Микрошечка
Шрифт:
К концу танца мы, конечно, изрядно вымотались, однако торжество победы над пространством окрыляло нас, приподнимая над реальностью.
– Ну, как тебе танец с привидением?
– спросила я, когда музыка отпустила нас.
– Никогда не получал большего удовольствия от танца, - похоже, искренне признался сын.
– Пожалуй, отныне я танцую только с привидениями.
– И много их бывает на ваших тусовках?
– хмыкнула я.
– Ни одного...
– вздохнул сын.
– А ну их!.. Ты самая прекрасная женщина на
– Ты не должен так говорить!
– нахмурилась я.
– Твоя Прекрасная Дама еще впереди. Ты должен искать ее!
– Я никому ничего не должен, мама!
– мотнул головой сын.
– По крайней мере, в этом плане. Но конечно же. Буду искать, ибо так запрограммирован... Благо у меня есть с кем сравнивать...
– Прекрасная Дама похожа только на себя, - заметила я.
– Тем она и прекрасна.
– А может, она прекрасна тем, что соединяет в себе все, что мы когда-то любили и любим?
– серьезно посмотрел на меня сын.
– Вам, мужчинам, видней, - улыбнулась я.
– У каждого своя Прекрасная Дама, потому, что он ищет в ней необходимое только ему... Да вот беда Прекрасные Дамы по совместительству еще и женщины, то есть, живые существа, тоже кого-то или чего-то ищущие. И им, может быть, даже унизительно быть сравниваемыми с кем-то. Хоть с самим Идеалом...
– Учту, мама, - улыбнулся сын.
– Только ты все равно лучше всех.
– А не подарит ли Прекрасная Дама танец и рабу своему?
– возник вдруг мой властелин.
– С превеликой радостью, - поднялась я.
– Подождите, - остановил нас сын.
– Это не совсем та музыка...Давайте, я сыграю вашу любимую.
Он выключил проигрыватель и сел за небольшой "кабинетный" рояль, на котором и я играла (вернее сказать, поигрывала) всю жизнь, и он учился. И зазвучала мелодия нашей молодости. Под нее зарождалась и расцветала наша любовь. Мы начали танцевать, и я забыла о пространстве, которое надо оберегать. Я была далека отсюда и во времени (в это время уменьшалась мама!), и в пространстве. И в этой дальней дали я была не одна...
Мелодия звучала не совсем так, как прежде. И исполнялась она тогда оркестром, а сын теперь импровизировал и варьировал. Оттого то и это время, как бы наложились друг на друга, не смешиваясь, но сосуществуя. Университетский ресторанчик, где мы впервые танцевали, вдруг оказался в нашей гостиной. И стойка бара совместилась с камином.
То, что происходило, трудно назвать танцем. Скорее, восходящие потоки памяти несли меня по воле своей. И музыка, казалось, длилась бесконечно. Сын нанизывал вариацию на вариацию, заставляя (или помогая?) каждый раз по-новому переживать воскресшее и восхищенно удивляться тому, как много оно содержало в себе неразгаданного в свое время.
Не знаю, сколько бы еще это могло продолжаться, но вдруг мой затуманенный эмоциями взор наткнулся на зеркало. И то, что я в нем увидела, заставило меня оцепенеть. Муж тоже остановился и замер, проследив за моим взглядом. А сын (конечно же, он давно это видел) то ли с горящими от вдохновения, то ли с блестящими от слез глазами играл самозабвенно какую-то совсем уже немыслимую вариацию. Наверное, если бы не его музыка, я бы завизжала от ужаса. Но очень уж музыка была созвучна моменту и не позволяла диссонирующих эффектов типа визга.
В зеркале отражалось весьма странное, если не сказать страшное существо, общим силуэтом напоминавшее моего мужа, но на месте его лица торчал клок волос, а из плеч, извиваясь к затылку, тянулись щупальцы. В пространстве тела, вообще, клубился белый туман.
Я все поняла и сделала шаг назад. И ирреальная мизансцена стала вполне реалистичной. Всего несколько мгновений, подобных удару тока, но меня еще долго била дрожь.
Пытаясь достойно завершить сцену, я сделала книксен, муж поклонился и протянул руку, чтобы отвести меня к креслу. Мы пошли к камину. Сын изобразил несколько аккордов финала, и наступила тишина. Мы, все трое, ошеломленно смотрели друг на друга.
– Да! Это было нечто!
– выдохнул свои эмоции сын.
– О, если бы вы позволили мне сделать из этого фильм!
– Над этим стоит подумать, - неожиданно согласился мой технарь. Я вопросительно посмотрела на него.
– Если мы ступили на Тропу, - попытался объяснить он метафорически, то надо готовить к ней и коллективный разум социума. А это уже сфера искусства... Слушай, - обратился он к сыну, - а ты ощущаешь в себе силы на такой фильм?..
– Наблюдая эту гениальную сцену и участвуя в ней, мне показалось, что могу... Возможно, я слишком самонадеян.
– Скромность хороша, пока не мешает делу, - буркнул отец.
– Если почувствовал, что можешь, дерзай.
– Но стоит ли привлекать к себе внимание, пока мы сами не знаем ответа, - я попыталась проявить разумную осторожность.
– На какой вопрос?
– насторожился сын.
– Ну, прежде, чем перейти к нему, - улыбнулась я хитро, - нельзя ли предложить даме бокал нашего "Лешего-Эльфа". Все еще дрожит внутри.
Мужчины бросились к столу.
– Эх, - вздохнул сын, - очень сомневаюсь, что возможен второй дубль такой сцены...
– Зачем второй дубль, - пожал плечами отец.
– Все записано наилучшим образом. Даже такое, что тебе и не снилось. Пусть это будет фильм без дублей, как жизнь.
– В искусстве это не всегда возможно, - возразил сын.
– Чем дольше я живу, тем больше склоняюсь к заключению, что жизнь более искусство, чем наука.
– Эй, интеллектуалы!
– напомнила я о себе.
– Где мое вино?.. Впрочем, подождите, я сама!
– вдруг вспомнила я, что больше никто и никогда мне вина не нальет, хоть в лепешку расшибется... Наверное, мои деликатные и тянули время, чтобы до меня дошло.