Микита Братусь
Шрифт:
Свежий весенний воздух щекочет, бодрит. Ранние дымы тянутся из труб вверх, стоят над всем селом высокими стройными столбами, будто выросла за ночь над нашей Кавуновкой высокая белая колоннада, поднялась к небу, мягко подпирая по-весеннему легкую небесную голубизну. Восток алеет, разгорается, деревья стоят неподвижно, в сережках росы. Скворцы уже прилетели и, чтоб разбудить моего Федю, нарочно подняли под окном радостную возню. Пора, хлопец, вставай, выноси нам скорей свою разукрашенную скворешню!
Синявка наша вышла за ночь из берегов, затопила часть моего сада.
— Глянь, — кричу
На всякий случай надо выкопать магонию, а то ее еще зальет. Это подарок Степана Федоровича Миронца — вечнозеленая дикая магония. Привез в прошлом году из Степного, посадил возле хаты. «Ну-ка, — думаю, — выдержит ли зиму в открытом грунте?»
Выдержала, как видите, браво зеленеет.
Выкапываю, а Оришка проходит поблизости, спрашивает:
— Зачем ты ее выкапываешь?
— Разве ты не догадываешься, бабуня? В наш большой сад пересажу.
— Другие в дом несут, а ты все из дома норовишь.
— Что ж, — говорю, — Оришка, разве наш колхозный сад — не мой дом? Эх ты, а еще в героини метишь!..
— Не терзай ты меня, Микита! Разве я тебе сказала: не выкапывай, не уноси? Сказала, а? Что ж тебя задело?
— Могла б и сказать, если б не остановил!
— Остановил! Он меня остановил! Мечу и буду метить!.. А сам ты разве в лауреаты не метишь?
Вот смола! Сам не знаю, чем мне эта смола нравится (а нравится — если день не вижу, уже и соскучился).
— Магония! — не утихает Оришка. — Плакать буду по ней горько! Ферму мою не выкорчуешь, а остальное хоть всё выкопай и унеси! Перетаскивай деревья на остров, тащи туда хлев, тын, все тащи! Возьми и меня впридачу, отнеси и посади на своем острове!
— Боюсь! Посажу, а ты еще подрастешь, Оришка. Что мне тогда делать?
— Найдешь, что делать! Теперь ведь находишь!
Пошла, рассуждает на ходу так, что скворцы шарахаются.
Осторожно беру магонию на руки, с кистью корня, с влажной пахучей землей. Пусть привыкает магония в моей большой усадьбе, там ей будет вольготнее.
Какая от нее польза? — спросите. Пока никакой, а позднее, возможно, пригодится, как дичок-прививка, для работы с цитрусами при поисках или воспитании гибридов.
Не всегда же цитрусам сидеть в траншеях, как бойцам перед атакой. Придет время, бросим их в открытую атаку, выведем их — и в условиях Украины — на открытые грунты, развернется по всему югу наше вечнозеленое войско! Станут золотые не вянущие цитрусовые рощи привычными для нашего глаза, придадут еще больше яркости и красоты нашим живописным украинским пейзажам.
Справедливость торжествует, и в этом нет ничего удивительного. Такова уж диалектика нашей жизни. В свое время и мне кое-кто немало крови попортил, но я всегда говорил себе:
— Не падай, Микита, духом. Твое дело верное, ты честно работаешь на благо народа, значит рано или поздно, а твой, Микита, будет верх.
И, как правило, мои прогнозы сбывались, законы развития оказывались моими союзниками.
Да что я! Возьмите вы моего друга, Степана Федоровича Миронца… Теперь он директор станции и кандидат сельскохозяйственных наук, а я его знаю, когда он еще
Как-то в самые трудные для него времена признался мне Степан Федорович:
— Вот меня обвиняют, Микита Иванович, в карьеризме, в неуважении к своему педагогу — авторитетному профессору… Предо мной на выбор два пути: считаться с его авторитетом или считаться с народом, с его требованиями, с его интересами. Я знаю, что профессор осуждает мое поведение, и мне больно, что он считает меня неблагодарным учеником… Вот, мол, старался, воспитывал его, возлагал на него надежды, а он идет против меня. Ведь профессор думает, что воспитывал меня он один. А меня воспитывали еще комсомол, партия, народ, другие ученые, и я рад, что их воздействие оказалось сильнее влияния формальной, мертвой науки!
Смелый, воинственный товарищ Миронец!
Помню, прибыл в те годы один пузатый авторитет из Наркомзема и тоже не поддержал молодого ученого, навалился на него. Собрал широкое совещание на Опытной станции, созвал окрестных агрономов и меня туда же.
Отчитывается Степан Федорович о работе станции, а насупленный авторитет, развалившись за столом, то и дело реплики ему:
— Вы бросьте свои научные термины! Расскажите лучше, как денежки транжирите!
Миронец выслушивает и продолжает:
— Мы добились того, что уничтожаем вредителя розановую листокрутку на девяносто восемь процентов…
— Подождите, — перебивает авторитет, — а в Америке что-нибудь ведется в этом направлении?
— Да…
— Так купите у них за пять рублей золотом книжку и не трудитесь попусту!
Не выдержал я, поднимаю руку и — прямо из зала:
— Мы знаем станцию, знаем много интересных и полезных ее работ, пусть доложит товарищ Миронец… А вы, товарищ приезжий, дайте ему возможность говорить. Кому не нравится — может выйти проветриться.
Аудитория загудела, поддержала меня. «Авторитет» глянул на меня волком, но замолчал. После этого Миронец доложил нам о своих опытах, и в конце концов его верх оказался.
А тот «авторитет»? Был позже разоблачен как враг народа.
Вот почему я говорю, что законы развития — великая вещь. Всегда молодых инструктирую:
— Стой крепко, юноша и молодая девушка, за правдивое, действуй по велению своей совести, ответственной перед народом. Партия и народ — вот твой самый высший авторитет, твой компас, который тебя никогда не подведет. В нем твоя сила, твое счастье, богатство и неограниченные возможности.