Мико
Шрифт:
— Однако же ты сказала, что тебе это нравится, — возразил он.
Внезапно она показалась ему очень трогательной и беззащитной, и он прижал ее к себе, как потерявшегося ребенка.
При выходе из аэропорта их дожидался роскошный серебристый лимузин. Николас остановился, но Жюстин потянула его за руку.
— Пойдем же. Я решила прокутить часть своей новой зарплаты. Доставь мне такое удовольствие.
Николас с неохотой отдал свой багаж шоферу в униформе и, нагнув голову, сел рядом с Жюстин на плюшевое заднее сиденье. Она дала указания водителю, и они влились в медленный поток машин, движущихся по направлению к автостраде Лонг-Айленда.
— Я так понял, что Гелда решила не видеть отца.
— Ты
— Обо всем позаботились заблаговременно, не было никакой необходимости в нашем присутствии. — В машине повисла тишина, как будто между ними натянули занавес. — Твой отец...
— Не начинай это снова, Ники! — Она повернулась, и он увидел в ее глазах злость. — Я никогда не могла понять, почему ты согласился работать на него. На этого презренного человека.
— Он любил своих дочерей.
— Он не любил себя и не умел любить других.
Николас сцепил пальцы в замок и зажал их между коленями. Может быть, это и неудачный момент, чтобы рассказать ей все, но другого времени все равно не будет. Она имеет право знать. Он не может вести с ней двойную игру, как это принято у восточных людей.
— Твой отец предоставил мне полный контроль над компанией.
Под ровное гудение мотора за окнами проплывали пригороды Квинса. Наступила неловкая пауза.
— Это плохая шутка. Ник, — сказала она.
Он мысленно напрягся, готовясь к буре.
— Я не шучу, Жюстин. Шесть месяцев назад он сделал дополнение к завещанию, согласно которому я становлюсь президентом “Томкин индастриз”. Билл Грэйдон засвидетельствовал мою подпись под завещанием в Токио.
— Ты подписал эту грязную бумагу?! — Она отпрянула в угол сиденья. — Ты согласился на это!.. — Она покачала головой, словно не веря тому, что услышала. — Но это же безумие! — Слова, казалось, застревали у нее в горле. Она провела по лицу рукой, как бы стирая образ сидящего рядом с ней человека. Как будто это могло зачеркнуть сказанное им. — О Боже, нет! Это невозможно. — Она убрала руку и посмотрела на него в упор. Ее грудь бурно вздымалась. — Я думала, с этим покончено. Я думала, смерть моего отца раз и навсегда положит этому конец, и я окончательно порву с той жизнью, которой он жил. “Томкин индастриз” была построена на крови и слезах тех, кого отец считал нужным сокрушить на своем пути к вершине. Это так же верно, как то, что мы сидим сейчас с тобой рядом! — Она криво усмехнулась, и ему показалось, что она собирается плюнуть. — К вершине... Вершине чего, Ник? Что могло быть столь важным, чтобы заставить его относиться к нашей матери, Гелде и мне как к вещам — полезным, когда он нуждался в нас, и не заслуживающим внимания, когда он был занят... восхождением к вершине. — Николас молчал, полагая, что лучше дать ей выговориться. — И теперь, — она засмеялась истеричным смехом, — теперь, когда моя жизнь наконец может войти в нормальное русло, ты сообщаешь мне, что я снова связана с “Томкин индастриз” — душой и телом.
— Я только сказал, что подписал завещание.
— А ко мне, значит, это не имеет никакого отношения! — взорвалась она. — Мы собирались через месяц пожениться! Или ты забыл об этом по дороге домой?
— Жюстин, ради Бога...
— Нет и нет! Это касается меня, так же как и тебя. Только такому ублюдку, как ты, это не пришло в голову. Признай же это хоть теперь, черт тебя побери! — Ее глаза горели, лицо побагровело от гнева. — Ты знаешь, как я относилась к отцу. Ты знаешь, как я относилась к его компании. Я думала, что ты работаешь на него временно. Я думала... О Боже! — Она уронила голову на руки и разразилась слезами отчаяния. — О, как я тебя ненавижу! Что ты с нами сделал!
Николас откинул голову на бархатное сиденье и закрыл глаза.
— Я действительно предполагал, что
— Только, пожалуйста, не надо опять развивать идеи кармы, — прошипела она. — Я не желаю знать это мракобесие, эти мумбо-юмбо. Практикуй эти штучки со своими японскими друзьями, а не со мной!
— Жюстин, — просто сказал он, — мы оба измучены. Я долго думал, прежде чем принять решение, и я...
— Но ты не думал обо мне, не думал о том, что буду чувствовать я!
— У меня были причины более важные, чем твои капризы, — не выдержал он.
— А теперь послушай меня. Всю жизнь я слушала то, что говорил мне отец, что говорили мне все мои мужчины. Я подчинялась им, точно послушная девочка. Но с этим покончено. Потому что нет ничего важнее того, что хочу я сама. Никогда в жизни я не имела того, что хочу. Я всегда боялась поступать по-своему, потому что отец говорил мне другое, мужчины говорили другое, они учили меня, как надо себя вести, что делать, что говорить. Теперь я и только я отвечаю за свою жизнь, за свою судьбу. Не отец и никто другой, даже не ты, Николас!
Она наклонилась в его сторону из своего угла сиденья. Ее щеки горели, ее губы, обычно полные и чувственные, вытянулись в узкую прямую полоску.
— Наконец-то я свободна, и никто не загонит меня обратно в клетку. Я не хочу быть привязана ни к чему, и меньше всего — к этой мерзкой “Томкин индастриз”.
— В таком случае мы, похоже, зашли в тупик, — сказал Николас.
Жюстин покачала головой.
— Нет, Ник. Это тебе только кажется. А истина заключается в том, что, пока ты связан с компанией моего отца, я не хочу видеть тебя, не хочу разговаривать с тобой. Я даже не желаю знать о твоем существовании.
В просторном зале боевых искусств на тридцать восьмом этаже в здании “Синдзюку-сюйрю” вице-президент компании Сато Масуто Иссии занимался гимнастикой до седьмого пота, Пока другие служащие проводили обеденный перерыв за соба и “Сантори-виски”, Иссии заставлял свое тело работать на предельных нагрузках. Три раза в неделю он просыпался до рассвета, чтобы пробежать десять миль по полутемным улицам. Потом возвращался в свою крохотную холостяцкую квартирку в районе Рёгоку, принимал душ и переодевался в строгий темный костюм для работы. В остальные четыре дня он отдавал ранние утренние часы гимнастике. Поскольку вице-президент отвел своим начальникам отделов на обед всего сорок пять минут, он считал и себя обязанным подчиняться этому спартанскому графику. У него не хватало времени на весь комплекс дневных упражнений, поэтому середину дня он посвящал повторению одного или двух особо трудных движений из комплексов известных ему гимнастических школ.
Акико застала его за выполнением упражнений с шестом, используемым в айкидо. В зале больше никого не было. Все служащие Сато покидали здание ровно в половине первого, снимаясь как саранча с полей Синдзюку. Несколько минут Акико внимательно наблюдала за Иссии.
Мышцы у него блестели от пота, будто смазанные вазелином, голова была опущена, могучая грудь ровно вздымалась по мере того, как он концентрировался. Она припомнила его долгий пристальный взгляд в день их свадьбы с Сато. В его глазах она прочла скрытое плотское вожделение. Тогда она подумала, действительно ли он так хочет ее, как женщину, или же она символизирует в его глазах то, чем будет обладать вышестоящее лицо. Акико ясно видела, как любит Иссии власть. Он был не из тех, кто мог довольствоваться семейными радостями, домашним очагом и даже своим положением человека номер два в компании Сато, правой руки босса. Он хотел распоряжаться всем сверху донизу.