Михаил Строгов
Шрифт:
Сангарра, воспользовавшись темнотой, устроилась чуть ли не рядом с обеими женщинами, и провела здесь несколько часов, напрягая слух… Но так ничего и не смогла, услышать. Инстинктивно опасаясь неосторожности, Надя и Марфа Строгова не обменялись ни словом.
На следующий день, 16 августа, к 10 часам утра у входа в лагерь раздались громкие звуки фанфар. Татарские солдаты немедленно выстроились.
Иван Огарев, покинув Забедьево, подъезжал к лагерю в окружении множества татарских офицеров, составлявших его штаб. Лицо его было мрачнее обычного, искаженные черты выдавали глухую ярость, искавшую лишь повод для взрыва.
Затерявшись в толпе пленников, Михаил Строгов видел, как этот человек проехал мимо. У него возникло предчувствие приближающейся катастрофы, ведь Иван Огарев теперь знал, что Марфа Строгова — мать Михаила Строгова, капитана из корпуса царских курьеров.
Доехав до центра лагеря, Иван Огарев спешился, а всадники из его сопровождения образовали широкий круг.
Сангарра, подойдя к нему, сказала:
— У меня нет для тебя ничего нового, Иван!
В ответ Иван Огарев отдал краткий приказ одному из офицеров.
Тотчас по рядам, грубо расталкивая людей, пробежали солдаты. Подгоняя пленных ударами кнутов или подталкивая древками копий, они заставили их поспешно подняться с земли и выстроиться по окружности лагеря. Четверной кордон пехотинцев и конников, поставленный позади, исключал всякую возможность побега.
Воцарилась тишина, и по знаку Ивана Огарева Сангарра направилась к группе пленных, среди которых находилась Марфа Строгова.
Старая сибирячка увидела ее. И поняла, что сейчас последует. На губах ее появилась презрительная улыбка. Наклонившись к Наде, она тихо сказала:
— Мы больше с тобой не знакомы, дочка! Что бы ни случилось и каким бы тяжким ни оказалось испытание — ни слова, ни жеста! Речь идет не обо мне, а о нем!
И в этот момент Сангарра, на миг задержав на Марфе взгляд, положила руку ей на плечо.
— Тебе чего? — спросила Марфа Строгова.
— Пошли! — ответила Сангарра.
И, подтолкнув ее, вывела на середину свободного пространства, подвела к Ивану Огареву.
Михаил Строгов, чтобы не выдать себя блеском глаз, опустил веки.
Остановившись перед Иваном Огаревым, Марфа Строгова выпрямилась и, скрестив на груди руки, замерла.
— Ты действительно Марфа Строгова? — спросил Иван Огарев.
— Да, — спокойно ответила старая сибирячка.
— Помнишь, что ты ответила мне, когда три дня назад я допрашивал тебя в Омске?
— Нет.
— Стало быть, ты не знаешь, что твой сын, Михаил Строгов, царский гонец, прибыл в Омск?
— Не знаю.
— А тот человек на почтовой станции, в котором ты вроде как признала своего сына, был не твой сын?
— Это был не мой сын.
— И ты не видела его потом среди этих пленных?
— Нет.
— А если бы тебе его показали, ты узнала бы его?
— Нет.
При этом ответе, означавшем непоколебимую решимость ни в чем не признаваться, по толпе пробежал ропот.
Иван Огарев не мог сдержать угрожающего жеста.
— Послушай, — сказал он Марфе Строговой, — твой сын здесь, и ты нам сейчас его укажешь.
— Нет.
— Все эти люди, захваченные в Омске и в Колывани, пройдут перед тобой, и если ты не укажешь Михаила Строгова, то получишь столько ударов кнутом, сколько людей пройдет перед тобой!
Иван Огарев понял, что, чем бы он ни грозил, каким бы пыткам ее ни подвергал, непокорная сибирячка не заговорит. И обнаружить царского гонца он рассчитывал не с ее помощью, а с помощью самого Михаила Строгова. Он считал невероятным, чтобы мать и сын, оказавшись друг перед другом, не выдали себя невольным жестом. Разумеется, если бы он хотел только перехватить письмо императора, он просто приказал бы обыскать всех пленников подряд; но Михаил Строгов, познакомившись с содержанием письма, мог уже уничтожить его, и если Строгова не опознать и ему удастся добраться до Иркутска, то планы Ивана Огарева будут сорваны. А значит, предателю нужно было не только письмо, но и его обладатель.
Надя все слышала; теперь она знала, кто такой Михаил Строгов и почему ему было так важно неузнанным пересечь захваченные губернии Сибири!
По приказу Ивана Огарева пленных по одному проводили перед Марфой Строговой, которая, словно окаменев, замерла в неподвижности, и взгляд ее не выражал ничего, кроме полнейшего безразличия.
Сын ее находился в последних рядах. И когда он в свой черед проходил перед матерью, Надя, чтоб не видеть, закрыла глаза!
Михаил Строгов оставался внешне бесстрастным, но на его ладонях из-под вонзившихся ногтей выступила кровь.
Сын и мать одержали над Иваном Огаревым победу!
Сангарра, стоявшая возле Огарева, произнесла одно лишь слово:
— Кнут!
— Да! — вскричал Иван Огарев, уже не владея собой. — Кнута этой старой шельме, и хлестать, пока не окочурится!
К Марфе подскочил татарский солдат, держа в руках это жуткое орудие пыток.
Кнут состоит из нескольких узких кожаных ремешков, к концам которых привязана перекрученная железная проволока. Считается, что приговоренный к ста двадцати ударам кнута приговорен к смерти. Марфа Строгова прекрасно понимала, что ее ждет, но она знала и то, что никакая пытка не заставит ее заговорить, и была готова пожертвовать жизнью.
Двое солдат схватили ее и поставили на колени. Под разорванным платьем обнажилась спина. К груди приставили саблю — всего на расстоянии нескольких дюймов. Если бы Марфа от боли качнулась вперед, острие сабли пронзило бы ей грудь.
Татарин стоял перед нею. Он ждал.
— Начинай! — произнес Иван Огарев.
И кнут со свистом рассек воздух…
Но не успел он опуститься, как могучая длань вырвала его из рук татарина.
Это был Михаил Строгов. Не вынеся ужасного зрелища, он ринулся вперед. Если на почтовой станции в Ишиме, когда кнут Ивана Огарева ударил его в плечо, Михаил сумел сдержаться, то сейчас, при виде матери, над которой уже свистел кнут, он не мог совладать с собой.