Миграции
Шрифт:
О давней связи наших поморов с Нурландом свидетельствует лютеранская церковь в Му и Ране с неожиданной луковицей вместо шпиля. На церковном кладбище среди прочих братская могила советских военнопленных. В годы оккупации немцы заставляли их строить железную дорогу на Му и Рану. Уже после войны норвежцы протянули ее дальше в Заполярье. По этой одной из самых северных в мире железных дорог мы и отправились в Будё, в поезде, состоящем из одного длинного вагона. Дорога шла вдоль живописной горной речки, карабкалась по пологим склонам, поднимаясь к ледникам и перевалу на высоте 680 метров над уровнем моря. Машинист сбросил скорость со 100 км/час и, в знак почтения, притормозил у глобуса на треноге — значит, опять мы пересекли полярный круг, уже по суше. Кругом карликовые березы, можжевельник, мхи, лишайники, камни и валуны, припорошенные снегом горы. И ни малейших следов присутствия человека, не считая рельсов и нашего стекловидного вагона.
В Будё нас ждал микроавтобус с русским экскурсоводом Павлом. Родом он из Петербурга, учится в местном университете на социолога, сюда попал в тринадцатилетнем возрасте с родителями-инженерами, за девять лет жизни в Будё к полярной ночи, которая тянется здесь два с половиной месяца, привык давно, а вот русским считать себя так и не отвык. Надо сказать, что россиян сегодня в Норвегии не то чтобы пруд пруди, но это сотни людей и семей в любом городе с населением от 20 тысяч и выше. Чуть не каждый четвертый из регистрируемых браков заключается сегодня с русскими женами — есть над чем задуматься.
Нас приняли как желанных гостей в Культурном центре защиты морских орлов, не знаю уж за какие заслуги. Мне всегда нравилось военно-морское название «Sea Eagle», но я не подозревал, что это не метафора, а вид птиц. Здесь, в окрестностях островов Лофотен, самая большая в Скандинавии популяция этих хищников. Десять тысяч доброхотов из разных стран жертвуют сегодня деньги на охрану и изучение четырех сотен птиц — двухсот орлиных пар. Под шампанское с морепродуктами мы выслушали целый спич, переходящий в доклад, о жизни этих гордых пернатых. За панорамным окном разгорался над заливом и островами немыслимой красоты закат. Натовская авиабаза вносила свою лепту в общую картину — росчерками сверхзвуковых истребителей в небе и ревом их реактивных двигателей, вынуждавшим достойных жителей Будё временами держать театральную паузу. Когда настало время вопросов, я поинтересовался: не мешают ли друг другу жить авиация и морские орлы? Отнюдь, отвечала мне директор Центра, прямо на аэродроме НАТО уже несколько лет живет пара орлов. А вот действительную опасность для птиц представляют ветряки-электрогенераторы на побережье: только за минувший год от их лопастей погибло шестнадцать орлов. Представившаяся сцена донкихотской битвы морских орлов с ветряными мельницами потрясла мое воображение. И я немедленно выпил, как и подобает в таких случаях русскому человеку.
Гражданский аэропорт в Будё оказался «бесшумным» — никаких голосовых объявлений, вся информация на табло (вынудили население полюбить тишину вояки). Отсюда, на ночь глядя, мы совершили короткий перелет в Алту, где ждали нас только поздний ужин в отеле да крепкий сон до рассвета. У входа в отель указатели: до Москвы всего-то 1700 км, до Берлина и Парижа аж 2600. В номере было прохладно и неуютно, за окном белели заснеженные горы — но под окном обнаружился калорифер с регулятором, пол в ванной оказался с подогревом. Я скользнул под сугроб одеяла и забылся сном. Слишком много впечатлений за два дня.
Из Алты нам предстоял 240-километровый рывок на мыс Нордкап, считающийся крайней северной точкой европейского континента. Хотя, вообще-то, это нечестно. Крайней точкой является мыс Нордкин, чуть восточнее, а Нордкап находится на острове Магерёйа, соединенном с континентом 7-километровым тоннелем под дном пролива всего семь лет назад. Да и на этом острове севернее его выдается пологий мыс «Острие Ножа». Но, во-первых, так уж повелось с легкой руки английских мореходов, давших Нордкапу его название полтыщи лет назад. А во-вторых, Нордкап — впечатляющий мрачный утес, возвышающийся на 307 метров над суровыми просторами Ледовитого океана, за что и посещают его ежегодно 200 тысяч туристов. Норвежское название острова переводится как «Скудный», но это только с виду. Каждой весной саамы переправляют сюда на пароме кормиться пять тысяч оленей. Обратно окрепшие олени преодолевают пролив шириной два с половиной километра вплавь, саамы направляют и сопровождают рогатое стадо на лодках — то еще зрелище, должно быть! В здешних водах водится уйма рыбы, от трески до палтуса, в одном из заливов выращивают синих мидий, а прибрежная полоса кишит камчатскими крабами — «невозвращенцами» из более прохладных советских территориальных вод, где их затеяли разводить лет сорок назад.
На крабовое сафари мы и отправились из крошечного островного порта неподалеку от Нордкапа. Опять облачились в комбинезоны и понеслись на большой надувной лодке с мотором по волнующемуся морю к загодя поставленной ловушке с приманкой — потрошеной треской. Несколько предприимчивых местных жителей придумали таким образом подрабатывать на туристах. Удовольствие это обходится в 60 евро с человека — или 100 евро, если выловленных крабов тут же сварить в бочке на пустынном берегу. Крабы огромные, весом 3–5 кг, и сильные, своими крошечными клешнями палец могут откусить в два счета. Поэтому все наше участие в ловле свелось к наблюдению за извлечением из глубины сетки с уловом подводных чудищ, опасливому фотографированию с ними в руках и молниеносному поеданию их мяса вечером в ресторане портового отеля, под рюмку замечательной норвежской водки «Аквавит», со вкусом ржаного тминного хлеба.
Маленькая хитрость нашего «сафари» заключалась в том, что из дюжины крабов только три небольших оказались самцами, а огромных самок с залежами черной волосяной икры под панцирями норвежцы вернули на дно прямо в ловушке. Я разговорился с одним из них, Рюнаром Юнсеном. Ему немного за тридцать, имеет двух дочерей. На мысль организовать крабовое сафари его и его друзей натолкнули частые корпоративные вечеринки приезжих норвежцев. Для них всех это приработок, а основная работа — в порту, на дорожных работах или строительстве. Могут также организовать морскую рыбалку с моторной лодки за сотню-другую евро в день. Надо учесть, что годовой доход среднего норвежца составляет больше 20 тысяч евро.
Еще полвека назад Норвегия была одной из самых бедных стран Европы, а потом внезапно разбогатела на обнаруженной американцами в ее территориальных водах нефти. Теперь еще и огромные запасы газа нашли. Свалившееся благосостояние сделало Норвегию привлекательной для многих, но и способствовало развитию неких завихрений в норвежском характере. Не чужаку, конечно, об этом судить, но в скандинавском мире, как известно из истории, норвежцы долго играли роль аутсайдеров — примерно «белорусов» сравнительно со шведами-«украинцами» и датчанами-«русскими», да простится мне такая рискованная аналогия. Несколько столетий эти потомки викингов прозябали на задворках общего с ними государства, а затем унии. Двести лет назад они вышли из унии, переименовали Христианию в Осло, но память-то осталась и привычное чувство соперничества с соседями, приобретшее со временем мягкую форму дружеской пикировки. Тем более что такое счастье привалило. По статистическим данным, сегодня в Осло проживает 54 % норвежцев, и естественный прирост населения в стране, если не считать притока иммигрантов, плачевный. Так что богатство не столько отменяет, сколько видоизменяет проблемы. Хотя, конечно, быть богатыми и здоровыми предпочтительнее. Больно было смотреть на ржавый российский траулер в порту, дожидающийся от норвежских властей квоты на вылов рыбы в их водах.
На полпути между Нордкапом и Алтой нам повстречался лагерь саамов-оленеводов. Остановили автобус на полчаса, и все дружно схватились за фотоаппараты, а я еще и за видеокамеру. Редкая удача: 6–7 больших семей на квадроциклах, в автоприцепах, лачугах и чумах (которые саамы зовут «лавву») — и стадо в 6 тысяч голов. На въезде в лагерь свежуют отбракованных оленей, поднимают на дыбу ободранные обезглавленные туши. А за этим с любопытством наблюдают притихшие малыши-саамы, приехавшие с учительницами на экскурсию из городской школы. Зрелище, прямо скажу, не для слабонервных. Здесь же за загородкой беспокойно фыркает олений молодняк, отлученный от матерей. А в отдаленном загоне завораживающее зрелище: безостановочное и бессмысленное коловращение оленьего стада вокруг нескольких доминирующих самцов, чьи ветвистые рога возвышаются над оленьими спинами, подобно сухим деревьям посреди низкорослого кустарника. Ни одного человека рядом, ни одной собаки. Какой-то шаманский танец под ненастным осенним небом в преддверии кочевья. Кстати, с помощью нашего гида я прикинул, что такое стадо должно стоить несколько миллионов евро.
О катании на квадроциклах и каяках по фьорду, рыбной ловле на океанский спиннинг с корабля и прочих формах «активного отдыха», с неизменным переодеванием всякий раз в комбинезоны, рассказывать не стану из экономии места — неделя, проведенная в норвежском Заполярье, по сумме впечатлений стоит иного месяца.
Но вот о впечатлении от города Тромсё, который зовут «маленьким Парижем» Северной Норвегии, умолчать не могу. По мне, так масштабом и ландшафтом он напоминает скорее швейцарский Люцерн, а застройкой американские университетские городки Массачусетса или Пенсильвании еще и потому, что из 75 тысяч его жителей 10 тысяч — это студенты. Город старый и молодой, живой и очень красивый даже ночью. В порту соседствуют белоснежный круизный лайнер с трехмачтовым парусником, грузовое судно с океанской моторной яхтой. Мосты перекинуты на острова, от берега фьорда тянется подвесная дорога к ресторану на вершине горы, треугольный Арктический собор у ее подножия, зовущийся еще «собором Северного Ледовитого океана», напоминает ледяной торос. В этом городе Амундсен готовил и снаряжал свои арктические экспедиции. В доме, где он всегда останавливался, один из залов ресторана «Пеппермюлле» увешан фотографиями этих экспедиций, а сам ресторан славится своей французско-норвежской кухней. Как забыть острый вкус супа из камчатского краба и нежную консистенцию обжаренной оленины, дотушенной в скороварке до состояния отварного языка, — под белое эльзасское, красное австралийское и десертное изюмное вино?! Именины брюха и возвращение в цивилизацию. Отсюда теперь — только через Осло в Москву.