Микенский цикл
Шрифт:
– Э-э-э-э-э-э-эх!
Улыбается Лаэртид, от удовольствия нос морщит. Всех победил, даже Аякса Оилида, даже Тевкра. А ведь тот лучшим считался!
(Ну, лук-то понятно. А вот вчера Любимчик даже меня удивил – на мечах всех обставил. И ростом вроде бы не вышел, и статью, и двигается, словно краб по песку, – а поди ж ты!..)
А я на рыжего смотрю – и все диву даюсь, маму вспоминая. Нет, он действительно Любимчик! Пожалела его мама! А ведь могла бы и в паука превратить. Говорят, это у нее хорошо получается!
Но как нос дерет, Любимчик! Прямо Агамемнон какой-то!
– Радуйся, Диомед!
Засмотрелся! А если в бою сзади подойдут?
– Радуйся!
Киваю, а сам вспомнить его не могу. Немолод уже, хоть и не стар, морщинки в уголках губ, на висках седина, как у Патрокла, а глаза... Ой, непростые глаза!
– Я – Протесилай из Филаки.
Точно! Какой-то родич тамошнего басилея, кажется.
– У нас много общих знакомых, Диомед Тидид.
Сказал – и странно так взглянул. Словно я догадаться должен.
– Бывает, – согласился я. – Ты мне, случаем, не дядя?
Чуть дрогнули губы. Смеется? Смеется! Словно дедушка над неразумным внуком.
– Не дядя, Тидид, хотя мой дядя, говорят, очень любил тебя. А вот твоя мать меня не любит. Боюсь, это взаимно.
А в глазах... Словно кто-то другой на меня смотрит.
Страшно даже!
– Моя мать...
– Я не имею в виду Аргею, дочь Адраста. Прощай, Диомед. Если буду тебе нужен, приезжай в Филаку.
Вновь дрогнул губами, поклонился. А я с трудом сумел собственную челюсть поймать – руками. Отвалилась челюсть.
Любимчик меня по плечу своей лапищей хлопает, смеется, головой рыжей качает.
– Видел, как я их всех? Видел? Пошли выпьем, а? По чаше, не больше!
– Пошли, – вздыхаю я, а сам о Протесилае Филакском думаю. Ничего себе, намеки! Да кто он такой, Протесилай этот?
А Одиссей меня к поварне дворцовой тащит, не отпускает. Ну, лапищи у парня!
– Сделал я их, сделал! И Тевкра сделал, и Оилида! Эх, жалко, сестра твоя не видела!
Чуть не спросил «какая?», да вовремя язык прикусил.
– И угораздило ее замуж так рано выйти! Такая девушка, я тебе скажу, куда там Елене! Прямо здесь бы и женился, Афиной клянусь! Как у нее кожа пахнет! А губы!.. Эй, ты чего, Диомед? Ты не падай!
Упадешь тут!..
* * *
– Человек о богах
Должен говорить только доброе,
И на нем не будет вины.
Пелопс, сын Тантала!
Я скажу о тебе иное, чем предки...
Впервые вижу толстого аэда! Щеки лепешками свисают, а брюхо такое, что лиру ставить можно. Зато голос и вправду – всем голосам голос!
– Я скажу, что некогда твой отец,
Созывая богов на милый Сипил,
Благозаконно
Воздавал им пиром за пир...
Впрочем, голос голосом, а слушать его, кажется, никто и не собирается. И то, песен про Пелопса нам не пели, что ли? Сидят у нас всех эти Пелопиды костью в горле!
«У нас» – потому, что все мы здесь, у дворцового портика. Всех собрал Тиндарей. Слева от меня Эврипил, сын Эвемона (козопас – и борода козлиная!), справа Асклепиады – Подалирий и Махаон, Капанид с Амфилохом – чуть сзади, Атриды же, как водится, впереди – носы копьями выставили.
– И когда-то сверкающий трезубцем бог
Схватил тебя и унес,
Ибо страсть придавила его сердце.
На золотых конях
Он вознес тебя к Зевсу
В небесный широкославный чертог...
Ревет аэд, Пелопса прославляя. А мы меж собою тихо так: «Шу-шу-шу! Шу-шу-шу!» Знаем, не зря собрали! Неужто сегодня скажут? Пора вроде!
Напировались!
Неужели все-таки Агамемнон? Не разорвали бы его прямо здесь, на месте! За эти дни точно решили: «Кто угодно – но не он!»
– Ты исчез,
И люди искали, но не нашли тебя для матери;
А завистник-сосед
Стал, таясь, рассказывал людям,
Как в воду, кипящую на огне,
Острым изрубленное ножом
Падало тело твое...
Елены нет, Атрея нет (ни разу его не видел!), а Тиндарей сидит на троне, глаза закрыл – то ли спит, то ли аэду внимает.
– Эй, богоравные, а ведь не зря нам про Пелопса поют!
(Кто-то сзади. Кажется, белобрысый Пенелей Гиппалкид.)
– Пусть поют! Мы этого носатого... как Пелопса. В воду, кипящую на огне! (Слева! Аякс Теламонид!)
– Нет!
Я не смею назвать людоедами богов!
Слишком часто кара настигала богохульников...
А богоравные уже – в полный голос:
– Если Агамемнон – все встанем! Не позволим!
– Не позволим, не позволим, не позволим...
Катится по рядам камнепадом, ширится. А мне не по себе почему-то. Вроде для того и ехал сюда, для того и коней торопил...
– А когда расцвели его годы,
Когда первый пух отметил его щеки,
Он задумался о брачной добыче,
О славной Гипподамии, дочери писейского отца.
Выйдя к берегу серого моря,
Он один в ночи
Воззвал к богу, носителю трезубца-а-а-а!..
Старается аэд, не горлом уже поет – брюхом. Да что нам эти Пелопсовы страдания! Не о Гипподамии сейчас речь идет...
– Пилос, Алиба, Мизы, Итома, Феры! Вместе, вместе, вместе!
– Дулихий, Саламин, Гиестия! Вместе!
– Аргос! Аргос! Аргос!
– Да чего мы молчим, богоравные? Встанем, скажем...
Эй, а чего это?
А действительно, чего? Смолк аэд, про свадьбу Пелопсову не допев, Тиндарей с места вскочил... и другие вскочили!