Михаил Тухачевский - жизнь и смерть 'Красного маршала'
Шрифт:
Пристрастность свидетеля, стремящегося представить нам Тухачевского только как беспринципного карьериста, здесь сразу же бросается в глаза. Интересно, каким это образом Посторонкину удалось увидеть в глазах раненого подпоручика досаду, если она была "затаенной" и, как явствует из текста воспоминаний, Тухачевский о своем неудовольствии по поводу получения вместо Георгия Владимира в беседе с мемуаристом ни словом не обмолвился? К тому же нет никаких данных, что младший офицер не ладил с командиром роты, завидовал ему, в противном случае он вряд ли успел за полгода получить такое количество наград.
Георгиевский крест пригодился бедному капитану Веселаго лишь однажды, и то уже после смерти в последней для него и Тухачевского схватке первой мировой войны.
Развернулись тяжелые бои в районе польского города Ломжа. О
"Шли страшные бои под Ломжей. Гвардейская пехота сгорала в них, как сгорает солома, охапками бросаемая в костер".
В тех боях суждено было сгореть без остатка и роте Тухачевского. 19 февраля 1915 года Семеновский полк занимал позиции в лесу перед селением Высокие Дужи, расположенном на дороге между городами Ломжа и Кольно. Днем немцы атаковали окопы семеновцев после мощной артподготовки, но захватить их не смогли. Тогда ночью они предприняли внезапную атаку, прорвались в стыке двух рот и окружили 7-ю роту. В рукопашном бою она была уничтожена почти полностью. Оставшиеся в живых солдаты и офицеры попали в плен. Выскочившего из блиндажа капитана Веселаго немцы подняли на штыки. Впоследствии на его теле насчитали более двадцати штыковых ран. Опознать обезображенный труп ротного удалось только по Георгиевскому кресту сослужила-таки награда службу. Тухачевскому повезло больше. В момент атаки он спал в неглубоком окопчике. Проснувшись, пытался организовать сопротивление своей роты, отстреливался от нападавших из револьвера, но был быстро сбит с ног, оглушен и очутился в плену. Приказом по полку от 27 февраля 1915 года Тухачевский вместе с Веселаго были объявлены погибшими. Лишь несколько месяцев спустя семья получила через Красный Крест письмо из Германии от Михаила. Мать и сестры несказанно обрадовались его "воскрешению".
Письма Тухачевский писал бодрые, чтобы не волновать родных: "жив-здоров, всё благополучно". А в одной открытке с юмором сообщал: "Сегодня нам давали мёд, который вкусом и цветом похож на ваксу". Из-за морской блокады со стороны Антанты население Германии вело полуголодное существование. Пленных, даже офицеров, кормили довольно скудно, нередко заменителями натуральных продуктов, вроде эрзац-кофе. Очевидно, Михаилу довелось попробовать эрзац-мед - еще один плод немецкой изобретательности в эпоху "гениально организованного голода", как называли систему жесткого нормирования продовольствия сами немцы. В письмах сестрам Тухачевский советовал перечитывать "Слово о полку Игореве", намекая, что, подобно герою древней поэмы, готовится к бегству из плена. Но отнюдь не голод толкал Михаила Николаевича, как и многих других пленных офицеров, к побегу. Он хотел продолжать воевать, верил в победу над Германией и ее союзниками, горел желанием показать свое воинское мастерство, найти на полях сражений свой Тулон.
Лидии Норд много лет спустя Тухачевский признавался:
"Войне я очень обрадовался... Мечтал о больших подвигах, а попал в плен. Но еще до плена я уже получил орден Владимира с мечами. В душе я очень гордился этим, но старательно скрывал свое чувство от других. И был уверен, что заслужу и Георгиевский крест".
Это откровение, кстати, гораздо больше походит на правду, чем утверждения Посторонкина, будто награждение Владимиром с мечами Тухачевский воспринял как обиду, поскольку рассчитывал на Георгий.
Пять раз пытался Тухачевский бежать из плена. Четыре попытки окончились неудачей. Так, во время третьего побега из офицерского лагеря в Бад-Штуере, Тухачевский вместе с прапорщиком Филипповым выбрались из-за колючей проволоки в ящиках с грязным бельем. Двадцать шесть дней добирались беглецы до голландской границы, питаясь только тем, что ночью удавалось стянуть на крестьянских огородах. Филиппову повезло уйти в Голландию, а Тухачевского у самой цели схватили германские пограничники. В конце концов его отправили в знаменитый интернациональный лагерь в 9-м форте старинной баварской крепости Ингольштадт, куда свозили со всей Германии самых неисправимых беглецов. Здесь были не только русские, но и французы, англичане, итальянцы, бельгийцы... Из казематов форта убежать было очень сложно, но Тухачевский не оставлял мысль о том, чтобы любой ценой вырваться из плена. И помогал бежать другим. Французский офицер Гойс де Мейзерак, дослужившийся потом до генерала, вспоминал, как Тухачевский согласился
Свояченице Михаил Николаевич позднее говорил:
"Сидевший со мной в плену в Ингольштадте, куда меня привезли после четвертого побега, французский офицер, когда я снова начал строить планы побега, сказал: "Вы, наверное, маньяк, неужели вам не довольно неудачных попыток..." Но неудачи первых побегов меня не обескуражили, и я готовился к новому. Немцев я ненавидел, как ненавидит дрессировщиков пойманный в клетку зверь. Рассуждения моих товарищей по плену, иностранных офицеров, о причинах неудач русско-японской кампании и наших поражений в эту войну меня приводили в бешенство. Устав обдумывать план побега, я отдыхал тем, что мысленно реорганизовывал нашу армию, создавал другую, которая должна была поставить на колени Германию. И дать почувствовать всему миру мощь России. Я составлял планы боевых операций и вел армии в бой... Может, тогда я был на грани помешательства..."
Много лет спустя Тухачевскому довелось воплотить мечту в жизнь, создать новую массовую армию, оснащенную самой передовой техникой.
В Ингольштадте у Тухачевского было немало интересных собеседников. Здесь он познакомился с французским капитаном Шарлем де Голлем, будущим генералом и президентом Франции, основателем Пятой республики, в чем-то повторившим путь Бонапарта. Де Голль, как и Тухачевский, пять раз пытался бежать из плена, но всё неудачно. В 1920-м им вновь пришлось встретиться, уже по разные стороны баррикад, на Висле, где Тухачевский командовал наступавшим на Варшаву Западным фронтом, а де Голль, офицер французской военной миссии в Польше, возглавлял польский пехотный отряд, подкрепленный несколькими танками. Впоследствии де Голль тепло вспоминал о молодом симпатичном подпоручике-гвардейце, поразившем его энергией и дерзостью как в 9-м форте Ингольштадта, так и на поле битвы под Варшавой.
Другой француз, Реми Рур, под псевдонимом Пьер Фервак опубликовавший в 1928 году первую книгу о Тухачевском, в бытность в Инголыитадте придерживался анархических взглядов. Он много беседовал с русским подпоручиком, к которому чувствовал симпатию. Фервак и Тухачевский часто спорили. Вынужденное безделье плена побуждало находить выход в интеллектуальной игре, в бесконечных спорах о продолжающейся войне и диспутах на мировые темы. Французский офицер свидетельствовал позднее:
"Спорили о христианстве и Боге, искусстве и литературе, о Бетховене, о России и "русской душе", о русской интеллигенции. Молодой русский офицер оказался заядлым спорщиком. Французы даже переделали в шутку его фамилию на Тушатусского (от "touche-а-tuss", буквально: "касаться всего", что призвано было также подчеркнуть обширную, хотя и чуть поверхностную эрудицию Тухачевского.
– Б. С.)". Тухачевский говорил Ферваку:
"Чувство меры, являющееся для Запада обязательным качеством, у нас в России - крупнейший недостаток. Нам нужны отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и варварское дыхание Петра Великого. Поэтому к нам больше всего подходит одеяние диктатуры. Латинская и греческая культура это не для нас! Я считаю Ренессанс наравне с христианством одним из несчастий человечества... Гармонию и меру - вот что нужно уничтожить прежде всего!"
По словам Фервака, Тухачевский называл себя футуристом и только в футуризме и близком к нему дадаизме видел будущее искусства. Что не мешало ему преклоняться перед Бетховеном. Именно с "великим глухим" сравнивал Тухачевский свою Родину:
"Россия похожа на этого великого и несчастного музыканта. Она еще не знает, какую симфонию подарит миру, поскольку не знает и самое себя. Она пока глуха, но увидите - в один прекрасный день все будут поражены ею..."
Мечты о военных подвигах закономерно предполагали и веру в величие России - иначе страна не будет иметь сильной армии, а без мощных вооруженных сил в своем распоряжении никому еще не удавалось стать великим полководцем. Тухачевский же явно грезил о лаврах Наполеона.
Тем временем в России назревала революция. Несмотря на скудость доходившей до узников информации оттуда (только из германских газет), Тухачевский ее предчувствовал. Незадолго до февраля 1917 года он поделился с Ферваком своими мыслями о будущем российской монархии: