Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765
Шрифт:
Василий Дорофеевич Ломоносов был опытным полярным мореходом, который смело и уверенно ходил далеко в Ледовитый океан. 4 июля 1734 года из Архангельска для осмотра и описания побережья Ледовитого океана отправился на двух кочах один из отрядов Великой Северной экспедиции под начальством лейтенантов Степана Муравьева и Михаила Павлова. Согласно «высочайше утвержденным правилам» местные жители были обязаны сообщать «до городов» о всех замеченных в море судах. 3 сентября генерал-губернатор князь Щербатов прислал в Архангельскую контору над портом со своим адъютантом «холмогорца Куростровской волости Василья Ломоносова», который объявил, что «в первых числах августа видел оба судна верстах в двухстах от Югорского Шара». В. Д. Ломоносов, который находился тогда на острове Долгом, сообщил также, что трое суток после этого стоял «способный» ветер. Он провел на этом месте еще три
Из этого сообщения явствует, что В. Д. Ломоносов не только заходил на своем судне в устье Мезени и в Пустозерск, но бывал и значительно дальше, в Баренцевом море, притом довольно часто и во время юности Михаилы. [52]
Иногда им приходилось забираться далеко в Северный Ледовитый океан. Сам Ломоносов в одном из своих ученых трудов, говоря об искрах, «которые за кормой выскакивают» во время полярных плаваний, добавляет: «Многократно в Северном океане около 70 ширины (т. е. широты. — А. М.)я приметил, что оные искры круглы». Повидимому, это указание Ломоносова и относится к восточным районам Баренцева моря и Югорскому Шару.
52
«Архангельские губернские ведомости», 1861, № 26 и 27; Г. В. Яников. Великая Северная экспедиция, М., 1949, стр. 29.
Судно Ломоносовых проходило мимо одиноких северных островов, о которые разбивались огромные пенистые волны. Трехпалые чайки, кайры и альки унизывали отвесные высокие скалы, цепко прилепляясь к скользким уступам, кишели и гнездились в расселинах, на маленьких площадках и по карнизам. Трепещущими тучами поднимались они в воздух, подчас заглушая своими резкими и хриплыми криками даже шум моря.
Но затем птицы быстро успокаивались. Самки с доверчивой глупостью продолжали сидеть на гнездах даже при приближении человека. Они лишь вытягивали шеи, норовя клюнуть пущенный в них, но пролетевший мимо камень. Даже выстрелы не особенно смущали их, и они только раздраженно покряхтывали, не обращая внимания на подстреленных подруг, срывающихся в бушующее море.
Вблизи птичьих гор кружатся и промышляют себе корм небольшие хищные птицы, которых поморы метко прозвали «доводчиками». Они преследуют трехпалых чаек до изнеможения и вырывают у них добычу прямо из клюва.
Нет никакого сомнения, что Ломоносова не раз заставали жестокие северные штормы. Шквал налетает почти внезапно на идущее под всеми парусами судно. И если нужно немедленно отдать фал, или, по-северному, «дрог», а большой парус почему-либо не спускается, то кормщик, не теряя времени, бросает в него острый нож или топор, и прорезанный парус раздирается ветром на части, а едва не опрокинувшееся судно стремительно выпрямляется, так что надо цепко держаться, чтобы не сорваться в море.
Плавания с отцом развили в юноше Ломоносове отвагу и неустрашимость, выносливость и находчивость, огромную физическую силу, уверенность в себе и наблюдательность. Он любил суровый Север, ледяной ветер в лицо и непокорное море. Впоследствии в звучных стихах Ломоносов убежденно доказывал преимущества северной природы, которая бодрит и закаляет человека:
Опасен вихрей бег, но тишина страшнее. Что портит в жилах кровь свирепых ядов злее, Лишает долгой зной здоровья и ума, А стужа в Севере ничтожит вред сама…Ломоносов глубоко понимал жизнь на море. Переживания помора, возвращающегося из долгого и тревожного плавания, много лет спустя нашли поэтическое отражение в одной из его од;
Когда по глубине неверной К неведомым брегам пловец Спешит по дальности безмерной И не является конец, Прилежно смотрит птиц полеты, В воде и в воздухе приметы, И как уж томную главу НаТрудные морские переходы не только физически закаляли Ломоносова, но и развивали его ум, обогатив его большим числом самых различных впечатлений.
Ломоносов изведал все уголки Белого моря, жил общей жизнью с поморами, узнал их труды и опасности, жадно прислушивался к их рассказам, встречался со множеством сильных и смелых людей, ходивших по морям, лесам и топям, сметливых и зорких, знающих повадки лесного зверя и морской птицы, бесстрашных охотников и зверобоев, опытных лоцманов, и навигаторов, различавших малейшее изменение погоды и ветра и умевших провести любое судно через все мели и коварные встречные течения.
Он наблюдал жизнь малых народов Севера — ненцев, коми-зырян и лопарей, сочувственно отзывался о них, встречался с ними, по видимому даже принимал участие в их празднествах и увеселениях. В 1761 году, опровергая неверные известия о северных народах, помещенные Вольтером в его «Истории Петра Великого», Ломоносов, указывая на слабосилие лопарей «за тем, что мясо и хлеб едят редко, питаясь одною почти рыбою», тут же замечает. «Я, будучи лет четырнадцати, побарывал и перетягивал тридцатилетних сильных лопарей». Далее он приводит и другие свои этнографические наблюдения: «Лопари отнюдь не черны и с финнами одного поколения, ровно как и с корелами и со многими сибирскими народами. Лопарки хотя летом, когда солнце не заходит, весьма загорают, ни белил, ни румян не знают: однако мне их видеть нагих случалось и белизне их дивиться, которою они самую свежею треску превосходят — свою главную повседневную пищу».
Юноша Ломоносов видел разнообразные морские, речные и береговые промыслы и занятия, наблюдал кипучую торговую и промышленную жизнь обширного края, сберег в своей памяти множество сведений, которыми потом делился со своими современниками в научных и практических целях, или, как скупо сообщает академическая биография 1784 года, «рассказывал обстоятельства сих стран, о ловле китов и о других промыслах».
Обращает на себя внимание, что в приведенном известии назван только китоловный промысел, по видимому особо интересовавший Ломоносова. На Мурмане, у Колы и Кильдина юноша Ломоносов наблюдал, как в открытом море «играют киты», которые, по свидетельству академика Н. Озерецковского, «летом и осенью разгуливают там в великом множестве и, выходя на поверхность воды, наподобие дыму выметывают из себя воду чрез головные дыхалы; выкинув ее, головою опускаются в глубину, выставляя потом хребет свой наружу и наконец показывая широкой горизонтальной хвост». [53]
53
Николай Озерецковский. Описание Колы и Астрахани, СПб, 1801, стр. 28.
Киты, безжалостно истреблявшиеся в русских водах иноземными китоловами, нередко устремлялись к самому Мурманскому берегу, в Кольскую губу и даже заходили иногда в устье реки Туломы. Раненых и погибших в море китов нередко выметывало на берег. «Кто в 1727 году из Колы и Архангельского города сюда привезенный скелетон обмелевшего кита видел, тот оное ясно разуметь будет», — говорит об исполинской величине китов статья в «Примечаниях на Ведомости» 1732 года. [54] Скелет этот был приготовлен и перевезен в Петербург во исполнение собственноручного указа Петра Первого, посланного 4 сентября 1724 года Кольскому коменданту. Кольским промышленникам было велено «смотреть, когда кита на берег выкинет, тогда б они бережно обрали сало себе, а усы и кости не тронули и оставили так, как оные были», после чего комендант должен был приставить «к тем костям караул» и немедленно известить Петербург, откуда пришлют сведущего человека, чтобы «те кости порядочно разобрать по нумерам», а затем отправить до Нюхчи «с нарочным офицером». Указ этот был выполнен уже после смерти Петра. Гигантская туша кита, а затем его скелет, ожидающий отправки в Петербург, не мог не привлечь внимания любознательного юноши Ломоносова, как раз в это время наведывавшегося в Колу.
54
О китовой ловле. Первое продолжение. «Примечания на Ведомости», ч. LXXXV, 23 октября 1732 г., стр. 373.