Миллионщик
Шрифт:
Поэтому Шмидт предлагает инициировать иск в России, в Москве или Петербурге и вернуть права на синтетический хинин, а Петю припугнуть каторгой за продажу иностранцам стратегического изобретения и бегства за границу. Вряд ли кайзер захочет лично вступаться за него, а мне достаточно лишь намекнуть государю, что такое изобретение сулит и отдать права на него Империи, вот тогда вся Российская юстиция будет на моей стороне. Даже, если Петя отписал немцам права на патент, то можно признать такое действие ничтожным, так как писать подобное у него прав не было.
Написал на княжеском бланке письмо по-немецки, о том, что нарушил русский подданный Петр Вознесенский, ныне сотрудник компании «Фарбениндустри», не имеющей никаких прав на то, что русский подданный Воскресенский сделает, находясь у
Сообщил Шмидту, что Виккерсы все выплатили, так что, куда перевести его гонорар и в какой валюте: в швейцарских франках или в английских фунтах?
Был рад получить письмо от Ивана и второе, от его хозяина. Сначала прочитал письмо крепкого мужика-старообрядца, у которого жил Иван. Письмо было написано корявым почерком, с ошибками и кляксами, видно, что человек, больше с плугом и косой управляется, чем с перышком. Тем не менее, можно было разобрать, что Иваном он доволен, тот год не пил ничего крепче воды, Женился, обзавелся хозяйством и теперь хозяйствует сам и с прибылью.
Потом прочитал письмо от Ивана, он поздравлял с Рождеством и написал, что его жена уже на сносях, ждет первенца. Хозяйство у него справное — поставил маслобойку и два прасола привозят ему молоко из соседних сел, так что бьет масло и в бочонках отправляет по чугунке в город, где у него несколько знакомых владельцев молочных лавок, в большинстве своем — старообрядцы. Горожане уважают их за честность и чистоту и за то, что товар всегда качественный. Творог возить не удается — портится в дороге, а вот сыродельню он хочет наладить, для чего выписал из города швейцарского немца, разбирающегося в этом деле[5]. Брат написал, не знаю ли я, что с маменькой, где она и как ей живется? Я решил, что завтра отправлю Ивану 20 тысяч на развитие молочного бизнеса и попробую навести в Варшаве справки о Марии Владиславовне Ловитской-Степановой.
24 декабря 1892 г, Крым. Ливадия.
Георгий действительно выглядит лучше, то ли ПАСК действует, то ли, правда, Крым гораздо здоровее для него, чем сырой и холодный воздух Аббас-Тумана. Собственно и психологическое состояние нашего пациента лучше, я впервые услышал, как он смеется и это уже хорошо. В Ливадии все готовятся к Рождеству, наряжают ёлку, вешают гирлянды, в общем, атмосфера праздника. Наконец, дождавшись первой звезды и выпив шампанского, принялись разговляться. Кухня поработала на славу, стол буквально ломился от всякой вкусной снеди. Слегка наевшись, принялись дарить друг другу подарки.
Георгий собственноручно нарисовал каждому маленькую картинку на рождественскую тему — у нас бы сказали — открытку. Получил такую и я с моим портретом на фоне конных воинов и бегущих за ними толп эфиопов: сюжет вроде был взят из номера «Пти журналь», посвященному битве при Амба-Алаге, только там вождем на белом коне был Мэконнын, а здесь — я, причем с портретным сходством, даже на маленьком рисунке. Я поблагодарил и сказал, что с таким воинством каких-то жалких бацилл мы просто растопчем, за что и выпили. Потом я подарил серебряное перо Георгию, а прочим — в деревянном корпусе, сказав, что оно пишет непрерывно, но конечно, когда-то заряд кончится, так чтобы обращались ко мне, перезарядим. Все тут же стали пробовать что-то писать на бумажных салфетках, удивляясь тому, что по виду это — карандаш, а пишет чернилами. Спросили, заграничная, наверно, штучка, раз написано «Patent Stefani». Сказал, что «Стефани» — это я и это мое изобретение, а вовсе не
Утром мы пошли с Великим князем прогуляться, для него уже проложили маршрут терренкура и в общей сложности мы прошли пять верст, что уже вполне неплохо. Георгий тоже это заметил, сказал, что еще два месяца назад он бы и половины этого пути не прошел, не присев из-за кашля отдохнуть. Кашлять он тоже стал меньше, хотя мокрота отходит и он собирает ее в плевательницу с завинчивающейся крышкой, вечером отдает доктору и получает новую. Доктор описывает количество и характер мокроты, потом фельдшер дезинфицирует ее в карболке и кипятит стаканчик.
После обеда Георгий отдыхал, а я говорил с доктором, он тоже придерживается мнения об улучшении состояния, по крайней мере, в легких при выслушивании нет булькающих хрипов — признаков прогрессирования распада или появления новых очагов. Конечно, все будет зависеть от результатов микроскопии, что мы сделаем через полмесяца, перед переходом на Тубецид. Потом еще прогулялся с нашим пациентом, предложил ему написать письмо родителям, так как я завтра поеду обратно. В следующий раз приеду на неделю с профессором Ивановым и его ассистентами, проведем контрольное обследование.
29 декабря 1892 г. Москва. Рогожская застава.
Заехал домой, забрать Машу и Аглаю, у них уже все было уложено. Посмотрел аэроплан, конечно, винт придется доработать, но, пока соберем планер, может, какие мастерские во дворце и есть, а вот резиномотор получился действующий, интересно, откуда мастер надрал таких длинных нитей. Все было хорошо упаковано в длинную коробку, ее тоже взяли с собой. Ручки, то есть «перья непрерывного письма» тоже получились на загляденье, особенно изящно выглядели женские. Собрав вещи, поехали на вокзал. Аглая начала ахать еще только увидев пышуший паром черный паровоз с прицепленным к нему единственным черным лакированным вагоном с государственным гербом, а уж когда увидела внутреннее убранство, бедная девушка чуть в обморок не упала. Занесли наши коробки, разместили багаж и поезд тронулся. Стюард-проводник был тот же самый, похоже, что он закреплен за вагоном. Подал сначала закуски, а когда мы чуть выпили шампанского и слегка поели, горячий ужин. Потом пили чай с пирожными, нашлись и кое-какие фрукты. Поев, мы с Машей отправились в спальню, а Аглае постелили на диване, тем более, что она спать не хотела, а лакомилась пирожными с чаем. Проснулись поздно, я спал часовдвенадцать, не меньше. Девушки уже щебетали, завтракая и смотря в окно.
30 декабря вечером, особняк на Екатерининском канале.
Маше и Аглае понравился ремонт, мебели и штофные тканевые обои — в одной половине дома зеленые с золотистым рисунком, в другой — бежевато-коричневые, теплых тонов. В помещениях для слуг поклеили бумажные обои, но тоже все было свежим. Большая кухня была выложена метлахской плиткой и производила впечатление операционной, тем более, что просто набита была всякой кухонной утварью: горшками, кастрюлями, сковородками и массой предметов, о назначении которых я мог только догадываться. Кухарку, способную управляться со всей этой техникой, нам подыскало дворцовое ведомство, но платить, естественно будем мы сами, так же как и нескольких горничных на выбор — ну пусть Маша и займется, по крайней мере, дворцовый «отдел кадров» абы кого не пришлет, может, хоть красть не будут. То есть, у нас уже появилось четверо постоянных жителей дома, да еще Аглая выбрала себе светелку на господском этаже. Потом появится еще и Маланья, жена Хакима-Христофора, она возьмет на себя наведение чистоты. Кстати, Дворцовое ведомство поставило полный комплект столового серебра на 24 персоны и гарднеровские сервизы неплохой работы, в изобилии было и всякой питейной хрустальной посуды.