Милицейский спецназ

Тамоников Александр Александрович

Делать было нечего. Подумал, может, вызвать проституток? Но с ними дело закружится до утра. Это точняк. А ему ночью надо в форме быть. Обойдемся без шлюх! Воздержание тоже иногда полезно. Но чем же заняться? Видак посмотреть? Да осточертел он уже! Прикинув, как скоротать время, Фома решил пойти в бассейн, благо тот был в доме, на первом этаже пристройки.

После водных процедур и обильного обеда Фома завалился на кровать в спальной комнате своего собственного крыла отцовского особняка.

Отец вернулся с работы около одиннадцати. Фома слышал, как он грубо обозвал

мать, не имевшую в семье никакого права голоса, когда та упрекнула мужа в продолжавшейся связи с молодой секретаршей. О сыне не спросил. И это хорошо. Фома не обратил ни малейшего внимания на то, что отец оскорблял мать, в нем не проявилось и намека на жалость, когда она плача ушла в свою комнату. Сын не жалел мать. Более того: он презирал ту, которая вскормила его своей грудью и отдала ему свою молодость. Фомин-младший являл собой точную копию отца – самовлюбленного карьериста-властолюбца и диктатора. Фоме было глубоко плевать на чьи-то страдания. Он жил для себя, для собственного удовольствия, и ради этого был готов пожертвовать всем без исключения, включая собственных родителей. Да, отца он боялся и всячески проявлял внешне сыновнюю любовь. Но потому лишь, что от высокого поста папы напрямую зависело его благосостояние. Он был заинтересован в отце, и только. В остальном на всех и вся эгоистичному мерзавцу Фоме было накласть!

Дождавшись, пока суета в доме стихла, он через отдельный выход покинул дом, прошел к тыловым воротам, где в будке дремал дежурный охранник. Особняк охранялся сотрудниками единственной в провинциальном городке охранной фирмы.

Фомин раскрыл дверь сторожки ногой, заставив охранника от неожиданности вскочить.

Молодой парень, примерно одного возраста с сыном хозяина дома, выходец из глухой деревни, часто заморгал глазами:

– А? Что?

– Кол в очко, дубина! Спишь в оглоблях?

– Виноват. Но я не спал, так, сморило малость!

– Сморило! Открывай ворота!

– Есть!

Охранник рывком открыл ящик стола, выхватил связку ключей, проскочил мимо Фомы к воротам, открыл калитку.

– Пожалуйста!

Фомин-младший пригрозил охраннику:

– Смотри у меня! Неси службу бдительно. Тебя сюда не дрыхнуть поставили! Усек, корешок?

– Так точно! Одна просьба, Александр Сергеевич, отцу про то, что задремал на посту, не говорите, пожалуйста.

Фома пренебрежительно посмотрел на парня:

– Не скажу! На первый раз прощаю.

– Спасибо. И еще, извиняюсь, вы обратно тоже через эти ворота вернетесь?

– А вот это не твое дело, понял?

– Понял!

– Закрывай калитку, да в порядок себя приведи. А то выглядишь как чмо, хотя что с тебя взять, Ваня?

– Меня зовут Степан.

– Какая на хрен разница? Деревня, ты и есть деревня! Глупота дремучая.

Фомин вышел на улицу.

За спиной закрылась железная дверь.

Он прошел к кустам акации. Периметр владений главы районной администрации хорошо освещался, в отличие от всех остальных улиц Горинска. Фома встал в тени кустов. Ждать долго не пришлось. Не успел он выкурить сигарету, как подъехал Быков на своей «девятке». За рулем сидел один из его парней.

Фома упал на сиденье.

Быков спросил:

– Куда едем, шеф?

– К Лорке наведаемся! Но к дому не подъезжать, остановиться у комка, что на перекрестке.

– А ты че, пешком дальше пойдешь?

– Бык? Чего тебе не ясно? Что вы, бля, последнее время вопросов ненужных немерено начали задавать? Что ты, что Урод! А? Что за дела? Расслабуху почувствовали? Или жизнь вольной стала? Только вольна она и красива, когда в карманах «капуста» шелестит. Без нее не развернешься! И вот ее, этой «капуты», думаю, я вам слишком много даю! Надо урезать паек, пока вконец не оборзели!

Быков прижал руки к груди:

– Да я ж о твоей безопасности беспокоюсь! Улица там темная, шантрапа малолетняя, что без голов, стаями бродит!

Фомин перебил подельника:

– Ты думаешь, в Горинске найдется хоть один отморозок, который решится руку на меня поднять?

– Не найдется, базара нет! Если узнает в лицо. А коли встретятся обдолбанные или накачанные самогоном?

– Заткнись! Делай, что говорю!

– Как скажешь.

Бык ударил водителя по плечу, тот воткнул передачу, отпустил педаль сцепления.

«Девятка», поднимая за собой пыль, рванулась в сторону восточной окраины города.

Вскоре она въехала в небольшой микрорайон, состоящий из нескольких пятиэтажек, расположенных рядом с нефтебазой.

На перекрестке у комка, где и приказал Фома, автомобиль остановился. Вправо отходила узкая и темная, но пригодная для проезда легкового транспорта улочка.

Фома открыл дверку:

– Ты, Бык, свяжись с Уродом, узнай, готов ли он к работе? Я скоро вернусь. Ждите!

– Может, хоть проводить немного?

– Сказал, ждите!

– Ждем.

Фомин скрылся в темноте глухого переулка.

В первый подъезд нужного ему дома он зашел через пять минут, по пути не встретив ни души. Поднялся на второй этаж. Позвонил в звонок двери, на которой красовалась декоративная табличка с номером 6. Из глубины квартиры послышалось то ли полупьяное, то ли сонное:

– Кого там черт принес?

– Открывай, красотка!

– Фома? Сейчас, погоди секунду!

Заскрипел засов. Большинство квартир в домах Горинска закрывались на засовы. Откуда пошла эта мода и почему, в городе, наверное, сказать бы не мог никто, но даже в особняке главы администрации эти железные запоры заменяли собой все внутренние замки.

Дверь открылась.

В прихожей стояла слегка помятая девица лет девятнадцати, можно сказать, голая, так как наброшенный сверху прозрачный пеньюар совершенно не скрывал ее наготы.

Фома шагнул в квартиру.

– Не ждала, шлюшка?

– Нет! Даже и не думала, что придешь! Сколько уже вместе не были? Неделю, поди?

– Дверь закрой! Надеюсь, ты одна в хате?

Девица, задвинув металлический запор, ответила:

– Сам-то как думаешь?

– Думаю, одна.

– Угадал! Да и кто может у меня быть? Все знают, что я твоя. А против тебя никто не попрет. А ты и сам не гам, и другим не дам. А я страдаю! Мне, Шурочка, ласки хочется каждую ночь, я молодая!