Михаил Булгаков. Три женщины Мастера

Стронгин Варлен Львович

«Когда из-за границы Алексей Толстой вернулся, то Булгаков с ним познакомился и устроил ужин. У нас было мало места, и Михаил договорился с Каморским, чтобы в их квартире это устроить. Женщин не приглашали. Но заболела жена Каморского, и была нужна хозяйка угощать писателей. Позвали меня. Народу пришло много… Катаев, кажется, был, Слезкин, Пильняк, Зозуля… Алексею Толстому все прямо в рот смотрели. Что он рассказывал? Не помню. Мне нужно было гостей угощать. С каждым надо выпить, и я так наклюкалась, что не могла по лестнице подняться. Михаил взвалил меня на плечи и отнес на пятый этаж, домой».

Нетипично и даже удивительно такое поведение для благовоспитанной гимназистки,

классной дамы, из семьи, где спиртное ставилось на стол лишь по праздникам и на приемах, где детям разрешалось только пригубить шампанское. И вдруг такое хмельное общение с гостями. Вероятно, это была попытка вспомнить веселые приемы друзей, устраиваемые молодоженами Булгаковыми, вернуть мужа к истокам их любви. Поэтому Тася старалась подружиться с его приятелями, поэтому и пила с ними, говорила смело, по-свойски и задушевно, а возможно, пила для того, чтобы сбить усталость, забыться в пьяном веселье.

Однажды Михаил собрался пойти в гости к Каморскому один, хотя знал, что его жена Зина была больна и не могла принять гостей. Зина спросила его: «У тебя жена есть?» – «И даже очень есть, – так он сказал, – ха-ха-ха!» – «Вот и приходи с женой, а один больше не приходи!» На следующий день Тася мучительно переживала, что напилась до потери сознания, что выглядела перед Мишей не столько своеобразной заводилой вечера, своего рода тамадой, а сколько безвольной и слабой, хотя на протяжении всей их жизни проявляла выдержку, бесстрашие и силу в самых трудных и сложных обстоятельствах. Тася утешала себя мыслью о том, что Миша изменяет ей единственно из желания показать себя перед коренными москвичами светским львом, сердцеедом, чтобы скрыть черты периферийности, которая вроде бы никак не проявлялась, но интуитивно чувствовалась некоторыми писателями. Позднее Валентин Катаев, признавая Булгакова гением, все-таки напишет в романе «Алмазный мой венец»:

«В нем было что-то неуловимо провинциальное… Может быть, и Чехов, приехавший в Москву из Таганрога, мог показаться провинциалом. Впоследствии, когда синеглазый прославился и на некоторое время разбогател, наши подтверждения насчет его провинциализма подтвердились: он надел галстук бабочкой, цветной жилет, ботинки на пуговицах, с прюнелевым верхом, и даже, что показалось совершенно невероятным, в один прекрасный день вставил в глаз монокль, развелся со старой женой, изменил круг знакомых и женился на некой Белозерской, прозванной ядовитыми авторами “Двенадцати стульев” Белорусско-Балтийской».

Весьма интересно и другое замечание Катаева о Булгакове:

«Его моральный кодекс как бы безоговорочно включал в себя все заповеди Ветхого и Нового Заветов. Впоследствии оказалось, что все это было лишь защитной маской втайне очень честолюбивого, влюбчивого и легкоранимого художника, в душе которого бушевали незримые страсти».

Катаев очень лестно отзывался о Тасе как о жене, старающейся обустраивать жизнь мужа:

«Жена синеглазого Татьяна Николаевна была добрая женщина и нами воспринималась если не как мама, то, во всяком случае, как тетя. Она деликатно и незаметно подкармливала в трудные минуты нас, друзей ее мужа, безалаберных холостяков».

В Москве разладились старинные, связанные мытарствами во Владикавказе отношения Булгакова и Слезкина, правда, и ранее не очень корректные; теперь же встречались они редко и случайно. Слезкин боготворил свою супругу, безумно любил сына. Булгаков частенько изменял Тасе, которую Слезкин считал достойнейшей женщиной, и, возможно, в некоторой мере оправдывал свою недоброжелательность к Булгакову его неверностью жене. В своем дневнике Слезкин записал:

«Тут у Булгакова пошли “дела семейные” – появились новые интересы,

ему стало не до меня. Ударил в нос успех! К тому времени вернулся из Берлина Василевский (Не-Буква) с женой своей (которой по счету?) Любовью Евгеньевной, неглупой, практичной женщиной, много испытавшей на своем веку, оставившей в Германии свою “любовь”. Василевская приглядывалась ко всем мужчинам, которые могли бы помочь строить будущее. С мужем она была не в ладах. Наклевывался у нее роман с писателем Юрием Николаевичем Потехиным, ранее вернувшимся из эмиграции, – не вышло, было и со мною сказано несколько теплых слов… Булгаков подвернулся кстати. Через месяц-два все узнали, что Миша бросил Татьяну Николаевну и сошелся с Любовью Евгеньевной. Нужно было Мише и Л. Е. начинать “новую жизнь”, а следовательно, понадобились новые друзья – не знавшие их прошлого».

Первой, кто резко отреагировал на развод Таси и Михаила, оказалась, чего он, видимо, не ожидал, его сестра Надежда. От нее пришла лаконичная, но бесповоротно осуждающая его поступок телеграмма: «Ты вечно будешь виноват перед Тасей». Он это поймет, но далеко не сразу.

Глава девятая

Секрет развода

У каждого развода есть свои видимые и невидимые причины. У развода Таси и Михаила есть еще секрет, совсем недавно ставший известным автору этого повествования. О видимых причинах уже рассказано. Татьяна Николаевна вспоминала об окончательном разводе с Булгаковым так:

«В апреле, в 1924 году, он говорит: “Давай разведемся, мне так удобнее будет, потому что по делам приходится встречаться с женщинами…” И всегда он это скрывал. Я ему раз высказала. Он говорит: “Чтобы ты не ревновала”. Я не отрицаю – я ревнивая. Он говорит, что он писатель и ему нужно вдохновение, а я должна смотреть сквозь пальцы. Так что и скандалы получались, и по физиономии я ему раз свистнула, и мы развелись».

Но не все было так просто, как объясняла Татьяна Николаевна спустя более полувека в одном из своих последних интервью. Михаил еще не в силах был расстаться с человеком, к которому привык, чьи заслуги перед ним «не поддаются учету». Он нередко ставил вопрос о разводе. А Тася чересчур ревновала его, даже к женщинам, с которыми он встречался по делам. На это уходили силы, нервы, она уже ни о чем не думала. Признавалась:

«У меня ничего уже не было. Я была пуста совершенно. А Белозерская приехала из-за границы, хорошо была одета, и вообще у нее что-то было, и знакомства его интересовали, и ее рассказы о Париже».

Из зарубежья приехала симпатичная женщина, жена известного журналиста, близкий к литературе человек. Раскрыв рот, он слушал ее рассказы о Константинополе, Париже и Берлине. Более всего его интересовала жизнь русских писателей в эмиграции, где он, если бы не проклятый тиф, наверняка очутился бы. А Тася… Она не должна мешать ему в литературной работе, смотреть на его попутные увлечения «сквозь пальцы». Забыл, что учил ее жить с достоинством. Вот она ему и «свистнула», ударила не как врага, а как горячо любимого человека, доведенная до отчаяния ревностью, хотела вразумить его:

«Мишенька, дорогой, что ты делаешь? Ты рушишь нашу семью, которую я сохраняла, не жалея ни сил, ни себя. Колола дрова, недоедала – лишь бы ты не отрывался от работы. Разве можно так поступать со мною? Унижать мое достоинство? Неужели неиссякаемая доброта моя к тебе, моя бесконечно верная любовь наказуемы столь зло и грубо? Опомнись, Миша! Ты не имеешь морального права бросить меня, даже если тебе кажется, что ты разлюбил меня… Кажется… не более… Поверь мне. Ты по-настоящему любил меня, а настоящая любовь бывает единственной. Опомнись, Миша!»