Микки-7
Шрифт:
Так что текущая ситуация вряд ли улучшит мнение командора обо мне.
— Да знаю я, знаю, — ворчит Восьмой. — И однако, если ты не собираешься сегодня отправиться в люк, эту проблему мы пока решить не можем, согласен?
— Да, пожалуй.
— Конечно, если ты вдруг передумаешь…
— Не суетись, Восьмой. Если передумаю, ты узнаешь об этом первым.
Он улыбается во весь рот, весело ему. А вот мне совсем нет.
— Спасибо, — говорит он. — Слушай, а как быть с Нэшей? Мы ей расскажем?
Я не могу ответить с ходу, мне нужно подумать. Мы с Нэшей вместе с того времени,
С другой стороны, если не повезет и придется предстать на суд Маршалла, я бы очень не хотел, чтобы она отправилась в рециклер вместе с нами.
— Знаешь что? — говорю я. — Давай пока оставим все между нами.
— Не вопрос, — соглашается Восьмой. — Судя по тому, как обстоят дела с момента приземления, один из нас все равно скоро умрет. Проблема решится сама собой.
М-да… А ведь он, вероятно, прав.
Кстати, о скорой смерти: вот вам история. Как-то раз, через несколько месяцев после приземления на Нифльхейме, Берто взял меня полетать. В тот день он предпочел одномоторный флиттер-разведчик с неподвижным крылом вместо тяжелых грузовых судов, на которых обычно летает. Когда мы уже поднялись в воздух и кружили над куполом, я спросил, как удалось втиснуть генератор гравитации в такой крошечный самолетик. Он повернулся ко мне с насмешливой улыбкой:
— Гравитации? Ты шутишь?
— Нет, — ответил я. — Не шучу.
Он покачал головой, прибавил обороты и начал круто набирать высоту.
— Это самолет, Микки. Мы держимся в воздухе исключительно благодаря принципу Бернулли.
Я понятия не имел, кто такой Бернулли и какие у него принципы, но услышанное мне не понравилось.
До этого момента в полете меня всегда защищала уверенность, что я окружен надежным гравитационным полем и, как бы ни сложились обстоятельства, не рухну с высоты со скоростью в сто пятьдесят метров в секунду, чтобы расколоться о землю, как спелый арбуз.
— Берто, — осторожно спросил я, — а ты не хочешь выровнять флиттер? Или, еще лучше, вернуться на базу и обменять его на что-нибудь более… устойчивое.
Он рассмеялся.
— Серьезно? Ты хоть представляешь, сколько мне пришлось льстить и уговаривать, чтобы выпросить именно флиттер? Да весь смысл в том, что на нем можно выполнять фигуры высшего пилотажа, недоступные грузовому самолету!
Я собирался возразить, что вовсе не хочу испытывать никаких трюков в воздухе, но не успел, потому что Берто сделал «бочку», и я заорал, как… как человек, которого обуял внезапный, первобытный, заставляющий позабыть всякий стыд страх смерти. Таким человеком я, впрочем, и являлся.
Думаю, именно тогда я впервые осознал: несмотря на все тренировки, на жесткую идеологическую промывку мозгов и даже неопровержимый факт, что я умирал пять раз, но до сих пор жив, — в глубине души, в ее святая святых, я не верил ни в какое бессмертие.
— Погоди-ка, — говорит Нэша, — что это за завтрак аскета?
Я давлюсь неподслащенной
— Да вот, — говорю я, — решил заняться бодибилдингом. Я тут подумал, что если немного отъемся и подкачаюсь, то, может, в следующий раз ползунам придется жрать меня дольше.
Она хихикает. Нэшин смех — одна из самых милых ее черт. Такой… девчачий. А еще она, когда смеется, отводит взгляд и прикрывает рот ладошкой. Подобное поведение составляет разительный контраст с ее обычным образом лихой боевой летчицы: будто совсем другой человек.
— Рада, что ты еще способен шутить на эту тему, — замечает она. — С тех пор, как мы здесь приземлились, ты гибнешь с завидной регулярностью. Другой бы на твоем месте озлобился.
Я снова наливаю воды в стакан. Есть голую протеиновую пасту почти невозможно, разве что в качестве гарнира. Она, в общем-то, безвкусная, но вязкая и зернистая. Чтобы проглотить, приходится постоянно ее запивать.
— Я предпочитаю рассматривать ситуацию под таким углом: если бы Седьмой себя не угробил, я бы никогда не вылез из бака.
На лицо Нэши набегает облачко печали.
— Да, наверное.
Я отрываю взгляд от своего унылого завтрака.
— Что?
Она качает головой.
— Я тяжело переживаю твою гибель, Микки, и с каждым разом все тяжелее. Вчера ночью был просто кошмар, куда хуже, чем когда умер Шестой. Наверное, так плохо мне не было даже после несчастного случая с Пятым. Когда ты передал, что отключаешься, я продолжала кружить в радиусе приема сигнала: все надеялась, что передумаешь. А потом наконец сдалась и вернулась к куполу, где целый час просидела в кабине на площадке прилетов, рыдая как маленькая. И вот… ты здесь, и, как ты правильно заметил, если бы вчера я тебя спасла, сегодняшний ты тут не сидел бы… и я сама не понимаю, что должна сейчас чувствовать.
— Да уж, — говорю я. — Бессмертие сбивает с толку.
— В этом ты прав, — раздается у меня за спиной голос Берто.
Я оглядываюсь: он стоит надо мной, держа в руках поднос с ямсом и жареными сверчками.
— Доброе утро, Берто, — говорит Нэша. — Присаживайся к нам, что ли.
Он ставит поднос на стол, перелезает через скамейку и садится рядом со мной.
— А почему ты хлебаешь баланду, Микки? И что у тебя с рукой?
Я опускаю взгляд. Запястье я обмотал тугой повязкой, но из-под нее видны расплывающиеся края синяка.