Михаил Тухачевский - жизнь и смерть 'Красного маршала'

Соколов Борис Вадимович

"По собственному желанию Модель был погребен среди своих солдат. Смысл своего существования он всегда находил в служении народу. Плен, колючая проволока, стены тюрьмы, позор и унижение ждали его. Это не могло вынести его горячее сердце, поэтому он остался на своем последнем поле сражения"

(кстати сказать, успев своим приказом распустить по домам солдат старших возрастов и мальчишек из "Гитлерюгенда", а когда кончились медикаменты, то и всех остальных, чтобы те попытались избегнуть плена).

Тухачевский, как мы вскоре увидим, куда более сурово проводил тактику "выжженной земли" на двадцать с лишним лет раньше Моделя, в Тамбовской губернии, где не только жгли крестьянские избы, но и безжалостно расстреливали их обитателей, а убежавших в леса травили ядовитыми газами. "Красному маршалу" хватало мужества

спорить и с наркомом обороны Ворошиловым, и с самим Сталиным, но вот мужества избежать позорного судилища и казни, застрелиться в тот момент, когда понял, что тучи над головой окончательно закрыли небо, не хватило, равно как недостало смелости отвергнуть на суде фантастические обвинения и перед лицом неминуемой смерти отстаивать свою невиновность, честь и достоинство. Здесь вспоминается другой германский фельдмаршал, Эрвин фон Вицлебен, участвовавший в заговоре против Гитлера и на суде, издевательски названном "народным", прекрасно сознавая, что его ждет виселица, отстаивавший правоту заговорщиков и благородные цели, ими двигавшие. У Тухачевского же очень рано подверглось эрозии понятие об офицерской чести - еще тогда, в 17-м, в Ингольштадте, когда он бежал, нарушив обещание - комедия с подменой подписей дела не меняет, да, может, и сам эпизод, когда за Чернявского и Тухачевского расписались другие, вообще придуман, чтобы хоть чуть-чуть облагородить совсем не благородный поступок будущего маршала. Ведь Тухачевский не мог не понимать, что его побег, связанный с нарушением честного офицерского слова, неизбежно вызовет ужесточение режима, в частности запрет прогулок в город, и ухудшение положения других пленных в Ингольштадте. Его менее счастливого товарища Чернявского, прежде чем вернуть в лагерь, жандармы изрядно помяли, в отместку за подлость. Тухачевскому же повезло. И нет никаких свидетельств, что он испытывал муки совести, подставив тех, с кем делил невзгоды плена.

5/18 сентября Тухачевскому удалось перейти германо-швейцарскую границу. 29 сентября (12 октября) 1917 года истощенный голодными скитаниями, но не потерявший присутствия духа подпоручик явился к русскому военному агенту (по сегодняшней терминологии - военному атташе) генералу графу А. А. Игнатьеву, потом тоже перешедшему к большевикам и ставшему, наряду с Алексеем Толстым, еще одним "красным графом". Этим-днем датировано письмо Игнатьева в Лондон военному агенту генералу Н. С. Ермолову:

"По просьбе бежавшего из германского плена гвардии Семеновского полка подпоручика Тухачевского мною было приказано выдать ему деньги в размере, необходимом для поездки до Лондона. Прошу также не отказать помочь ему в дальнейшем следовании".

Уже 16 октября Тухачевский оказался в Петрограде, где явился для продолжения службы в запасной батальон Семеновского полка. И тут же получил отпуск домой для поправления здоровья. Во Вражском его застало и величайшее событие в истории России XX века - Октябрьская революция, решающим образом повлиявшая на судьбу нашего героя.

"На той далекой, на гражданской"

Тухачевский вернулся в столицу 20 ноября - через двенадцать дней после взятия Зимнего и свержения правительства Керенского. Солдаты избрали молодого и решительного подпоручика командиром роты (по численности запасная рота превышала обычный пехотный батальон). В Семеновском полку было сильно влияние эсеров, большой популярностью пользовался лозунг "Вся власть Учредительному собранию!". Тухачевский, похоже, к тому времени окончательно стал на сторону победителей - большевиков. Типольт, служивший в то время в запасном батальоне Семеновского полка, вспоминал, как вел себя его друг:

"Случилось так, что моя комната превратилась в своего рода полковой клуб. Сюда набивались офицеры, унтер-офицеры, солдаты. Шум, споры, облака табачного дыма. Впечатление такое, будто все проснулись после многолетней спячки и каждый сейчас же, немедленно должен получить ответы на вопросы, терзавшие всех нас в последние месяцы. Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа. Отмирали извечные, казалось, истины. Рождались новые взгляды, и он их принимал близко к сердцу. Пожалуй, именно в это время у него созревали решения, определившие его дальнейшую, всем хорошо известную судьбу".

Думаю,

что Фервак в своих мемуарах не врет, и решение перейти к большевикам начало складываться у Тухачевского еще в Ингольштадте. Другое дело, что Михаил Николаевич, с присущей ему дипломатией, предпочитал не высказывать открыто свои взгляды среди офицеров и солдат родного полка, в большинстве настроенных к новой власти враждебно. Нет никаких сведений об участии Тухачевского в разгоне Учредительного собрания. Возможно, тогда он еще не действовал вместе с большевиками. А скорее всего, Тухачевского в те роковые дни в начале января 1918 года уже не было в Петрограде. О его отъезде из города в конце 17-го (сестры припоминали, что в декабре) или в самом начале 18-го года сохранились воспоминания жены командира запасного батальона Семеновского полка полковника Бржозовского Лидии, доживавшей свой век в Париже:

"В 1917 году Тухачевский завтракал у нас, во флигеле Семеновского полка... Тухачевский произвел на меня самое отрадное и неизгладимое впечатление. Красивые лучистые глаза, чарующая улыбка, большая скромность и сдержанность. За завтраком муж шутил и пил за здоровье "Наполеона", на что Тухачевский только улыбался. Сам он мало пил. После завтрака мой муж, я и еще несколько наших офицеров уехали провожать его на вокзал, так как он уезжал в Москву. Одет он был в черное штатское пальто и высокую каракулевую шапку, увеличивающую его рост. После предыдущих разговоров я была полна энтузиазма и мне почему-то казалось, что он способен стать "Героем". Во всяком случае, он был выше толпы. Я редко ошибаюсь в людях, и мне было особенно тяжело, когда впоследствии я узнала, что он будто бы вполне искренне стал большевиком. Все же в душе оставалось сомнение, что это не так. После второго звонка, в отделении второго класса, я сказала ему, когда мы расставались: "Прощайте! Благословляю Вас на Великие Дела!" Поцеловала его в лоб и, три раза, мелко перекрестила. Он поцеловал мне руку, посмотрел на меня искренним серьезным взглядом и сказал: "Постараюсь". Поезд тронулся, после третьего звонка. Тухачевский стоял у окна и смотрел серьезно и грустно на нас... Больше я его никогда не видела. В Петербург он не возвращался".

Что-что, а производить впечатление, нравиться людям, и в особенности женщинам, Михаил Николаевич умел. Вместе с тем ему хватало осторожности и такта не говорить о своем намерении служить у большевиков, тем более служить не за страх, а за совесть, чете Бржозовских, явно отрицательно относившейся к Советской власти. Тогда Тухачевский еще не занимал никаких значительных постов, но окружающие уже чувствовали в нем задатки будущего "Наполеона", "Героя", возносили его над "толпой". В то же время юный подпоручик производил впечатление, несмотря на возраст, человека серьезного, положительного, знающего цену себе и другим. Он нисколько не был похож на авантюриста, намеревающегося использовать революционную сумятицу для карьеры и обогащения. И женщинам Тухачевский очень нравился. Даже по воспоминаниям лишь мимолетно знавшей его Бржозовской видно, что и много лет спустя она сохранила к Тухачевскому, несмотря на его переход в противоположный лагерь, самые нежные чувства, а сцена их прощания на вокзале очень напоминает расставание двух любящих друг друга людей.

Если и был расчет при поступлении Тухачевского к большевикам, то он был связан с их способностью, очень рано увиденной нашим героем (похоже, еще в Ингольштадте), возродить со временем величие России и ее армии. Искренне считал, что с Лениным, Троцким и другими большевистскими лидерами ему всегда будет по пути. Верил, что в будущем русская армия на штыках сможет принести счастье всему человечеству, и надеялся рано или поздно возглавить ее. Старая армия была мертва, Тухачевский это хорошо видел. Все надежды на возрождение вооруженных сил России подпоручик-семеновец теперь связывал с партией Ленина.

Из Петрограда Тухачевский опять вернулся во Вражское, где помогал матери и сестрам по хозяйству, в частности, заготовил достаточно дров, чтобы семья могла пережить суровую зиму.

В Москву Тухачевский прибыл в начале марта 1918 года, практически одновременно с переехавшим сюда из угрожаемого возобновившими наступление немцами Петрограда советским правительством. О начале его карьеры при новой власти сохранились противоречивые свидетельства. Близкий друг Тухачевского Н. Н. Кулябко утверждал: