Милицейский спецназ
Шрифт:
Вот этого, как ни старался, Кузьмич понять не мог. Для других, возможно, все было предельно ясно, но этим другим и на все остальное наплевать. И на наркоту, и на проституцию, и на хулиганку, которая буквально захлестнула город. Этим лишь бы самим быть в стороне от всего, в тепле и уюте своих квартир, отгородившись от внешнего мира нежеланием воспринять действительность такой, какая она есть, скрывшись от реалий за крепкими стенами и железными дверями, живя по принципу – моя хата с краю! У кого беда? У кого несчастье? Кому нужна помощь? Эти вопросы не к ним. От подобных вопросов они затыкают уши. Так спокойнее будет! ИМ, но не старшему лейтенанту Кузьмичеву. Поэтому офицер и спрашивал себя, что же является основной причиной проституции?
Привлекательность легкого заработка? Но не так уж легок их труд, если можно назвать блядство трудовым занятием, хотя, наверное, можно! Да и львиную долю суммы, полученной от клиентов, путанам приходится отдавать сутенеру, тому же Уроду в данном случае. Непонятно! А ведь среди
Это произошло в июне. Разведрота, как обычно, заступила на дежурство на блокпост. И ничего не предвещало катастрофы. Ни разведданные глубинной разведки, ни какие-то особые признаки наличия у кишлака больших сил душманов, ни данные пилотов «вертушек», проведших контрольный облет ближайшей к стрелковому сооружению территории.
Напротив, в этот день в Пешевар в поисковый рейд было высажено отдельное подразделение. Да, что пост ночью обстреляют, знали все и этому особого значения не придавали. Даже небольшой штурм допускали и были к нему готовы. Но того, что произошло на рассвете, не ожидали и не просчитывали, потому как подобного просчитать было невозможно. Так же как и понять: почему ЭТО смогло произойти!
Но все по порядку. Ночь началась спокойно. Где-то около часа из степей пронесся пыльный «афганец». Затем наступила тишина. В ту ночь Кузьмичев не спал. Какое-то тревожное чувство лишило его сна. Но такое с ним бывало и ранее. Тогда своему чувству он значения не придал, просто выйдя к глиняному забору, к бойцам боевой смены. После пыльной бури небо было необычайно чистым, а звезды близкими. Казалось, протяни руку и сними любую из них. Мирно трещали цикады. Пространство до гор, с места, где находился прапорщик Кузьмичев, просматривалось прекрасно. И для наблюдателей не было никакой необходимости в применении приборов ночного видения или осветительных ракет. Кишлак также молчал, но это необычным не было. В общем, Кузьмич вернулся в спальный отсек где-то около трех часов. И прилег. А в четыре часа все вокруг содрогнулось от разрывов мин. Разрывов, буквально накрывших пост. И тут же раздались крики боли первых раненых. Рота даже в этих условиях сумела рассредоточиться по позициям, но поднявшаяся пыль, смешанная с гарью, не позволяла сориентироваться и понять, откуда велся обстрел, а также что последует за ним. Вернее, что за минометным налетом последует атака духов, было ясно, непонятно лишь: применят ли они стандартную схему или продолжат действовать, применяя новую тактику. Ранее их штурмы не начинались с такого массивного обстрела. Противника увидели, когда тот сблизился с постом метров на пятьдесят. И проявил он себя со всех трех направлений. Причем основная масса валила от кишлака, таким образом, нацелив главный удар в лоб посту. Рота огрызнулась огнем пушек боевых машин десанта (БМД), станковых пулеметов и автоматов. Плотный ответный обстрел заставил духов залечь. Но ненадолго. Блокпост накрыло вторым минометным налетом. Разрывы осколочных мин нанесли ощутимый вред обороняющимся. Появились первые убитые. К тому же огнем гранатометов моджахедам удалось вывести из строя одну боевую машину, что сразу же ослабило огневую мощь на левом фланге. Этим не преминули воспользоваться душманы, перебросив на ослабленный участок дополнительные силы. Пешая атака вновь повторилась. И вновь ее удалось отбить. Но расстояние между противником и блокпостом сократилось метров до тридцати.
Если духи подтянули бы на этот рубеж все свои силы, то броском скорее всего сумели бы ворваться на территорию СПС. И тогда неминуем был рукопашный бой, который десант не выдержал бы. Из-за численного превосходства врага. А посему нельзя было допустить сосредоточение противника для совершения этого губительного броска. И пост вел непрерывный огонь, перейдя практически к круговой обороне.
Кузьмичев яростно отстреливался как раз на том фланге, где была подбита боевая машина десанта. Рядом вел бой и рядовой Коренев. Прапорщик понимал, что такого темпа боя рота долго не выдержит. Арсенал поста, хоть и солидный, все же был ограничен. Когда-то патроны кончатся, и тогда конец! Но изменить ситуацию не мог, готовясь принять свой последний рукопашный бой. На этот случай в накладном кармане его полевой куртки всегда хранилась граната. Если придется умирать, то с собой прапорщик успеет захватить с пяток духов… Рядом с ним в глиняный забор ударила граната. Противно лязгнули осколки, вскрикнул Коренев. Оплавленный, зазубренный кусок горячего металла торчал из его плеча. Боец, как и многие другие, застигнутые врасплох столь массированной атакой душманов, не успел или в суматохе не сумел надеть бронежилет. Хотя тот плечо не прикрывал, но уже следующая порция металла могла превратить молодого солдата в решето. Кузьмич сменил позицию, оттолкнув Коренева к дувалу и встав у амбразуры вместо него. Он не лишил блокпост стрелка, так как все магазины механика-водителя были уже пусты. Он просто занял его место. Разрыв второй гранаты сильно ударил по перепонкам. Но заряд, сбив макушку глиняного забора, угодил в сожженную уже боевую машину десанта. Кузьмич увидел вражеского гранатометчика. Тот менял позицию. Прапорщик поймал его в прицел автомата и нажал на спусковой крючок. Но только две пули вышли из ствола. Два выстрела, слившихся в один, и АКС захлебнулся. И в ответ мощный разрыв, от которого прапорщик совершенно оглох, в глазах помутнело, резкая боль ударила по голове и, как ни странно, отдалась в ногах. Владимир, контуженный, не мог оценить произошедшего и попытался переместиться в сторону. Но ноги не слушались. Он опустил глаза и увидел рваные раны на обеих голенях. Ступни были неестественно вывернуты, это значило, что кости перебиты начисто. Тогда мелькнуло в голове: все, отвоевался. Слух постепенно вернулся к нему, и прапорщик услышал одиночные очереди бойцов, еще продолжавших сдерживать натиск духов. Но этот огонь был слишком слаб, чтобы удержать противника от решающего штурма. Значит, наступил его, прапорщика Кузьмичева, да и всех еще живых бойцов роты, момент истины. Он оглянулся. Рядом увидел тела солдат. Они лежали в разных позах и не двигались. И только Коренев смотрел на прапорщика широко раскрытыми от ужаса глазами. Владимир хотел что-то сказать солдату, но не смог, не слушался язык. Он вновь, с трудом повернув голову, посмотрел на блокпост. Крови Кузьмич не видел и уже не думал о ней. Дрожащими руками он достал гранату, вложил палец в кольцо предохранительной чеки. Осталось вырвать его, и через секунды взрыв. Он откинулся на холодную шероховатую поверхность глиняного забора. И стал ждать, считая последние секунды своей жизни и жизни рядового Коренева.
Взорвал бы он гранату, ворвись духи на пост? Да, взорвал бы! Но сделать это, к счастью, не пришлось. Когда казалось, все было кончено, со стороны Баграма он услышал рев быстро приближающейся гусеничной боевой техники. А затем с воздуха по духам ударили внезапно появившиеся спарки афганских правительственных военно-воздушных сил. Пилоты-афганцы хоть и летали на старой технике, но дело свое знали. Их бомбы ложились точно в цель, а подошедшая вовремя разведывательно-штурмовая рота отдельного разведывательного батальона мотострелковой дивизии переломила ход боя. Ребят из этого разведбата духи боялись, так как легенды об их подвигах распространились далеко за пределы провинции.
Перед тем как потерять сознание, Кузьмичев увидел разведчиков, ворвавшихся на пост. И Коренева, плакавшего над Кузьмичом, когда того несли к боевой машине пехоты. Владимир так и не сказал ничего солдату. И больше не видел его. Прапорщик остался жив. И так как лечение предстояло длительное, его переправили в Чирчикский госпиталь, что недалеко от Ташкента. Там Владимир и познакомился с молоденькой медицинской сестричкой Катей. Она покорила сердце кавалера двух орденов Красной Звезды своей ненаигранной скромностью и чистотой. У нее также не было родителей. Воспитывала Катю бабушка, и жили они в Горинске. После окончания девушкой медицинского училища в Переславле ее позвала к себе дальняя родственница – военный врач. Так Катя оказалась в военном госпитале. Знакомство их за время лечения Кузьмича переросло в любовь. У Владимира заканчивался контракт, и Катя предложила после его увольнения поехать на ее родину. Кузьмичев согласился.
И после госпиталя и увольнения, уже муж и жена, Владимир и Екатерина Кузьмичевы приехали в Горинск. Где и прожили уже более двадцати лет. Кузьмича взяли в милицию. После курсов переподготовки он получил офицерское звание и был определен в ГАИ инспектором. Жизнь и новая служба Кузьмичева складывались по-разному. В своей любви они с Катей были счастливы. Хотели, как и все, иметь детей. Но так уж получилось. Не дал господь.
Вернулся Губин. Загнав машину на прежнее место, вышел на улицу. Кузьмичев посмотрел на часы. Сержант, уловив это движение начальника, проговорил:
– Все в порядке, Кузьмич, доставил твою красавицу по назначению в полной сохранности!
– С чего ты взял, что она моя?
– Ну, ты же с ней базарил! Только не пойму, о чем вообще можно говорить с плечевкой!
– Эх, Максим! Во-первых, она женщина. Во-вторых, у каждого своя судьба. А судьба, брат, штука непростая и капризная. Может вверх поднять, а может и на дно бросить. Да так, что не всем оставит шанс выбраться обратно. Плохо тому, кто не в силах справиться с собой. И таких много. Коровина в их числе. Но она жертва. И не только собственной глупости, но и коварства тех, кто завлек ее на грязный путь проституции. А вот эти особи уже преступники.
Сержант пальцем сдвинул фуражку на затылок.
– Слушай, Кузьмич, а ты философ! И говоришь складно. Как лектор, что недавно в отделе выступал. Тоже что-то о нравственности бакланил. Только, признаюсь, я в его выступлении ни черта не понял. А ты?
– Я не ходил на лекцию.
– И правильно сделал! Базара было много, а толку ни хрена. Лектор говорил часа два, может, больше. А я, когда домой пришел, попытался предкам рассказать о лекции, и что ты думаешь? Двух слов связать не смог. Так и не вспомнил, чего этот областной оратор нам столько времени в актовом зале втирал.