Мико
Шрифт:
Итак, она отбросила все свои страхи и принялась за работу. Двадцать минут она работала с одним лишь небольшим перерывом. Как она и предполагала, четвертый позвонок был поврежден. Она не знала, поможет ли здесь “сэйкоцу айки” и не знала, можно ли продолжать.
Она закрыла глаза и стала искать то немыслимое, что определялось знамением, голосом Разума. И тут инстинкт и нечто большее — чувство космической гармонии — подсказали ей, что нужно делать. Воздействуя большими пальцами рук на кюсё — жизненные точки — по обеим сторонам позвоночника,
Потом она опустилась рядом с ним, сломленная усталостью, но испытывая и огромное облегчение, и ее горячее дыхание растопило ледяную изморозь на обнаженной спине Сайго.
Затем, приготовившись к трудному испытанию, она взвалила себе на плечи бессознательное тело Сайго, постаралась уложить его поудобнее и понесла домой.
— Значит, это и привело вас сюда, — сказал он.
Акико кивнула.
— Да, Сайго рассказал мне о вас. Это он предположил, что я могу войти туда, куда он не может.
— Я нахожу это дерзким с его стороны, — заметил он. — Но вряд ли неожиданным. Он не достоин того, чтобы появляться здесь. Я полагаю, что он вообще нигде не может надолго задержаться.
Эти слова задели ее, ибо она понимала, что Сайго по доброй воле расчищал ей путь, которого искал сам, но не мог обрести.
Кёки прервал ее мысли.
— Чего же вы ищете здесь, Акико-сан? Неужели вы думаете, что я смогу дать вам то, чего не дали другие?
— Я хочу научиться скрывать свою душу, — ответила она, — для проявления совершенного “ва”, даже когда я близка к тому, чтобы нанести удар по врагу.
Кёки налил еще чаю ей и себе. Они сидели друг против друга, скрестив ноги, на вымощенном камнем полу. Замок, в котором они находились и беседовали, был построен Иэясу Токугавой где-то в первой половине семнадцатого века для одной женщины, полупортугалки, полуяпонки по происхождению. Акико решила, что это была необычная женщина.
Снаружи комусо в тростниковой шапке играл на бамбуковой флейте нечто заунывное.
— Скажите мне, — заговорил он после паузы, — как это случилось, что у молодой девушки столько смертельных врагов.
Не было иного выхода, кроме как рассказать ему все об Икан и фуядзё, о Симаде, ее отце, и о тех, кто вложил в его руки вакидзаси, о двух смертельных ударах в живот, уничтоживших его “хара”. Его жизнь. Сеппуку.
Кёки закрыл ромбовидные глаза.
— Приятно видеть выражение столь благочестивого почтения к старшим со стороны молодых.
Он взял прошитый золотыми нитями веер, лежавший возле него, и принялся легко обмахивать им лицо. Это было женственно и, как показалось Акико, неподобающе для него.
Внезапно он перестал обмахиваться и бросил на нее пронзительный, испытующий взгляд. Веер бабочкой замер у его головы.
— Мое
Она должна была подавить свое желание солгать ему. Сайго предостерег ее от этого. Он говорил, что Кёки-сан сразу узнает и непременно попросит ее покинуть свою обитель. Акико стыдно было сказать правду, она покраснела.
— Веер кажется неподходящим для великого воина, подобного вам.
— Или вам.
— Я вовсе не воин, сэнсэй.
— Но вы стремитесь быть им.
— Нет.
— И вы отвергаете веер.
— Как женщина, я...
Она невольно открыла рот, увидев, как веер, гудя, пролетел по воздуху через всю комнату и воткнулся в самый центр сундука из камфарного дерева.
— Не как женщина, — сказал Кёки, — а как воитель.
Он глотнул чаю.
— Пожалуйста, принесите мое оружие, — попросил он, поставив фарфоровую чашку.
Акико встала и пошла через комнату. Подошла, дотронулась до предмета, простертого словно рука Будды и вонзившегося в дерево.
Он сказал:
— Это не оги, не просто веер, выдерните его из сундука, Акико-сан. Это гунсэн, боевое оружие.
Когда она принесла веер, он сказал:
— Все десять ребер выкованы из стали, а сам веер — это мембрана из стальной сетки, которая может разорвать на кусочки кожу, мясо, внутренности, а при соответствующем ударе даже кость.
И гунсэн снова запорхал у его щек, послушная бабочка обернулась куколкой.
— Ваша комната находится на втором этаже, — сказал он, — прямо под моей.
“У меня нет родителей; я сделала небеса и землю моими родителями. У меня нет дома; я сделала сайка тандэн моим домом. У меня нет тела; я сделала стоицизм моим телом. У меня нет глаз; я сделала вспышки молнии моими глазами. У меня нет стратегии; я сделала саккацу дзидзай моей стратегией. У меня не было плана; я сделала кисан моим планом. У меня не было принципов; я сделала ринки-охэн моими принципами”.
Акико, одна в Комнате Великих Таинств, встала на колени перед двойной линией жезлов-амулетов и длинных белых свечей. Свечи были зажжены, их запахом полнилась комната. Казалось, что эта атмосфера вбирает ее молитвы, словно сами духи внимают ей.
Замок Кёки располагался в узкой долине, где росли белые березы и лиственницы, где целые акры заняты были гигантскими азалиями и посадками персиковых деревьев. Тысячи метров над уровнем моря в Асама когэн. Здесь, в горах, было прохладно летом и морозно зимой. До Токио более 130 километров на северо-восток.
Над долиной царил 2500-метровый Асама-яма, действующий вулкан, близко к вершине совершенно голый из-за частых извержений.
По другую сторону гор, на северо-восток от тех мест, где стоял замок, простирались черные лавовые поля Ониосидаси, совершенно мертвые — порождение сильнейшего извержения 1783 года, названного впоследствии “Исходом Дьявола”.