Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения
Шрифт:
На свое собственное творчество поэт смотрит также как на одно из проявлений этой великой мысли, и он пишет:
Не может быть, чтобы мои идеиВлиянья не имели на природу.Волнение страстей, волнение ума,Волнение чувств народа —Все той же проявление мысли.Человек – вот центр всей природы, ее обнаружение, в котором она всего лучше самопознает себя: человек бывает и своеволен и неразумен, но ему дан светоч ума и даны добрые стремления и неразрывно с ними связанная красота —
Все творенья в Божьем миреТак прекрасны, хороши!Но прекрасней человекаНичего нет на земле!То себя он ненавидит,То собой он дорожит,То полюбит, то разлюбит;За миг жизни век дрожит…Даст желаньям ли свободу —Землю кровью напоит;Буйной воле даст ли волю,Под ним море закипит.Но изменится стремленье,Озарится светом ум —И своей он красотоюВсе на свете помрачит…Два начала враждуют в человеке – начало духовное и телесное:
В глыбуЗемлянуюСила небаЖизнь вложила,И живет в нейКак царица!С колыбелиДо могилыДух с землейВедут брани:Земь не хочетБыть рабою —И нет мочиСкинуть бремя;Духу ж небаНевозможноС этой глыбойПородниться…И две жизни есть в мире; одна – светла и горит, как солнце; в ее очах небесный тихий день, святая мысль и чувство. Это – жизнь земного духа, она долга, как Божья вечность. Другая же жизнь темна; в ее очах земная грусть и ночь, и не звучит в ней свободная речь; это – жизнь земного праха, и она кратка, как блеск звезды падучей («Две жизни»).
И счастлив тот, кто может жить этой жизнью духа. Ею живет и поэт – властелин-художник; его душа вмещает в себе целую природу:
Проникнуты чувством,Согреты любовьюИз нее все силыВ образах выходят…Властелин-художникСоздает картину —Великую драму,Историю царства.В них дух вечной жизни,Сам себя сознавши,В видах бесконечныхСебя проявляет;И живет столетья,Ум наш поражая,Над бездушной смертьюВечно торжествуя.Таковы в общих чертах мысли и настроение этих «Дум». Мысли, конечно, принадлежат не Кольцову. В них нетрудно узнать некоторые из натурфилософских, исторических и эстетических положений Шеллинга и Гегеля, с которыми Кольцов ознакомился в кружке Белинского. Кольцову в данном случае принадлежит только оправа, в которую эти мысли вставлены. И она имеет свою художественную ценность.
Название «певец народной жизни», «поэт-прасол», как обыкновенно называют Кольцова, не характеризует всей его поэтической деятельности. Народная песня входит в нее как составная главная часть, но не менее оригинальна и его философская лирика. Она связывает Кольцова с его эпохой и делает его участником того умственного движения, того критического отношения к жизни, которое так явственно сказывалось тогда в наиболее интеллигентных классах нашего общества.
Эта широта горизонта у простого человека заставила критиков уже давно смотреть на Кольцова не только как на наивного певца народной жизни, а как на соучастника в великом движении русского идеализма, который стремился философски осмыслить действительность и регулировать ее течение своими нравственными принципами.
Мы знаем, какого труда стоила выработка этого миросозерцания людям с гораздо большей умственной силой, чем наш скромный мещанин. Довольно того, что стремление к этому таинственному и неопределенному идеалу руководило им в жизни, что, будучи певцом возможного и будущего, – он, как выразился один критик, оставался в то же время и певцом действительности, печальной, полной страданий действительности, которая сама себе довлеть не могла и требовала поправки и оправдания в иной, лучшей жизни, условия которой, быть может, не были вполне ясны поэту, но которую он предугадывал своим сердцем.
Поэзия Кольцова, при всем смирении, которое так заметно и в его народной песне, и в личной лирике, и в его «Думах», – была, в сущности, исповедью очень тревожной души, неудовлетворенной и искавшей выхода из своего умственного плена и враждебно настроенной против той действительности, которая стесняла ее свободное развитие.
Недаром Белинский под конец жизни, в 1846 году, в период открытой ссоры с русской действительностью, так тепло и восторженно говорил о своем покойном друге и, вспоминая его, восхвалял страшную силу русского человека в страдании.
Но если как человек Кольцов и волновался, то это волнение духа на его лирике почти не отразилось. Поэт скрыл от нас свои мучительные расчеты с туманными мыслями высшего порядка и с возмущенным нравственным чувством – он дал нам только конечный вывод, к которому пришел после раздумья. Вывод был примиренный и даже совсем мирный, поскольку он отражал отказ поэта от дальнейшего спора с жизнью.
Что-то родственное с последними словами купца Калашникова слышится в этой первой песне, с какой русский простолюдин выступил в интеллигентном кругу.
X
Такова была, в ее наиболее сильных представителях, семья поэтов молодого поколения, среди которых Лермонтов блистал своим гением.
Все современные ему певцы своей печали и радости обнаружили, как видим, большую уравновешенность ума и сердца и большую нелюбовь ко всяческому волнению – идейному или сердечному. Мотивы протеста, титанических порывов, борения духа были им чужды. Если в песне кого-либо из них такие мотивы встречались, то они вытекали из условий личной жизни поэтов; и такие случаи бывали очень редки. Если же некоторые из этих лириков от природы получали в дар способность волноваться, то они из всех сил старались подавить в себе это волнение и неохотно ему уступали. Большинство же молодых лириков совсем его не ощущало, и религиозное чувство, отвлеченная мысль и эстетическая эмоция водворяли в их душе желанный покой и гармонию…