«…Миг между прошлым и будущим»
Шрифт:
В зале раздался смех. Но это был смех сквозь слезы.
Естественно, никто из нас не имел ничего против Лещенко и Толкуновой, замечательных солистов, но фильм был другого жанра и требовались совершенно другие исполнители!
Режиссера «31 июня» Леонида Квинихидзе после таких замечаний чуть кондратий не хватил. Хоть закрывай картину! Ведь приказано все вырезать, песни убрать, солистов поменять. «Гипс снимают, клиент уезжает!..» Хорошо, что директор «Мосфильма» Сизов был человеком творческим, писал книги и к искусству относился с нежностью. Он
– Ничего не меняй, продолжайте так! Сделайте мне две копии.
Одну копию он отправил на телевидение (потому что снимали картину по заказу Центрального телевидения). А вторую хитрый Сизов пустил по государственным дачам.
По музыке было такое замечание: «Аранжировка – типичные зады капитализма. Всех солистов надо заменить». Коротко, но как емко!
На телевидении тянули с ответом до последнего момента. Прислушивались: а что там, наверху, говорят по поводу фильма?.. А там как раз отнеслись очень положительно. Мы с Квинихидзе ходили на ЦТ к главным начальникам. Одна теленачальница все меня допытывала:
– Александр Сергеевич, ну, почему у вас Яак Йоала в начале фильма поет одним голосом, а когда он по сюжету уже в двадцать первом веке, то другим? Голос у него меняется, становится каким-то хриплым…
– Так это уже другой человек! – объясняю. – Другой век, другая манера.
А в ответ слышу:
– Нет, так не пойдет!.. Пусть перепоет!
– Нельзя!..
– Тогда мы эту песню вырежем!
И две песни из картины вырезали. Слава богу, хоть фильм остался. Потом его пустили в эфир в новогодний вечер. Но не в одиннадцать часов, а в восемь, когда все либо едут в гости, либо готовят праздничный стол и до телевизора еще не добрались…
А потом фильм положили на «полку» лет на восемь. Потому что исполнитель главной роли Саша Годунов из Большого театра после гастролей остался за границей. А это приравнивали к предательству.
Вот «Кавказская пленница» как-то проскочила! Там ничего страшного не было. У Гайдая, правда, вырезали совершенно замечательный кусок, где Этуш играл в кителе «под Сталина». Меня, как композитора, напрямую это не касалось, только косвенно. Но все равно было обидно за Леню, вырезали много смешных реплик.
В фильме «Иван Васильевич меняет профессию» к музыке тоже не придирались. Вырезали опять только гайдаевские режиссерские находки.
Удивляюсь, как в «Бриллиантовой руке» проморгали песню «Остров невезения»!.. Эта песня была такая яркая по тексту – про «людей-дикарей», поэтому, наверное, и в голову никому не пришло, что кто-то решился бы так открыто «наезжать» на Советский Союз.
Однако у цензоров было столько придирок к режиссеру, что «Бриллиантовая рука» оказалась под угрозой закрытия. Но Гайдай не был бы Гайдаем, если бы не сделал ход конем. В конце фильма после надписи «Конец» он поставил документальный кадр… атомного взрыва! Цензоры схватились за голову: мало того, что в фильме – «криминальные песни», так еще и атомный взрыв!..
На моей творческой кухне закипал бульон недовольства. Он бурлил, бурлил да и вылился однажды через край…
Но режиссер упорно отказывался.
И тут одному Леониду небеса послали в помощь другого Леонида. Глава государства Леонид Ильич Брежнев попросил на воскресенье дать ему какую-нибудь новую комедию. Он был большим поклонником киноискусства, любил устраивать в выходной день маленькие домашние премьеры. Ему прислали «Бриллиантовую руку». Он хохотал на всю дачу, попросил прокрутить фильм еще раз, опять хохотал, а в понедельник позвонил в главк, поблагодарил и сказал: «Выпускайте скорее на экран, замечательная комедия!»
Пожелание генерального секретаря – закон. Через несколько дней киношное руководство предложило Гайдаю:
– Пусть все останется как есть, только убери этот проклятый взрыв!..
– Ладно, так и быть, – сказал Гайдай, – взрыв уберу…
И спасенный фильм вышел на экраны! Не придумай Леня этот отвлекающий момент в виде взрыва, еще неизвестно, чем бы закончились игры с цензорами…
По-моему, до сих пор в нашей стране никому не удалось сделать столь яркую и любимую народом эксцентрическую комедию.
Да, Гайдай был не только великим режиссером, но и великим комбинатором!
Вот так вокруг нас постоянно летали длинные ножницы и скальпели, норовившие что-нибудь любовно оттяпать. И это не проходило бесследно. На моей творческой кухне закипал бульон недовольства. Он бурлил, бурлил да и вылился однажды через край…
Грациано и Кэш
В середине семидесятых годов на две недели я ездил с группой в США от Союза кинематографии. Это была моя вторая поездка в Америку. Со многими достопримечательностями я уже был знаком, в частности, на самый верх статуи Свободы слазить успел.
В группе был и композитор Микаэл Таривердиев. Были еще режиссеры, операторы, актеры, но из музыкантов – мы вдвоем. Перед отъездом в Доме кино нам обстоятельно внушали, что можно делать в кишащей опасностями не очень дружественной Америке, а чего нельзя. Меня же интересовали проблемы иного характера. Потихоньку я выведывал у Таривердиева самое главное.
– Ты куришь? – спрашиваю. – Храпишь?
Он отвечает весело:
– И курю, и храплю!
– Тогда я с тобой в одном номере жить не буду! – говорю.
Рядом сидел какой-то мужчина.
– А я вот, – говорит, – не курю и не храплю!
– Очень хорошо, – обрадовался я, – будем вместе жить!
Он оказался руководителем группы. А тогда все руководители групп являлись сотрудниками КГБ. Но мой сосед оказался человеком хорошим.
В США у меня был приятель Джон Грациано, с которым я познакомился в предыдущую поездку и который приезжал потом ко мне в Москву. Он преподаватель русского и итальянского языков. По происхождению итальянец.