Мико
Шрифт:
Но сейчас не время думать об этом. Еще рано. Сейчас лучше погрустить, как маленькая девочка, скучающая без своего папы, всегда тосковавшая по нему, но теперь уже способная сказать ему, как жалеет она о том, что они не смогли ужиться вместе.
Жизнь была несправедлива, и теперь она понимала это всем своим существом. Она не могла сдержать рыдания, да и не хотела. Не скоро же ее пробрало, не скоро начала она скорбеть об отце и о той застенчивой и ранимой девочке, которой была доныне. Ее истинный возраст как бы настиг Жюстин, и она отправилась своим тернистым путем из детства в зрелость.
Впустив в себя долго сдерживаемую
Нанги лежал в своей постели в 911-м номере гостиницы “Мандарин” в Гонконге. За сверкающими стеклами окон его взору открывался залив Виктории, а за ним — часы на башне причала Стар-Ферри, южной оконечности Коулуна и всего азиатского берега. Где-то на севере, в далеком Пекине, жили хозяева Лю, в этом уже не было сомнений. И с ними, равно как и с самим Лю, надо было вести себя рассудительно.
“Самая большая сложность — время”, — думал Нанги. Времени у него было не ахти как много, и пока коммунисты считают, что дело обстоит именно так, они будут крепко держать его своими зубами. То, о чем они просили устами Лю, было совершенно невозможно. Не могло быть и речи об отказе от управления его собственным “кэйрэцу”. Всю свою жизнь он боролся за это высокое положение, прошел через бесчисленные опасности, обезвредил множество соперников, свел в могилу целое полчище врагов.
И все-таки, если не будет другого выхода, кроме как поставить подпись под этой бумагой, что проку ломать голову? В любом случае он терял “кэйрэцу”, ибо знал, что его компаний не сможет выдержать потерь на биржевых акциях и требований вернуть вклады, с которыми Паназиатский банк столкнулся по милости этого проклятого Энтони Чина.
И все-таки Нанги сохранял спокойствие. Жизнь научила его терпению. Он обладал редкой способностью, известной в Японии как нариюки-но-мацу: он умел ждать перелома в ходе событий. Нанги веровал в Иисуса Христа и его чудеса. Если ему суждено лишиться “кэйрэцу”, значит, такова его карма, наказание за прегрешения в одной из прошлых жизней. Ибо для Тандзана Нанги не было ничего дороже его компании.
И тем не менее он был совершенно уверен, что не потеряет ее. Как в свое время у Готаро на их импровизированном плотике много лет назад, у Нанги была вера. Его трезвый ум и вера проведут его через все испытания, как не раз бывало прежде в трудную пору жизни.
Нариюки-но-мацу.
Кто-то постучал в дверь. Неужели он уловил изменение течения? Или оно продолжает нести его в открытое море?
— Войдите, — сказал он. — Открыто.
Появился Везунчик Чу и прикрыл за собой дверь. На нем был устрично-серый помятый шелковый костюм. При свете дня он казался мускулистым и весьма щеголеватым. У него было красивое, довольно узкое лицо и проницательные, умные глаза. “Ну, если учесть все это, — подумал Нанги, — Сато умеет выбирать людей”.
— Ровно семь утра, — сказал Везунчик Чу, стоя у дверей. — Мне очень хочется произвести на вас благоприятное впечатление... после прошлой ночи.
— Вы закончили перевод?
Везунчик Чу кивнул.
— Да, сэр. Правда, местами приходилось трудновато, потому что, как вам несомненно уже известно, в китайском языке интонация несравненно важнее, чем слово само по себе.
— Вам нет нужды выражаться столь высокопарно, — сказал Нанги.
Везунчик
— Там, на этой кассете, довольно много промежутков. Если богам будет угодно, я бы когда-нибудь встретился с этой женщиной. Она, должно быть, родилась под счастливой звездой, если ее действо, совершенное с этим смердящим коммунистом, сыном шелудивой собаки, принесет какие-либо сведения.
— Я тут позволил себе заказать завтрак для нас обоих, — сказал Нанги, рукой помогая себе спустить ноги с кровати на пол. — Садитесь и составьте мне компанию, если не возражаете.
И он принялся вытаскивать маленькие тарелочки из печи для подогревания пищи и ставить их на стол.
— Дим-сум, — прошептал Везунчик Чу.
Нанги видел, что произвел на него впечатление, угощая традиционно китайским завтраком. Молодой человек уселся в одно из обитых атласом кресел у стола и взял палочки для еды.
За едой Везунчик Чу рассказал о том, что почерпнул из магнитофонной записи.
— Во-первых, я не знаю, много ли у вас сведений о нашем товарище Лю.
Нанги пожал плечами.
— Самые общие, я полагаю. Я не новичок в Гонконге, но мне не удалось пока воспользоваться осведомленностью президента моего банка, Аллана Су. Он не посвящен в то, чем мы здесь занимаемся. Мне не хотелось бы вовлекать его до самого последнего момента. — Нанги на мгновение умолк, приводя в порядок свои мысли. — Лю вносит вклад в поддержание благоденствия Гонконга. Его многочисленные предприятия на самом острове и в Коулуне притягивают в Гонконг огромные суммы денег. Доставка грузов, банковское дело, книгоиздание... Думаю, что одна из его компаний владеет большинством крупных магазинов в Кантоне.
Кладя в рот кусочек креветки, Везунчик Чу кивнул. Он жевал типичными для китайцев быстрыми движениями.
— Да, это уж точно. Но известно ли вам, что он еще и глава синдиката, владеющего “Франтаном”?
— Этим казино в Макао?
— Именно им, — сказал Везунчик Чу, поглощая запеченное в тесте перепелиное яйцо. — Коммунисты считают наиболее удобным отмывать деньги через “Франтан”, потому что это позволяет им получать миллиарды в любой валюте по их выбору, избегая неприятных вопросов, которые им могли бы задать. Некоторые из здешних крупных дельцов поступают так же, хоть и не через “Франтан”.
Нанги лихорадочно соображал, просчитывая все возможности. Он начал улавливать первые признаки перелома в течении дел.
— Товарищ Лю и эта баба, Сочная Пен, давние любовники, это-то вполне ясно! — Везунчик Чу засунул за щеку кусок свиного рулета и принялся жевать с довольным видом, продолжая говорить. — Этот охочий до грязи морской слизень придумал для нее столько изощренных ласк, что у меня голова идет кругом. Он такой пылкий.
— А она? — поинтересовался Нанги.
— Ох, уж эти женщины, — сказал Везунчик Чу, словно это было исчерпывающим ответом. Он сдвинул пустые тарелки на край стола и поставил перед собой полные. Схватив соевый соус, он энергично потряс бутылочкой над клецками, стоявшими перед ним. Потом протянул руку за жгучим соусом чилли, красным как кровь. — Исходя из моего личного опыта, о женщинах никогда нельзя ничего сказать наверняка. Они рождаются обманщицами, как олень рождается парнокопытным. Они развивают в себе обман так же рьяно, как следят за модными стрижками. А разве у вас не было такого же личного опыта?