Миллион миллионов, или За колёсиком
Шрифт:
— Колёсико? — удивленно переспросил он. — Как у меня?
— Ты просто эксперимент. У тебя, скажем так, лабораторная модель. С ограниченными возможностями. Хотя и с ней можно добиться неплохих результатов. Но ты, скорее всего, не добьёшься. Остановишься… Кстати, впоследствии это может быть вовсе и не колёсико. Какой-то другой предмет. Но принцип тот же.
Он молчал, не зная, что сказать, а она вдруг переспросила:
— Так на какой вопрос отвечает слово «На!»?
— Ни на какой, — угрюмо сказал он.
— Фиг то, — отрезала Фюррет.
— Постой-постой!
Крупный филин с плоскими рогами, растущими прямо изо лба, шумно свалился откуда-то
— Подожди, Фюррет, дорогая, не спеши.
— Это Ноктоул, — зевнув, представила кошкогусеница необычную птицу.
Филин оценивающе посмотрел на него, при этом круглая рогатая башка крутнулась вокруг горизонтальной оси, как подбитая фигурка в тире, и встала на место.
— Так говоришь, ни на какой? — переспросил Ноктоул.
— Ну да, — помедлив, ответил он.
— Уверен?
— Ну.
— Спорим?
— Спорим, — согласился он, пожав плечами.
— На что? — Филин подмигнул ему круглым глазом.
И он совершенно по-детски ответил:
— На миллион миллионов.
— Идёт.
Ноктоул переступил с лапы на лапу, неуклюже подвигал крыльями, огляделся по сторонам и в наступившей тишине громко проорал:
— Слово «На!» отвечает на вопрос «А?»!
И заухал, захохотал. А вслед за ним на разные голоса закошмарили и другие обитатели этого ужаса.
Он в страхе зажал уши ладонями, но всё равно услышал, как проскрипела Фюррет:
— Ты проспорил, ясно? Теперь ты должен будешь отдать миллион миллионов!
И он понял, что попался.
Оглушённый фантастическим прозрением, не веря умом, но сердцем понимая, что всё это происходит не понарошку, Мхов молча спускается вслед за гостьей в игровой зал. Там он провожает её до выхода, по дороге машет рукой своим людям:
— Пусть идёт.
Те, готовые к действию, удивлённо расступаются, угрюмо глядят, как «Каплан» покидает казино, усаживается в скромные «Жигули» пятой модели. Перед тем как отъехать, она опускает боковое стекло и, смеясь, спрашивает у застывшего в дверях Мхова:
— Ну а как тебя зовут, ты знаешь?
Мхов не успевает зацепиться за странный вопрос, потому что сзади кто-то трогает его за плечо. Он не сразу оборачивается. Василевский, недоверчиво щурясь, интересуется:
— Олегыч, зачем отпустил?
Мхов криво улыбается, пожимает плечами.
Срамной, поджав губы, молча стоит в стороне.
Бутик не отстаёт:
— Она что-нибудь рассказала?
Мхов словно в забытьи кивает.
— Что? — наседает Бутик.
— Всё, — глядя мимо него, отвечает Мхов.
— Что, что?! — Василевский вцепляется ему в локоть.
Мхов с усилием высвобождается.
— Тебе это вряд ли интересно, Паша, — безразлично говорит он.
— Б-лин!
Бутик хватается за мобильник, поспешно набирает номер, начинает с кем-то говорить, но Мхов не слушает. Он думает о том, что это далеко не первый раз, когда давнишнее колёсико докатилось до реальной жизни. Это началось тогда, когда путешествия за колёсиком начали происходить не только во сне (со временем он научился грезить наяву). Впервые это случилось с восьмиклассницей Ниной; «разрезанная» пополам колёсиком, она вскоре чуть не угодила под поезд. Свалившись с платформы «Новая» на рельсы перед приближающимся проходящим составом, она бы неминуемо погибла. Но какой-то мужик, спрыгнув с платформы, спас ее, вытолкнул почти из-под колес, самого же его потом собирали по кускам. А как-то раз…
Бутик, закончив бормотать в телефон, суёт ему трубку в лицо.
— На. Говори с Супом.
Мхову не о чем говорить с Супом, ему незачем даже его слушать, он пытается думать о своём, лишь слух сам по себе произвольно вычленяет обрывки речи вора:
— …в натуре… с ними в доле… чё молчишь… завтра… нет сегодня… прям сейчас…
Не дослушав, Мхов насильно всовывает трубку в ладонь злому, красному, как рак, Бутику, не спеша, выходит из казино, садится в машину.
…А как-то раз, вскоре после проигрыша монстрам миллиона миллионов, колёсико вот так наяву привело его на многолюдный карнавал к веселой карусели с разноцветными фонариками. Карусель была большая, на ней под музыку каталось много нарядно одетых детей, вот только под маленькими седоками вместо деревянных фигур зверей были согбенные человеческие фигуры. В одной из них он узнал свою мать, но не удивился, а просто догадался, что его место как раз на ней. Он взгромоздился на спину матери, карусель закрутилась и крутилась всё быстрее. И чем быстрее и веселее крутилась карусель, чем ярче светились фонарики и громче играла музыка, тем больше страдания было на лицах матерей и отцов, оседланных их детьми.
Дело было майским вечером на даче, вся семья была в сборе. Отец читал, мать вышивала (она любила это дело, дом был заполнен всякими ковриками и скатёрками, вышитыми её руками), сам он, сидя рядом, грезил наяву. И вот, каким-то образом, другим зрением, вперемешку с каруселью он увидел, как здесь, за столом, матери становится плохо. Она вдруг начала задыхаться, посинела, схватилась за сердце, а отец перепугался, засуетился, подбежал к серванту, зашуршал лекарственными упаковками.
Между тем, матери становилось всё хуже и хуже. И он понял, что случилось так, что его игра в колёсико не только проникла в саму жизнь, но теперь это произошло в реальном времени, и если он сейчас не остановит карусель, его мать, заезженная им же, запросто умрет. Ему не было жалко матери, ему было жаль себя, такого хорошего и правильного. Он догадался, что если с матерью сейчас что-то случится, то его правильности, а, следовательно, его рассчитанному, правильному будущему придет конец. Потому что будущее всегда — расплата за прошлое.
Не умея остановить карусель просто усилием воли, он схватил со стола коробку с иголками для вышивания и начал по одной быстро загонять их себе под ногти. Это оказалось страшно больно, он закричал, из глаз потекли слёзы. Зато (он правильно догадался) грёза оборвалась, фонарики погасли, музыка замолчала, карусель, проскрипев ещё пару кругов, замерла. Мать постепенно приходила в себя, отец, морщась и скрипя зубами, тянул из него иголки. А он радовался тому, что спасен. Из-под его ногтей сочилась кровь, от боли мутилось в голове, родители были в панике — зачем он это сделал?! А он-то был спокоен: он знал, что больше никогда не будет никакого колесика, на которое он чуть было не променял вожделенную любовь, что он убил в себе чудовище и теперь его правильному будущему ничего не грозит.
А колесико он в тот же вечер сжёг в камине. Остался только обгорелый обод со спицами, который домработница вместе с золой выбросила в зольную яму позади дома. Ему было тогда 12 лет.
В голове у Мхова звенит, или это звонит его мобильный телефон?
Голос жены вползает в ухо кривыми модуляциями новой напасти.
— Мхов, тут это… Короче, Алексей выпил кучу снотворных таблеток. Зачем? Хм… Нет, его Даша нашла. Да, без сознания. Врач? «Скорая» уже в доме. Промывают желудок, уколы там… Да. Кажется, обошлось.