Миллиард секунд
Шрифт:
– Нет, серьезно. Вас могут запереть в подвалах, избить и отправить в психушку? И это никак не будет караться?
Девчонка посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Взметнула темные брови вверх. Даже челюсть у нее отвисла. Нет, теперь я точно чувствую себя идиотом.
– Знаешь, я тоже об этом слышала, – говорит она с долей иронии.
– Я серьезно спрашиваю.
– А я серьезно отвечаю. Ты где эту хрень нарыл?
Если раньше я пытался ее отчитать, то сейчас мы поменялись ролями. Она смотрит на меня так укоризненно,
– Ну…
– Баранки гну!
– За языком следи! – предупреждаю серьезно.
– Ладно, сорян. Просто ты чудак, – и улыбается, вытаскивая из пакета питьевой йогурт.
– Почему это?
– Какой нормальный человек отправит ребенка в психбольницу? Знаешь, какой скандал разразится? А потом разбирательства, суды. Это же прикроет лавочку жабы. Откуда она бабки тырить будет?
В этот момент мне бы успокоиться нужно, только это самое спокойствие никак не приходит.
– Слушай, где твои родители?
Она замолкает. Улыбка пропадает с ее лица. А пальцы пытаются сцепиться в замок, но получается это так же хорошо, как у меня находить правдивую информацию о детдомовцах.
– Отказались, – отвечает она тихо, вперив в меня свои большие глаза.
– Вот так просто?
– Ну да.
Снова эта легкость в ее голосе, снова безмятежность. Почему такие вещи произносятся так обыденно? Словно в этом нет ничего странного или необычного.
– Как родные люди могли отказаться?
– Не родные, приемные, – поясняет Ева. – Они взяли меня из приюта, а через полгода вернули обратно, потому что меня ударил один козел в школе, а я сдачи дала. Им не нужна неадекватная дочь.
– А что с твоими настоящими родителями?
– Не знаю. В личном деле написано, что они умерли, когда я была маленькая, но я их совсем не помню.
Вот и дилемма. Я недавно хотел создать семью, а у нее этой семьи как таковой нет.
– И как ты живешь?
– Ты так говоришь, как будто я инопланетянин из космоса. Отсутствие родителей – это не конец света. Жила как-то без них, и сейчас проживу, – отмахивается девчонка, глядя на бутылку йогурта. Рассматривает изображение спелого яблока и груши, словно никогда в руках эти фрукты не держала.
А я вижу, как легко подрагивают ее пальцы, как глаза, не двигаясь, смотрят на упаковку. И сама она практически не шевелится, лишь глубоко вдыхает и выдыхает воздух.
Как бы она ни отрицала, факт остается фактом. Все видно невооруженным взглядом. Даже мне – постороннему человеку, который встречает девчонку третий раз в жизни. Но при этом создается впечатление, что встреч до этого было больше. Что мы встречались чаще. И встречи были плодотворнее. Будто в другой жизни виделись.
Сидели так же друг напротив друга и рассказывали о своей судьбе. Она так же смотрела на меня то укоризненно, то отчаянно, то с любопытством, так же облизывала пальцы,
Создается впечатление, что именно этот ребенок, переживший больше, чем обычный взрослый человек, искренне, без желания «быть в теме», скажет в любой сложной ситуации: «Я тебя понимаю».
И в моей тоже…
– А я бесплоден, – легко выпаливаю новость, которая однажды повергла меня в шок.
И мы снова долгое время молчим. Ева резко прекращает пить йогурт, закрывает крышкой бутылку и, внимательно взглянув на меня, произносит:
– Абсолютно бесплодных не бывает.
– Бывает, как видишь.
– Есть же другие варианты?
– Лечение. Но вряд ли это принесет какую-то пользу.
– Серьезно? – снова выгибает бровь и смотрит на меня, как на умалишенного. – Это говорит известный художник, который с самых низов карабкался на вершину вашего гребаного Олимпа?
– Тебе не понять.
– Слушай, мы уже это проходили. Не бывает безнадежных случаев. Либо ты борешься за эту возможность, либо тебя устраивает, что в обойме только холостые…
– Ева!
– А что? – вопит она. – Думаешь, я не знаю о пестиках и тычинках? Мы это в девятом классе проходили. Проблему лучше решай!
Решать? А что тут можно решить? Любимая женщина бросила и быстро нашла замену, а страшный диагноз вряд ли что-то изменит. Я ничего не смогу с этим поделать. Может, со временем перестану «стрелять холостыми», но сильно сомневаюсь, что из этого лечения что-то получится. Может, попытаться?
– Ну что, Ева, пора делать уколы, – к нам заглядывает молоденькая медсестра. – На выход, папаша.
И чего они папашей меня называют? Я такой старый, что ли? У нас разница лет пятнадцать, не больше!
– Мне пора, – опускаю свою ладонь на ее руку. Она не пытается ее вырвать. Вот и все. Навестил, привез продукты. И все. Наверное, пришла пора разойтись. Мне пора готовиться к пиару, который мне Эдгар прописал. Только…
– Ты придешь?
… у судьбы свои планы.
– Если хочешь, могу прийти.
– Хочу… – ее глаза заискрились, будто я пообещал полстраны на день рождения подарить.
– Принести что-нибудь?
– «Марс»! – тут же срывается с ее губ. Все-таки она еще ребенок, хоть и размышляла о моей проблеме, как взрослая.
– Тебе нельзя.
– Все равно принеси. Пожалуйста…
Вот глупышка. Потерпела бы пару дней, и я купил бы этот дурацкий «Марс». И шоколадки. И мармеладки. Даже гамбургер, если бы попросила. Но врач запретил.
После приема я поговорил с ним, выучил все, что можно, а что нельзя в ее состоянии. Конечно же, на следующий день «Марс» не принес, за что получил подушкой в лоб. Еще через день увидел недовольно поджатые губы, а через неделю она и вовсе перестала дуться.
Но в один прекрасный день, когда я нес в кармане тот самый «Марс», обнаружил пустую койку…