Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
– Этим делом скучно заниматься, и дома надоело…
– Да, верно, посуду мыть надо (смеется). Приехали вы сюда в нехорошее время… И засуха, да и арбузы сейчас только-только начнут появляться. А как давно вы здесь и когда собираетесь обратно?
– Здесь я уже три недели, а командировка у меня до 5 августа.
– Да, вы изволили явиться ко мне в самом конце. Жаль! Можно бы и пораньше, я указал бы вам, куда следует поехать, с кем поговорить…
– Впрочем, отпуск-то у меня до конца августа…
– Так куда же вам спешить? Поживите здесь еще… Э, да как же так? Быть на Дону и не попробовать стерляди! Приходите-ка к нам обедать! Извините, я на минуту оставлю вас!
Михаил Александрович быстро вышел и вернулся с Марией Петровной. У нее удивительно милое, приветливое лицо. Она, улыбаясь, подошла.
– Вот, Петровна, знакомьтесь: тоже Марья, только Ивановна! Когда мы можем пригласить Марию Ивановну на обед?
– Да хоть завтра! – с той же приветливой улыбкой ответила Мария Петровна.
Михаил Александрович:
– Отлично, как раз завтра выходной день!
Мария Петровна:
– Ну, для вас это очень важно, что тебе, что Марии Ивановне!
Михаил Александрович (смеясь):
– Ты права. Мария Ивановна, по-моему, больше на Дону загорает, хотя и хвастает, что объехала все полевые станы!
– А я не говорила, что все!
– А я писатель, имею право на преувеличение!
– Да, теперь это разрешается…
– А раньше?
– Раньше, раньше… это по-разному. Некоторые и раньше не очень считались с «разрешениями»…
Михаил Александрович смеется, затем, кажется, совсем неожиданно, становится очень серьезным. Это удивительная особенность – резкая смена тона и выражения лица. При этом он как-то сразу же подчиняет себе, своему тону, и собеседника (во всяком случае, так было со мною).
Мария Петровна вышла по своим делам. Михаил Александрович говорит, словно бы забыв вообще о собеседнике:
– Да, всякое бывало… А у вас в семье все было нормально?
Почему он вдруг задал такой вопрос мне? Я коротко рассказала, что отец был сельским учителем, но, кроме того, еще и активным кооператором: в 1918 году был членом первого Уисполкома, был на 1-м Всероссийском съезде кооператоров, а в 1919 году был послан гостем от крестьян нашей губернии на 1-й Учредительный конгресс Коминтерна…
– А где муж ваш?
– Убит на Карельском перешейке в августе 1941 года.
– Значит, вдовствуете…
Некоторое время говорили о Светлане: она вместе с мужем-офицером едет на Камчатку, а сына Мишутку не хотят оставить здесь, тоже забирают с собою… Повторив приглашение на обед, Михаил Александрович с шутливой строгостью сказал:
– Мы обедаем ровно в два часа, прошу покорно не опаздывать!
Так закончилась эта первая встреча, которая продолжалась более двух часов.
На следующий день, 1 августа, я пришла в точно назначенное время. Меня встретила Мария Петровна, которая вышла из кабинета Михаила Александровича.
Несколько слов об обстановке дома. Дверь с веранды ведет прямо в большую столовую: посередине большой овальный стол, буфет с зеркалом, мягкие стулья, покрытые белыми чехлами, очень много цветов. Направо дверь в большой зал; там диван, кресла в чехлах, тоже много цветов; из зала налево дверь в кабинет, в углу рояль.
Мария Петровна была так же приветлива, сказала, что все утро исполняла секретарские обязанности: очень много собралось писем.
Из кабинета вышел Михаил Александрович, поздоровался:
– Вот люблю точность! Это по-ленинградски!
В руках он держал папиросу. Накануне мы на веранде курили вместе. Он еще сказал, что мне курить не идет. И теперь:
– Я вам курить не предлагаю, так как сейчас будем обедать, а вам курить вредно!
Мария Петровна:
– Конечно, другим курить вредно, а ему – нет!
Она пошла хлопотать с обедом, мы остались в зале вдвоем.
– И зачем это вы так загорели, скажите-ка на милость? Вы же не темнокожая, а светлая!
– А я вовсе не загорела, а сгорела, когда в открытой машине ездили по району. Ведь солнце-то нещадно палило.
– Рассказывайте, рассказывайте! Это же нарочитый загар, на берегу Дона получен, аж фиолетовая стала!
Я рассмеялась, спорить было все равно бесполезно.
– А на вас, Михаил Александрович, уже поступила жалоба, что вы «эксплуатируете» Марию Петровну. (Мария Петровна в столовой, дверь открыта.)
– А, уже жалуется! Но ведь, знаете, это все-таки удобнее. Я, по крайней мере, с чистой совестью покупаю своей секретарше чулки с черной пяткой. Петровна! А что, или я еще не купил? (Мария Петровна смеется.) Да ведь в нашем возрасте брать секретаря – опасно, а секретаршу – еще опаснее!
Мария Петровна: – Слышите, а секретаршу – еще опаснее! Вот мы какие! (Смеется.)
Мы перешли все в столовую. Мария Петровна показала мое место за столом, стулья стояли у стены.
Мария Петровна, обращаясь к мужу:
– Миша, подвинь стул для Марии Ивановны!
– Ничего, Мария Ивановна – здоровая женщина, сама может подвинуть стул! (В голосе слышны озорные нотки, Мария Петровна качает головой): Ну что тут поделаешь? Такой невоспитанный человек!
Когда сели за стол, Мария Петровна спросила меня, как мне здесь нравится?
– Да, здесь очень интересно и было бы совсем хорошо, если бы не было так жарко, да еще слишком темные ночи!
Михаил Александрович:
– Да чем вам ночи-то не угодили? Ночи и должны быть темными!
– Нет, если тепло, а тем более если жарко, то ночи должны быть светлые, или они вообще не нужны летом!
– Видали ленинградцев, – смеется Михаил Александрович. – Какие агрессоры! Приехали, так подай им и их собственные белесые ночи! Это ведь у вас там ненормальные ночи, как там только и спят люди!