Миллион причин умереть
Шрифт:
Плохо ли ей? Да на ней просто лица не было. Краше в гроб кладут. Уголки губ горестно опущены. Слезы ручейками выбегали из-под стекол ее нелепых очков. Плечи судорожно вздрагивали. Кое-как справившись с головокружением, вызванным Танькиными словами, Ольга вновь села прямо и сдавленно прошептала:
– Оставьте меня в покое! Я прошу вас! Вы ничего, ничего не знаете!..
– А хотелось бы узнать!!! – почти взревела Танька, коршуном кружа вокруг новенькой. – Очень хотелось бы!!! Или ты рассказываешь нам все сама, или я иду в милицию!
Толику показалось
Он вообще мало что понимал в том, что происходит. Какие-то нелепые совпадения, и на их почве сфабрикованные этой оголтелой самкой обвинения.
Господи, да обрати ты свой взор на ангела!!! Она действительно казалась ему сейчас ангелом во плоти. Невыносимая бледность лица, скорбное выражение которого могло бы пронять самого дьявола. Судорожно сцепленные подрагивающие пальцы. Он бы каждый из них обцеловал...
Но этому, видно, никогда не суждено сбыться, судя по тому, в какое исступление впала Татьяна. Брызжет слюной в разные стороны. Слова выскакивают из нее подобно автоматной очереди. Вот приостановилась ненадолго. Расправила плечи, как перед прыжком с трамплина, и выдала такое, от чего Толика едва не стошнило...
Все! Это был последний козырь из Танькиной подтасованной колоды. И он, по всей видимости, был единственным некрапленым...
– Вот эта бумага пришла сегодня на факс моего отца. Сначала сделаю небольшое отступление: мною был послан запрос в одну из авторитетных инстанций города Москвы. Был сделан сразу по приезде сюда этой высокочтимой особы, – это прозвучало у нее почти как «особи». – Но ответ пришел только сегодня. И знаете, что в этой бумаге?!
Танька определенно съехала с катушек, потому что таким возбужденно-вибрирующим голосом нормальный человек разговаривать не может. Все замерли в ожидании. Даже Николай Николаевич приподнял от бумаг лысую голову и внимательнейшим взглядом окинул из своего застеколья всю команду.
На какие-то минуты воцарилась полнейшая тишина. Все смотрели на Татьяну. Ольга, доселе избегающая ее взгляда, вдруг тоже приподняла подбородок в ее сторону. Минимум двое из четверых мужчин затаили дыхание. И тут она обрушила на них эту гребаную правду. Ту самую, что перечеркнула разом все светлые помыслы Кулешова о счастье. И ту самую, что мгновенно делала Таньку хозяйкой положения с полнейшим правом обладания им.
– Эта бумага повествует о некой Яковлевой Ольге Владимировне, проживающей на Сиреневом бульваре города Москвы, – за торжественным началом на их бедные головы почти тут же обрушился ушат леденящей истины. – Проживавшей, вернее будет сказано. Проживавшей с конца... пятьдесят третьего года. Ныне эта благородная гражданка является покойницей. И если существует в нашем говенном мире нечто похожее на переселение душ и как следствие – переселение их анкетных данных, то плюньте мне все разом в лицо!..
Вот именно после этих слов Толику и сделалось худо. В желудке что-то неприятно сжалось, заныло, а к горлу подступила тошнота. Еще минута, и его бы вывернуло прямо на сводку потребленной электроэнергии за прошедший квартал, но тут вдруг в полнейшей тишине, которая вновь гнетуще повисла под сводами комнаты, раздался тихий смех.
Он даже не сразу понял, кто это так мелодично смеется, пока не поднял голову и, к вящему удивлению своему и всех присутствующих, не обнаружил, что смеется Ольга. Даже невозможно попытаться описать этот самый звук. Прекраснее его наверняка не было, но именно это-то и добило Толика окончательно.
Он подскочил будто ужаленный со своего места. Подлетел к Ольге. Сорвал с ее носа очки. Одним движением сдернул с конского хвоста черную махристую резинку и, с дикой болью в сердце увидев ее необычайную привлекательность, прошипел:
– Чего ты смеешься, дура!!! Ты хотя бы понимаешь, что эта бумага – приговор тебе?!
Ольга на мгновение опешила и не нашлась что ответить. Волосы, почуяв свободу, рассыпались по плечам. Глаза, лишенные защиты, растерянно заморгали. А из груди, вопреки всем законам логики, рвался безудержный смех.
– Вообще-то ты сам дурак! – выдавила она наконец и заправила растрепанные локоны за уши. – Чего так разволновался, не пойму...
– Не понимаешь?! Не понимаешь?! – Толик обхватил свою голову руками и почти простонал. – Да тебя прямо сейчас отсюда в наручниках уведут!!!
– Кто это сказал?
Ну это было уж слишком! Допустим, можно чего-то недопонимать, но вести себя так нагло в подобной ситуации... Такое не прощается даже красавицам.
А то, что Ольга явно принадлежала к их числу, стало очевидно не только Кулешову.
Серега, вытаращившись на нее, кажется, даже не слышал, о чем идет речь. Денис едва не закатывал глаза от вожделенного предвкушения. А Сашка явно тяготился присутствием Таньки и более чем красноречиво указывал той глазами на дверь.
Но не тут-то было!
– Я сказала! – рявкнула она, отвечая на самоуверенный вопрос Ольги. – Я сейчас же звоню в милицию и делаю это сенсационное заявление. Думаю, что им заинтересуются не только наши газеты. Посмотрим, что ты тогда сделаешь!
– Пойду домой, – Ольга широко улыбнулась, сделавшись краше еще на пару порядков, и облегченно выдохнула. – Ну не получилось у меня пребывать в этом городе инкогнито, не получилось. Зачем же так возбуждаться?! Кстати... – Она повернулась на стуле всем корпусом и как-то уж слишком пристально посмотрела на Сергея. – Вы меня не проводите... Сережа?
Попробовал бы кто-нибудь отказать ей! Да виси над ней хоть нож гильотины в настоящий момент, и то бы любой из них кинулся к ней с распростертыми объятиями. А если еще с ее уст слетает просьба, да сказанная таким хрипловато-интригующим голосом...
Серега, разумеется, не был исключением. Молча кивнув ей в знак согласия, он быстро сбросил всю разложенную на его столе документацию в выдвинутый ящик и, забежав на минутку к Николаю Николаевичу в аквариум (так они все называли его кабинет), схватил с вешалки Ольгину куртку.