, обвивает руками тело Пирама и орошает его рану слезами. Мешаются слезы Тизбы с кровью ее милого. Покрывает она поцелуями холодное лицо Пирама и: восклицает: «Услышь меня, Пирам, твоя дорогая Тизба говорит с тобой, открой очи свои». Долго взывала Тизба к юноше, но смерть уже навсегда сомкнула его очи.

Только теперь увидала Тизба свое платье и ножны от меча и воскликнула: «О горе! Несчастный, любовь заставила тебя умертвить себя своею собственной рукой. И мне любовь придаст мужества, чтобы нанести себе последний удар. Пускай смерть разлучила нас, но она и соединит нас. О, если бы исполнилось мое последнее желание: если бы родители наши

погребли нас в одном гробу; и ты, о дерево, покрывающее ветвями одного, ты скоро прикроешь и обоих нас. Будь ты памятником нашей смерти, пусть плоды твои, прикрытые печальной, темно-зеленой листвой, напоминают о нашей печальной судьбе». Кончив, Тизба вонзает в грудь свою еще дымящийся кровью меч Пирама.

И как желала она, так и исполнили боги и родители: плоды шелковичного дерева, созревая, чернеют, а прах Тизбы и Пирама покоится в одной урне.

Арахна

(Овидии. Метаморфозы. VI, 1-145)

Арахна, дочь колофонского красильщика Идмона, незнатная по происхождению своему, славилась по всей Лидии своим искусством в ткании. Даже нимфы виноградных кущ Тмола и вод Пактола приходили в маленький городок Гипею, где жила искусница Арахна, и с изумлением смотрели на ее работу. Словно она училась ткать у самой Паллады. Впрочем, когда Арахну хвалили такими словами, она бывала недовольна и говорила при этом: «Пусть богиня придет — потягается со мной; надеюсь, не уступлю ей». Слышала Паллада про искусство Идмоновой дочери, ведомы ей были также и заносчивые, хвастливые речи юной гипейской ткачихи; и вот раз приходит она в дом Арахны в виде старой, седой старухи. Опирается старуха на костыль и говорит: «Не отвергай, Арахна, совета старого человека; люди старые — бывалые. Я тебе вот что скажу: старайся ты превзойти в искусстве всех смертных, а перед богиней смирись и проси у нее прощения в том, что оскорбляешь ее кичливыми словами. Она простит тебя». В гневе выронила Арахна из рук нитки и сурово посмотрела на старуху: «Вижу я, ты от старости с ума сходишь, ступай, учи сноху свою или дочь, а я и своим умом могу жить. Что я говорю про богиню, то верно: отчего же она не придет да не потягается со мной?» — «Ну вот и пришла», — сказала богиня и, сбросив с себя личину старухи, явилась в своем истинном виде. Нимфы и лидийские жены, бывшие в горнице Арахны, воздали богине подобающую ей почесть; сама же Арахна, хотя и смущенная, не смирилась перед ней и не чествовала ее. Ярким румянцем зарделись ланиты девы, но румянец тот исчез так же быстро, как и появился: так в час утра светлое небо быстро покрывается пурпуром зари, но румянец зари исчезает бесследно при появлении первых лучей солнца. Упорствует Арахна и стремится вступить в состязание с богиней, уверенная заранее в своей победе.

Началось состязание. Обе соперницы — и богиня, и смертная — встали к станкам и искусными руками принялись за работу. Принялись они ткать великолепные ткани, пурпуром и всякими другими красками выводили на них цветные узоры. Афина Паллада изобразила посреди своей ткани скалу афинского замка и славный спор свой с Посейдоном за обладание афинской страной: двенадцать богов, полных величия, восседают судьями, в середине их — Зевс; Посейдон источает своим трезубцем из скалы воду, сама же Паллада — в шлеме и эгиде, со щитом и копьем в руках — острием копья извлекает из земли оливковое дерево, благословенный дар аттической земли, и признается судьями победительницей. По углам полотна богиня изобразила четыре картины, представлявшие примеры того, как карают боги людскую кичливость; по краям же полотна выткала венок из листьев посвященного ей дерева — оливы. Арахна представила на своей ткани историю похищения Европы Зевсом: приняв вид быка, Зевс увлекает на своем хребте похищенную деву и плывет с нею по волнам моря; кроме того, выткала она и много других картин, представлявших слабости и пороки небожителей, а вокруг всего — кайму из листьев плюща, переплетенных с цветами.

Не могла ничего сказать Паллада против искусства Арахны; никакой зложелатель не мог похулить ее работы: ткань ее ни в чем не уступила ткани богини. Только по выбору рисунков было видно, что искусница питала в душе презрение к богам. Увидав эти нечестивые рисунки, Паллада изорвала в клочья всю ткань Арахны и трижды, и четырежды ударила ее ткацким челноком, который еще держала в руках. Не вынесла этого Арахна; свила она шнурок, сделала из него петлю и удавилась. Жаль стало ее тогда Палладе, вынула она несчастную из петли и сказала: «Не хочу я твоей смерти, живи, но живи, вися в воздухе, — и пусть эта кара тяготеет над всем потомством твоим». Удаляясь, богиня окропила Арахну соком чудодейственной травы. В то же мгновение спали у нее волосы, она сморщилась и превратилась в отвратительного паука.

Ликийские поселяне

(Овидий. Метаморфозы. VI, 387–388)

В одной глубокой долине Ликии находится светловодное озеро. Посредине озера стоит остров, а на острове — жертвенник, весь покрытый пеплом сжигавшихся на нем жертв и обросший ковылистым тростником. Жертвенник посвящен не наядам вод озера и не нимфам соседних полей, а Латоне, явившей здесь некогда, в гневе, божественность свою. Богиня, любимица Зевса, только что произвела на свет близнецов своих, Аполлона и Артемиду, и вот снова начала ее преследовать Гера, ревнивая супруга отца богов. Латона должна была покинуть приютивший ее Делос и вместе с детьми блуждать по земле, отыскивая себе нового приюта. Раз, в жаркий летний день приходит она, истомленная долгим путем, на Ликийское поле. Солнце палило своими лучами лишенную покрова голову богини, изнемогавшей от жажды. В глубине долины увидала она небольшое, чистоводное озеро; по берегам его поселяне

резали и собирали тростник. Латона подошла к озеру и, став на колени, нагнулась и хотела глотком чистой воды утолить свою жажду. С криком бросилась на нее толпа поселян и стала гнать ее от воды. Богиня возражала им: «Почему же воспрещаете вы мне напиться воды? Вода — общее достояние, как свет солнца, как воздух. Прошу вас, не отгоняйте меня от воды; я не собиралась купаться в струях озера — я хотела только утолить жажду; изнемогаю я, еле могу говорить от жажды; глоток воды был бы для меня сладким нектаром, он возвратил бы меня к жизни. Сжальтесь — если не надо мною, то над этими несчастными малютками; видите, как жаждут они и с какой мольбой простирают к вам руки». Кто бы, казалось, не тронулся мольбами несчастной! Но грубая толпа коснеет в злобе: гонят богиню ликийцы от озера, ругают ее и грозят ей. Мало им показалось этого: они вошли в озеро и, подняв ил со дна, замутили воду. Богиня воспылала гневом.

Подняв к небу руки, она воскликнула: «Ну так живите же в этой тине вечно!» И тотчас же исполнилось слово богини — ликийцы не вышли из воды. Любо им стало житье в тине: то ныряют они в глубь мути, то всплывают наверх, выходят па берег и опять ныряют в воду. Сохранили они и до сих пор свои прежние нравы: сидя под водой, злословят и ругаются они между собой. Изменился теперь их голос: хрипло квакают они в тинистом иле; изменился и вид их: вздулась и укоротилась шея, спина стала зеленой, брюхо вздулось и побелело. Такими живут они и поныне, укрываясь в виде лягушек в тине Ликийского озера.

Прокна и Филомела

(Овидий. Метаморфозы. VI, 423–676)

Раз фиванцы пошли войной на афинского царя Пандиона. Плохо пришлось бы несчастному Пандиону, если б не выручил его из беды храбрый царь фракийский Терей, вовремя подоспевший к нему на помощь со своими войсками. В благодарность за такую помощь Пандион отдал фракийцу руку дочери своей Прокны. Молодая чета встречена была во Фракии торжественно; все желали новобрачным счастья, а сами они приносили богам благодарственные жертвы. Но горькая судьба ждала впереди новобрачных. Не грации председали на их брачном пиру, не Гименей с Герой управляли им: грозные эвмениды присутствовали на том пиру — с факелами, возжигаемыми при погребении мертвых; зловещая сова сидела в час пира на крыше брачной храмины.

Давно уже Прокна живет женой фракийского царя: пять жатв успели уже снять фракийцы со своих полей с тех пор, как она вошла в дом мужа. Приходит ей желание видеть сестру свою Филомелу; страстная любовь к сестре явилась в сердце Прокны и стала она неотступно просить мужа отпустить ее, хоть на короткое время, на родину или привести во Фракию Филомелу. Терей велел снарядить корабль и сам поплыл на нем к берегам Аттики. Едва успел он по прибытии в Афины приветствовать тестя и объяснить причину и цель своего прибытия, как является красавица Филомела, роскошно одетая, в царских блистательных украшениях. Лишь только увидал ее фракийский царь, как страсть диким пламенем вспыхнула в его груди, как вспыхивает в поле иссохшая трава, когда путник бросит в нее тлеющую искру. Он решился овладеть Филомелой, чего бы это ни стоило ему — хотя бы пришлось ему лишиться всех сокровищ своего царства или похитить деву силой и вести после кровавую войну. Каждая отсрочка отъезда во Фракию ему становится невыносимой, он беспрестанно напоминает о том, как томится теперь Прокна, со страстным нетерпением дожидающаяся сестры. Любовь делает его красноречивым и убедительным: требуя ускорения отъезда из Афин, он даже проливает слезы. Слушая рассказы Терея о том, как горячо любит ее сестра и с каким мучительным нетерпением ждет ее к себе, Филомела сама, как могла только, стала просить отца отпустить ее к сестре поскорее, и Пандион согласился наконец на ее просьбы.

После беспокойно проведенной ночи, ранним утром Терей изготовился к отплытию из Аттики. Старый царь афинский со слезами на глазах умолял его, при прощании, заботиться о Филомеле, беречь ее и доставить ее назад в Афины в возможно скорейшем времени. Полный мрачного предчувствия, простился старик с дочерью и зятем. Когда Филомела села на корабль и когда море вспенилось под дружными ударами весел, радость взыграла в душе варвара: дева была теперь в его руках.

После непродолжительного плавания корабль пристал к берегам Фракии. Утомленные путем пловцы немедленно вышли на берег и разошлись в разные стороны — каждый к своему дому. Терей привел свою пленницу в уединенное жилье, сокрытое среди диких, лесом покрытых гор, и заключил ее здесь, как в темнице. Предчувствуя что-то недоброе, бледная и трепещущая, вошла Филомела и, обливаясь слезами, просила Терея отвести ее поскорей к сестре. Терей солгал и сказал ей, что Прокна умерла, а затем стал принуждать ее вступить с ним в брак. Как пленница в темнице, сидела Филомела в одиноком жилище, окруженная многочисленными сторожами, и томилась страхом и сомнениями. Думалось ей: зачем бы Терею увлекать ее из дома отца ложью и обманом, если Прокна действительно умерла? Зачем ему теперь держать ее, свою невесту, вдали от народа, в такой мрачной темнице? Стала она расспрашивать и, к ужасу своему, узнала, что Прокна жива и что сама она, вопреки собственному желанию, стала соперницей сестры. Когда явился к ней Терей, она осыпала его упреками и грозила ему при первой возможности предстать пред народным собранием и раскрыть его преступления перед всеми. В ответ на эти упреки и угрозы варвар связал ей руки и мечом отсек ей язык. Теперь, ему казалось, он был в безопасности: если бы даже Филомеле и удалось убежать, она не могла бы выдать его тайны. Совершив это постыдное злодеяние, он воротился к жене своей и на вопрос ее: где оставил он Филомелу, — с притворной горестью рассказал, что Филомела умерла. Рыдая, сняла с себя Прокна златотканое платье и оделась в черное; стала она совершать по сестре своей тризну и, чтобы успокоить тень ее, принесла много жертв.